Алексей Лукьянов - Спаситель Петрограда Страница 2

— Нильский крокодил.

— Скорее кайман. — Дворник Феофилакт оперся на лопату.

— Кайман? Нет. Именно нильский крокодил, это я как специалист по рептилиям тебе прямо заявляю. — Василий тяжело вздохнул и продолжил свою работу.

Крокодил расплатился с водителем, раскурил трубку и направился к дверям отеля. Поднявшись по длинной пологой лестнице и очутившись под огромным навесом, удерживаемым на весу тремя мраморными атлантами, он внезапно остановился, уставившись на двери. Внимание его привлекла надпись «No smoking», продублированная русским «Не курить». Крокодил с сожалением вынул трубку, тяжело вздохнул… и вытряхнул тлеющий табак прямо в пасть, на глазах у портье, который давно уже наблюдал за потенциальным клиентом через стекло.

Фокус был настолько обескураживающим, что и без того удивленный портье открыл рот.

Клиент же спрятал трубку в карман пальто и, едва фотоэлементы сработали, вошел в просторный, хорошо освещенный холл отеля.

— Добрый вечер! — Портье подобострастно улыбнулся, как это могут только официанты и служащие гостиниц. — Чем могу быть полезен?

— Номера для курящих есть? — не ответив на приветствие, осведомился крокодил. Говорил он совершенно без акцента, как будто всю жизнь прожил на Васильевском или, скажем, на Балтиморской.

— Вам с бассейном или просто с ванной? — портье был сама любезность.

— Бассейн? Зачем мне бассейн? — Клиент погрузился в себя, достал из кармана пальто трубку, засунул в пасть… снова вынул и продолжил: — Номер для курящих, бассейн мне не нужен.

— Люкс? Полулюкс?

— Номер в пентхаусе для курящих.

— О! Господин будет платить наличными или кредитной картой?

На стойку тяжело улегся желтый саквояж постояльца, клацнули серебристые замки, и перед глазами портье на мгновение вспыхнул пожар, которому в сердце потухнуть суждено было ой как не скоро. В саквояже сияли золотые монеты.

Получив электронный ключ от номера, постоялец совсем уже собрался уходить, как вдруг обернулся к портье и задал странный вопрос:

— У вас тут с людоедством как?

— Виноват? — Лоб служащего на мгновение исчез, оставив место лишь густым бровям и округлившимся глазам.

— Экий ты, братец, непонятливый, — пробормотал крокодил и прошел к лифту.

В последний момент портье вдруг показалось, что желтая кожа саквояжа… уж не человеческая ли?

Пожалуй, самое дикое изобретение человечества — это зверинцы. Вонь и грязь, царящие в этих увеселительных заведениях, удручают, но более всего выворачивает душу на изнанку то выражение страдания и унижения, которое читается в глазах запертых в клетках и вольерах тварей Божьих.

Тем не менее Иван Филаретович проводил в зверинце бульшую часть своего свободного времени. Подолгу стоял он у клеток с яркими тропическими птицами, разглядывая их шикарную окраску, изрядно потускневшую в неволе. От всех этих попугаев и прочих райских птиц веяло жаркими странами гораздо сильней, чем от книжек с бригантинами и прочими картинками. Книжки эти, что ему давали родители, Иван Филаретович давным-давно перечитал по несколько раз, как и те, что родители ему не давали.

— Ванька! — Окликнули Ивана Филаретовича, и он резко обернулся, потому что голос принадлежал другу его Шустеру.

Мишку Шапошникова звали все не иначе как Шустером, и проистекало сие, естественно, от его феноменальной расторопности. Классный наставник Ивана и Мишки Герман Геннадьевич Лопатин, с подачи которого Мишка и получил прозвище, не раз пенял мальчикам:

— Ну как же так можно, господа кадеты? Я ведь говорил, что товарищ ваш шустер, как Фигаро, но почему же вы его окрестили кратким прилагательным, а не севильским цирюльником?

Но Шустер ни в коей мере не был уязвлен, тем паче что пьесы Бомарше его пока не привлекали. Он действительно всюду поспевал одновременно, никогда не стоял на месте и за партой ерзал, как будто был наездником на родео, а скамья под ним — диким мустангом.

Шустер подбежал к Ивану и выпалил:

— Я на Невском только что крокодила видел. Живого!

Чем еще был замечателен Мишка — так это прямотой и искренностью. Никого и никогда Шустер за свои девять лет еще не надул. Поэтому Иван задал самый резонный из всех возможных вопросов:

— На поводке, что ли?

— Балда! Сам по себе, на задних лапах. Ростом с Майкла Джордана, а пасть… — Вытянув руки и скрючив пальцы, Мишка несколько раз изобразил клацающую пасть крокодила. — В пальто, штанах и котелке.

