Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР - Василий Высоцкий Страница 2

— Подсудимый, займите своё место! — повысил голос судья. — Или вас выведут из зала суда!

— Да пошёл ты! — рявкнул картёжник, но всё же плюхнулся на скамью, сжав кулаки. Его глаза метали искры, а жилистая шея напряглась, как тетива.

— Делаю вам последнее предупреждение! — судья нахмурился и взглянул на меня. — У вас всё?

— У меня ещё вот. Только что получил! — я вытащил записку и протянул прокурору.

Адвокат тоже потянулся, но я его пальцы проигнорировал. Прокурор быстро пробежал глазами по надписи, потом подошел к судье и заседателям. Протянутые пальцы адвоката остались проигнорированы в очередной раз.

Судья прочитал, показал остальным. Только потом протянул для ознакомления с адвокатом. Тот кисло улыбнулся в ответ:

— Это мог написать и сам свидетель. Для большей эмоциональности.

— Думаю, что это можно присоединить к делу, — парировал прокурор.

Я перевёл взгляд на подсудимых. Они сидели, будто пришибленные, только пальцы нервно дёргались — привычка перебирать краплёные карты даже в такой момент давала о себе знать. Один, самый молодой, с лицом, ещё не заросшим жёсткой щетиной, глядел в пол, словно надеялся провалиться сквозь эти скрипучие половицы.

Сам главарь банды Ашот был спокоен и невозмутим. Усмешка не сходила с его лица. Он поглядывал на меня почти дружелюбно. Даже подмигнул разок.

Сытый, уверенный в себе. Уверенный в том, что его скоро выпустят и ничего за «шалости» не будет. Может, пожурят немного, но и всё. В девяностых такое было повсеместно, но это в девяностых, а сейчас только семидесятый! Сейчас такое не прокатит!

Вот же урод! И что хуже всего — он прикрывается героической славой своего дяди. Уверен, что это не первое его задержание, но вот чтобы довести дело до суда… Такого ещё не было! И Ашот всё равно уверен, что ему это сойдёт с рук!

Начали выходить другие свидетели и потерпевшие. Рассказывали о своих проигрышах. Не всех удалось запугать бандитам, поэтому улыбка адвоката постепенно становилась всё менее и менее лучезарной.

Я же слушал и размышлял о том, что с сегодняшнего дня наступит эра задержаний мошенников. Гандонов, обдирающих граждан как липку. Я прибыл из того времени, когда мошенников стало как слепней на коровьем выпасе. Да что там говорить — сам таким был. Но я действовал гораздо изящнее, элегантнее, у меня были принципы, а эти…

Так же как и те — ничего святого! Только бабло и по хрен на всё остальное!

Карточные аферисты, казалось, уже канули в прошлое вместе с дореволюционными игорными домами. Но нет — они не просто выжили, они эволюционировали! В конце шестидесятых в тихих дворах Тбилиси и подвальчиках Одессы открылись «академии». Это были школы для избранных, где юных жуликов учили не просто жульничать, а владеть картой, как скрипач смычком.

Некоторые шли дальше. Проводились операции по срезу кожи с подушечек пальцев. Сейчас это звучит как пытка, но для них это было ритуалом посвящения. Чуть-чуть подрезалась кожа, и вот уже пальцы чувствовали малейшую шероховатость крапленой карты, улавливали незаметный для обычного глаза изгиб.

Насколько мне было известно, внутри этой новой волны шулеров царил строгий порядок. На вершине — катранщики. Они не суетились за столами, не пачкали пальцы, да и сами редко садились за полотно. Их делом была организация. Они держали притоны, нанимали подводчиков, заманивавших в сети цеховиков, директоров магазинов, подпольных богатеев.

Гусары — аристократы азартного промысла. Они не прятались по подвалам. Их стихия — парки, рестораны, вокзалы, пляжи. Лёгкие, изящные, они подходили к жертве с улыбкой, разыгрывали из себя случайных попутчиков — и через час кошелёк жертвы пустел.

Майданщики — короли железных дорог. Поезд катится, за окном мелькают степи, а в купе уже идёт игра. Кто-то проигрывает последнее, кто-то в отчаянии пишет домой: «Вышли деньги телеграфом. Всё проиграл». А майданщик? Он уже вышел на ближайшей станции, так что ищи ветра в поле.

Гонщики работали в такси. Финансисты крутили долги, скупали расписки, давали в рост. Но самой хитрой породой были паковщики. Как раз такие и сидели на скамье подсудимых.

Паковщик — не просто шулер, а волшебник психологии. Сначала даёт лоху выиграть. Тот улыбается, расслабляется, чувствует себя королём. Потом — раз! — и всё обратно. Но не сразу, нет. Дразнит. Позволяет отыграть часть проигранного, создаёт иллюзию контроля. А затем следует прекращение под удобным предлогом. Лох в ярости. Он требует продолжения! Ведь ему же начало везти! Паковщик соглашается, а жертва… Очухивается только тогда, когда проигрывает последнее.

Но кого волнуют слёзы проигравших? Шулеры живут по своим законам. И пока в стране есть деньги — у них есть работа. Обнаглели они до того, что летом семидесятого года посмели «обуть» Первого секретаря Красноярского крайкома партии. Бедняга лишился двадцати тысяч рублей!

И это тоже сыграло свою роль в скорости суда и торопливости объявления приговора. Требовалось сделать показательную порку! Так что зря сейчас ухмылялся племянник Героя — его участь была предрешена!

Судья откашлялся, поправил пенсне и объявил прения.

На них выступали разные люди. Кто-то защищал, кто-то обвинял. Но основа была одна — картёжники-шулера должны понести наказание!

Выступил и сам Мелитон Кентария. Когда он шёл, то по залу пролетели аплодисменты. Когда же сказал своё слово и сел на место, то аплодисментов было меньше. Всё потому, что он просил «понять и простить». А вот это как раз было сложно…

И вот, суд удалился на совещание, а в зале была объявлена пауза.

Я вышел на улицу. Густой московский воздух, пропитанный бензиновой гарью и пылью, обволок лёгкие как мокрая простыня. Даже вечерняя прохлада, обычно приносящая облегчение, сегодня не спешила на помощь — раскалённые кирпичи домов продолжали излучать накопленное за день тепло.

— Ну чито, даволен? — хриплый голос за спиной заставил меня обернуться.

Передо мной стоял старый грузин, весь заседание не спускавший с меня прищуренных глаз. За его спиной, чуть поодаль, замерли трое крепких парней — те самые, что в наше время будут называть «лицами кавказской национальности». Их молчаливая поза, сцепленные на груди руки и тяжёлый взгляд говорили красноречивее любых угроз.

— Даволен? — повторил старик, делая шаг вперёд. — Маего сына посадят, а ты будишь свабодно ходить по этой земле?

Я глубоко вздохнул, ощущая, как на спине выступает холодный пот. Не могу смотреть в глаза этого старика. В них я отражаюсь уродом и последним козлом.

— Я понимаю ваши чувства, уважаемый, —