13-й отдел НКВД - Павел Барчук Страница 2

Я постоял немного, задумчиво глядя ему вслед. Возникла мысль, может, прикол такой. Мужики, типа глумятся в честь предстоящей пенсии. Вот только Матвеев далек от понятия "юмор", как слон от балета. У подполковника все четко, соответственно старому бородатому анекдоту. Копать от забора и до заката. Допустить, будто начальство приняло участие в розыгрыше никак не могу. Исключено.

В итоге, не придя ни к какому выводу, плюнул и вышел из отдела. Если даже крыша ещё не поехала, то точно поедет, когда я продолжу думать о человеке, которого никто кроме меня не видел.

К дому потопал пешком. Погода стояла отличная. Грех не прогуляться. Лето уже заканчивалось, но солнце жарило так, будто у него в запасе целый сезон.

По пути заскочил в магазин. Сегодня, как верно сказал Матвеев, годовщина. Пять лет назад не стало деда. Нужно помянуть.

Быстро ухватил с полки бутылку "беленькой", колбасную нарезку, сыр, банку соленых помидор. Да, приходится покупать. Делать для меня закрутки некому. Живу один.

Как оказалось, работая в органах не так уж просто найти спутницу жизни. Надёжную, с которой реально можно рука об руку. Тем более, определенное количество лет было проведено там, где семью вообще лучше не иметь. Чтоб некому было оплакивать.

Помню, когда отправлялся в свою первую "горячую" точку, дед молчал несколько дней. Тупо меня игнорил. Но не отговаривал. Хотя, не знаю, что лучше. Его демонстративное "мы не знакомы, кто здесь?" бесило ужасно. Ничего не сказал, даже, когда я взял сумку и вышел из квартиры.

Только, когда вернулся живой, он пожал мне руку, при этом бросив короткое "дурак и есть". Видимо, подразумевалось начало фразы, но оно осталось неизвестным.

Уже на подходе к дому сердце внезапно кольнуло холодной острой иглой. Это было так неожиданно, что я замер, приложив руку к груди. Что, блин, за день? Заговор вселенной или как понимать? Не смотря на пенсию, которая вот-вот должна была стать реальностью, а не мечтой, так то тридцать три исполнилось. Выслуга дала возможность распрощаться с доблестными органами раньше положенного. Но уж всякие инфаркты или инсульты исключаются. Тем более здоровье у меня — дай бог каждому.

— Что такое, господин хороший?

Я обернулся на голос. Рядом стояла бабулька, похожая на розовую воздушную зефирку или английскую королеву. Тут кому что больше нравится. Начиная от платья с неимоверным жабо́ на шее, и заканчивая шляпкой, с полей которой свисала белая вуалька, все в этой старушке навевало мысли о благородном воспитании. Все, кроме манеры говорить и хриплого голоса, подходящего бомжу из подворотни, но никак не этому божьему одуванчику.

— Извините? — Я вежливо улыбнулся, намекая, что не понимаю ее вопроса, но ещё больше не понимаю, чего бы ей не пойти своей дорогой.

Старушка щёлкнула замочком ридикюля, а на локте у нее висела не сумочка, именно ридикюль. До сегодняшнего дня понятия не имел как это выглядит, но уверен, именно так. В руке у нее возник белый, украшенный кружевами носовой платок.

— Возьми, господин хороший. Пригодится.

Меня опять поразило это противоречие. То, как она выглядела и то, что звучало из ее уст. Машинально отметил, раньше, даже мысленно, никогда бы не назвал рот "устами". Видимо, странный день делает странным даже меня.

— Спасибо. Не нужно. Я живу вот в этом подъезде. Просто жарко, наверное. — Повернулся к своему дому, указывая бабуле, куда мне необходимо дойти.

В ответ — тишина. Собрался было культурно распрощаться со старушкой, но внезапно оказалось, рядом никого и нет. На месте, где всего лишь секунду назад стояла "зефирка" с голосом уголовника, сидел жирный черный кот. Смотрела эта скотина насмешливо, вызывающе. Взгляд был настолько красноречивый, будто меня в наглую оскорбляют, только без слов.

— Так… — Я поставил пакет с продуктами на землю и провел ладонью по лицу. — Это уже вообще не смешно.

Тут же хохотнул от глупости ситуации. Стою, как последний идиот, посреди улицы, говорю сам с собой. Все. Надо быстрее попасть домой, поужинать и лечь спать. Сегодня явно что-то пошло не так.

Подхватил провиант и ускорился, направляясь к подъезду.

Дома, спасибо техническому прогрессу, было прохладно. Когда уходил на работу, оставил включенным кондиционер на режиме проветривания.

Выложил еду, бутылку водки, достал тарелку и две рюмки. Одну, наполнив алкоголем, поставил на стол, сверху положил ломтик хлеба.

Себе плеснул столько же, нарезал сыр, вытащил из упаковки кусочки колбасы. Потом, немного подумав, метнулся в спальню, достал из комода коробку, где хранились медали деда и его фото. Старое, выцветшее. Он на нем при полном параде.

Вернулся в кухню с коробкой в руках. Не знаю, откуда возник этот порыв, но захотелось, чтоб рядом был кто — то. Пусть даже на снимке. Поэтому взял фотографию деда и поставил ее рядом с рюмкой, которая ему, собственно говоря, предназначалась.

— Ну… Иваныч, будем. — Опрокинул стакан и сразу же налил ещё.

Никогда бы не признал это вслух, но деда мне не хватало. Скучал по нему. Хотя, не сказать, что мы были сильно близки.

Во-первых, Иван Иванович Симонов человеком слыл жёстким. Характер имел такой, что мама не горюй. Служил в КГБ вплоть до развала Союза. Это событие он принял как личную трагедию. В тот день я нашел на кухонном столе газету с фотографией генсека, у которого были вырезаны ножницами глаза. Учитывая, что возраст мой исчислялся аж тремя годами, ни черта не понял, зачем дед испортил снимок какого — то лысого мужика, но запомнил ситуацию крепко. Потом ещё мать скандалила со свекром, требуя избавить дом от страданий по диктатуре пролетариата. Эти слова для меня в тот момент звучали, как полная абра-кодабра, но вот ссора опять же запомнилась.

Когда родителей не стало, а случилось это в день моего совершеннолетия, дед приехал, молча забрал вещи, меня и документы на родительскую квартиру. С тех пор мы жили вместе.

Руки машинально открыли коробку лежащую на столе. Сколько же у него медалей и орденов… Внезапно внимание привлекла звезда, которую, вроде бы, раньше я никогда не видел. Хотя, по всем параметрам, это невозможно. Наследие деда было тщательно перебрано и упаковано в эту самую коробку сразу после его смерти. Память. Ее надо беречь. И вот уж точно ничего подобного я тогда не заметил.

Действительно. Звезда. Пятиконечная, но черного цвета и в черном же круге.

Я провел пальцем по ребру одного из лучей. Не понятно даже, из чего она. Не металл, не стекло.