Тут уж Иван не поверил.

— Брешешь? — Пальцы его в перчатках нервно теребили золотистую пуговицу форменной шинели.

— Я? — оскорбился Шустер. — Я тебя хоть раз обманул?

— Ладно, не заводись. — Иван примирительно пихнул друга в плечо. — Ты бы мне тоже не поверил…

— Точно, — выдохнул Мишка. — Я ведь и себе сначала не поверил, когда увидел…

А дело было так: Мишка собрался на «Властелина колец», который только-только попал в российский прокат, начистил ботинки, надраил пряжку и пуговицы до золотого блеска, кокарду начистил, отутюжил самостоятельно брюки и выскочил на улицу. Но на троллейбусной остановке вдруг вспомнил, что оставил дома карманные деньги, и устремился назад. Пока поднимался на лифте, пока раздевался, пока то да се, прошло минут пятнадцать, и когда он наконец снова выскочил на улицу, то увидел, что на Невском произошло нечто странное: огромная толпа народу шествовала в сторону Зимнего, а центром притяжения зевак был респектабельного вида высоченный господин, вблизи оказавшийся самым что ни на есть настоящим крокодилом. В кино Шустер так и не попал.

— И еще трубку курил, — закончил он свой рассказ.

— Как в считалке, — улыбнулся Иван.

И они с Шустером хором продекламировали:

— Шел крокодил, трубку курил, трубка упала и написала: «Шишел-мышел, пернул — вышел!» — завершив малоприличный текст дружным хохотом.

— Пошли, посмотрим? — предложил Мишка.

Тут Иван чуток скис.

— Извини, Миш, я не пойду.

— Почему? — огорчился Шустер.

— А ты бы хотел, чтобы вокруг тебя толпа ходила и глазела, будто ты крокодил?

— Так ведь он крокодил и есть, — заметил Мишка.

— Ну если бы вокруг тебя крокодилы собрались и шагу ступить не давали?

Перспектива быть окруженным крокодилами подействовала на Шустера весьма своеобразно. Он заозирался и вынул из кармана игрушечный кольт, стреляющий пластиковыми шариками весьма болезненно даже с пятидесяти шагов.

— Я буду отбиваться, — на полном серьезе заявил он.

Иван весело рассмеялся. Озадаченное выражение на лице Мишки тут же переплавилось в задорную улыбку.

— Ладно, заболтался я с тобой. Побегу к метро, может, на следующий сеанс еще успею.

— Юрасик, — нормировщица Люська положила локотки на круп Возницкому и с легкой истомой посмотрела в глаза кентавру, — Рождество ведь, а?

Юран в кожаном фартуке поворошил в горне пылающий кокс и придвинул поближе к краю толстую железную болванку, светившуюся уже нестерпимо белым. Отложив кочергу в сторону, он оглянулся на Люську, но только она открыла рот, как хвост Юрана, заплетенный самой же Люськой в африканские косички-дрэды, игриво шлепнул ее по заду.

Нормировщица взвизгнула от неожиданности, Возницкий жизнерадостно расхохотался, схватил влюбленную Люську за талию и посадил себе на спину.

— Дурак, — надула губки Люська.

— Ага! — еще громче засмеялся Юран и стал напяливать на широченные ладони свои рабочие рукавицы. Те уже изрядно промаслились, кое-где были прожжены, но Возницкий никогда не менял рукавиц прежде, чем обожжется. Следы ожогов щедро украшали его руки. — Лючия, не отвлекай.

С этими словами он взял в руки клещи, выхватил из огня заготовку и прыгнул к молоту, возвышавшемуся в трех метрах от горна. Щелкнула кнопка пускателя, молот взвыл, и лоснящийся маслом поршень пришел в движение, показавшееся Люське весьма двусмысленным.

Юран положил заготовку на боек и левым передним копытом нажал на педаль молота.

Пока трехсоткилограммовый цилиндр ритмично лупил по раскаленному металлу, Люська с любовью смотрела, как Юран проворно поворачивает железку под удар то одним, то другим боком, время от времени проверяя размеры поковки штангеном. Левша.

Железяка постепенно оформилась в шестигранник, темно-красный, светящийся изнутри, похожий на таинственный артефакт из фантастических фильмов. Юран несколько раз прогнал его вдоль бойков и положил в песок, рассыпанный на полу, остывать.

Молот смолк, Люська сама спрыгнула с кентавра и пошла вон из кузницы, как будто обиделась. Возницкий догонять не стал — знал, гад, что просто так она не уйдет.

— Вот чего ты такая сволочь, Возницкий? — Люська развернулась и пошла в лобовую атаку. — Я ему намекаю, намекаю…