Алёна Шапкина - Охота на слово Страница 2

— Выходи, ваше благородие.

Офицер шагнул в каморку, но Савелий Игнатьевич придержал его за плечо.

— Погоди…

Он повесил себе на плечо деревянную кобуру и, поправив её, кивнул:

— Теперь — можно.

Дверь открылась в ночную черноту, и в лицо ударил холодный порыв апрельского ветра.

Савелий Игнатьевич плотно запахнул пиджак и спустился по ступеням, на которые падал скупой свет фонаря. Потом повернулся к Тимохе и распорядился:

— Значит, так. До моего возвращения остаёшься за старшего. Никого в пятый газгольдер не пускать, кроме меня и товарища Лациса. Понял?

— Есть не пускать! — улыбнувшись, гаркнул Тимоха, приставив к плечу винтовку. — Служу трудовому народу!

— Пошли, — повернувшись к арестованному, сказал рабочий.

Они двинулись в сторону массивных заводских корпусов, где скупо светили желтоватые огни. Поручик, понурив плечи, шёл впереди. Под ногами хрустели обломки угля.

Лунный свет выхватил слева и справа огромные цилиндры газгольдеров. Над чёрными кучами кокса курился сизый дымок, в воздухе резко пахло аммиаком.

У забора в ночи мигнул красный огонёк папиросы, и неуверенный голос крикнул:

— Стой!.. Кто идёт?

Следом за голосом из темноты появился штык и в лицо ударил яркий луч фонаря.

— Да убери же, — с досадой пробормотал Савелий Игнатьевич. — Свой я. Председатель второго рабочего отряда мастер Ласточкин.

— Мандат есть? Покажи! — потребовал тот же голос.

Савелий Игнатьевич полез в карман и достал кусок картона с печатью. Появившаяся словно ниоткуда рука взяла его, и голос по слогам прочитал:

— Все… российская чрезвычайная комиссия… борьбы с контрреволюцией, спекуляцией и должностными преступлениями… Разрешается товарищу Ласточкину С. И., члену РКП (б) с тысяча девятьсот шестого года… Ого!.. — Голос уважительно замолк. — …посещать и покидать территорию завода в любое время, а также доставлять задержанных… с правом на ношение оружия. Подписано: исполняющий обязанности зампредседателя… товарищ Лацис М. И. и секретарь… товарищ Ксенофонтов И. К. …

Выступив из темноты, человек в картузе, с красным бантиком в петлице, бросил неприязненный взгляд на поручика и покачал головой.

— Офицер? Да ещё и дворянин, небось? Зря вы всё-таки с ними нянчитесь. Шлёпнуть бы его, как предлагает товарищ Комков, — и всех разговоров.

— Э, нет, — не согласился Савелий Игнатьевич. — Тут сперва разобраться надо. У нас хоть и революционный, а всё-таки порядок.

— Ну, ладно! — Человек вытащил изо рта раздавленную папиросу и махнул рукой. — Проходите!

За воротами было безлюдно и пустынно. Под ногами похрустывал гравий. Тихо шуршала трава.

Впереди серебристыми нитями блеснули рельсы, и из-за длинных коробок вагонов вынырнуло приземистое здание нижегородского вокзала…

И тут небо над головой быстро-быстро заполыхало синим, как от множества молний.

— Что такое? — Савелий Игнатьевич встревожился и сбился с шага. — Взорвалось, что ли, где-то?

— На северное сияние похоже, — пробормотал поручик, задрав кверху голову. — Красиво.

— Красиво ему… Да погоди же, я говорю! — крикнул Савелий Игнатьевич.

Догнав пленника, он погрозил пальцем и предупредил:

— Попробуешь бежать — поступлю по всей строгости.

— Не буду я бежать, — обиженно буркнул поручик. — Честное слово.

Рядом на путях зашипел паровоз, и огромный состав, трогаясь, загремел сцепками.

Мерцание над головой усилилось. Оно было похоже на свет огромной газовой горелки. Небо переливалось, вспыхивая то фиолетовым, то лимонно-жёлтым цветом.

В ушах надсадно загудело. Воздух стал плотным и душным, как перед грозой. По горлу резануло наждаком. Савелий Игнатьевич приложил руки к ушам, стараясь унять боль, и почувствовал на губах солёный привкус крови. Морщась, он оглянулся.

Рядом, присев и обхватив голову ладонями, раскачивался поручик. Он тоже что-то кричал, но звуки тонули, как в плотной вате.

А потом так же внезапно всё закончилось. Стало непривычно тихо. Савелий Игнатьевич выпрямился и перевёл дыхание.

Он стоял один в кромешной черноте. Ни единого огонька. Вокзал, только что бивший в глаза жёлтыми огнями, исчез. Вокруг темнели густые высокие заросли. С неба равнодушно светила луна.

— Матерь честная! — пробормотал ошарашенно Савелий Игнатьевич. — Да что же это такое?..

И тут же сердце ёкнуло от ужаса.

— А где задержанный?.. Эй, благородие! Ты здесь?!

Савелий Игнатьевич замер, тщетно вглядываясь в ночь. Откуда ни возьмись, налетел ветер, и огромное поле заколыхалось как живое. Пошло волнами. Остро запахло сухой травой и полынью.

— Эй, благородие! Хватит прятаться. Не то, предупреждаю, буду стрелять.

Савелий Игнатьевич ещё раз прислушался, потом вытащил из кобуры тяжёлый маузер и наугад двинулся вперёд. В ночи пронзительно закричала какая-то птица, и палец на холодном спусковом крючке дрогнул. Рабочий покачал головой и сдвинул палец.

Заросли сплелись в сплошную стену. Савелий Игнатьевич разорвал её стволом маузера… а за ней была следующая. И ещё.

Поле никак не заканчивалось. Сделав очередной шаг, рабочий выскочил на прогалину и нос к носу столкнулся с человеком в светлом. Человек вздрогнул. Это был поручик.

— А ну-ка, стой, — подняв оружие, скомандовал Савелий Игнатьевич. — Ишь чего удумал… бежать… Вот оно какое, оказывается… ваше честное слово.

— Я не бежал, — возразил офицер. — Я и сам не понял, что произошло. Я вас тоже искал.

Савелий Игнатьевич с трудом отдышался. Потом огляделся. Он понял, что стоит в глубокой канаве. Слева и справа, как живая изгородь, тянулись ряды растений с высокими шапками.

— М-да, занесла нас инфузория, — пробормотал Савелий Игнатьевич и шагнул в сторону.

— Погодите… Поле вокруг какое-то странное, — сказал офицер.

— Чего же в нём странного? — не понял рабочий. — Обычный бурьян, ничего особенного.

— Это не бурьян. Это горох и подсолнечник.

— Горох? — Савелий Игнатьевич пожал плечами. — И что с того?

Поручик вздохнул.

— Сразу видно, что вы не сельский житель. Ваш подчинённый, Тимофей, вам бы объяснил… В это время года подсолнух можно встретить разве что на Мамоновой даче или в саду у Греллей.

Рабочий поднял голову. И застыл. Наверху, в свете луны, нагло покачивался огромный цветок. И впрямь — подсолнух… в апреле.

Опомнившись, Савелий Игнатьевич шагнул к поручику и решительно двинул стволом маузера.

— Пошли.

— Куда это?

— Не важно. Слушайся представителя новой власти.

Поручик усмехнулся, но, заложив руки за спину, покорно двинулся вперёд между рядами зарослей. Борозда была неровной. В подошвы то и дело впивались камни и комья земли. Небо наверху медленно начинало светлеть.

— Тебя как зовут? — бросил Савелий Игнатьевич на ходу.

— А вам это зачем? — подозрительно отозвался пленник.

— Для порядка. Должен же я буду расписаться, кого сдал в ЧК.

— Олег Мякишев. Офицер русской армии.

— Ну а я — Ласточкин Савелий Игнатьевич, потомственный рабочий, семьдесят третьего года рождения. Прислан родной партячейкой на усиление органов ВЧК. Вот, скажи, Мякишев… — Рабочий помедлил. — А ты действительно дворянин и бывший землевладелец?

— Да, — буркнул поручик.

И, повернув голову, поинтересовался в ответ:

— А правду ли говорят, что теперь, после отмены чинов и привилегий, новая власть нас всех в расход пустит? Ну, как этот ваш, у ворот, предлагал?

Савелий Игнатьевич раздражённо помотал головой:

— Что ещё за глупости! Ты про человека с алым бантиком, что ли? Так он не наш. Он из эсеров. Просто бантик нацепил. Брехня это. Работайте, живите на здоровье. Никто не неволит.

— Тогда я что-то не пойму вашей власти, — шагая, тихо проговорил поручик. — Вроде с эсерами, а вроде и нет. Землю мою, дедовскую, полученную за восемьсот двенадцатый год, отобрали… чья она теперь?

Поручик пытливо посмотрел на рабочего.

— Земля теперь общая. В смысле народная, — убеждённо ответил Савелий Игнатьевич, переступая через борозду. — Ты что же думаешь, Мякишев… Кто у нас теперь власть? Ленин и временная диктатура пролетариата? Дзержинский и Брешковская?

Рабочий решительно рубанул ладонью воздух.

— Нет. Власть нынче — это народные советы. На каждом заводе и в каждой деревне будет свой совет. А из тех советов выберут главные советы. А уж те, самые главные советы, решат, какой стране быть. Всем народом будем строить новый мир. Без униженных и оскорблённых. Все будут счастливы…

— Утописты, — потрясённо прошептал Мякишев.

Рабочий открыл рот… И тут над полем прокатился железный стон, от которого зазвенело в ушах.

— Что это? — Савелий Игнатьевич вздрогнул. — Никак вокзал?