Олег Кулаков - Нукер Тамерлана Страница 20

— Все согласны?

— Все, — ответил за Дмитрия Арслан и ткнулся лбом в землю. За этим он и пошел вместе с Дмитрием: подтвердить, что десяток согласен принять его главенство.

“А вот этого ты хрен от меня дождешься, — подумал Дмитрий, глядя на сотника. — Лбом о землю я тебе бить не буду”.

Сотник залез пальцами в рот, вытащил застрявшую между гнилых и редких зубов жилу и выплюнул. Потом издал громкий щелчок языком. Из-за его спины вынырнул молодой нукер, поднял платок с бакшишем и с поклоном поднес сотнику. Юз-баши с задумчивым видом перебирал серебряные украшения, среди которых затесалась пара литых золотых браслетов. Наконец довольно улыбнулся и приказал нукеру:

— Убери.

Молодец унес платок в палатку. Сотник, громко сопя, жевал мясо и безмолвствовал, раздумывая. Зачем Мансур отдал значок чужаку? Воин он, спору нет, хороший. Отличный воин. Для десятника в самый раз. Но…

Желаддин еще раз взглянул на солдата, пришедшего вместе с Гулем. Все согласны… Сотник засопел и почесал ягодицу, приподняв зад над кошмой. А кто теперь присматривать за Гулем будет? Кто будет держать за него ответ перед сотником? За Гулем сам эмир велел приглядывать. Мол, когда понадобится, призову и спрошу. Он, эмир, спросит, а ему, Желаддину, у кого теперь спрашивать? Жаль Мансура, верный пес был… Верный и молчаливый. Кому поручить теперь быть соглядатаем? Послать другого…

— Хорошо, — наконец сказал сотник. — Ты — ун-баши, Гуль.

Он был не слишком доволен собственным решением: а вдруг эмир скажет, что Желаддин-бек поступил неправильно? И вместо обещанной награды получит Желаддин-бек эмирский гнев… Но по справедливости… Воин-то Гуль отменный… Кто сам не трус, тот и в других храбрость ценит. Нет, пусть будет ун-баши. Может статься, удача сама в руки летит. Эмиру же скажет, что поступил по справедливости… Да, пусть будет.

Дмитрий кивнул. Со стороны его кивок выглядел, как краткий поклон в стиле японских самураев.

Сотник остановил на нем ленивые глаза.

— Плохо кланяешься, — с затаенной угрозой сказал он.

Дмитрий приложил правую руку к сердцу и наклонил торс чуть ниже.

— Хорошо бьюсь… — произнес он.

На физиономии сотника, появилось задумчивое выражение. В вечерних сумерках смуглая, продубленная физиономия юз-баши, освещаемая неровным светом пламени костра, казалась маской, грубо вырезанной из темной древесины. Узкие раскосые глаза, плоские скулы и редкие, вислые усы только усиливали сходство. И так же, как деревянная маска, лицо сотника, казалось, не имело никакого выражения.

Дмитрий смотрел юз-баши прямо в лицо. Взгляд его был холоден и равнодушен. Никаких эмоций.

Юз-баши захохотал, раскачиваясь всем телом.

— Хорошо сказал, — похвалил он.

Дмитрий понял, что сотник расценил его ответ, как шутку. Шутка ему понравилась. Ну и ладно. Он тоже растянул губы в улыбке.

Юз-баши снова прищелкнул языком. Молодой нукер был тут как тут.

— Вина ему, — велел сотник.

Это была большая честь, что означало: Дмитрий угодил сотнику подарком. А на бакшиш полностью пошла последняя добыча Мансура вкупе кое с чем из его заначки.

Нукер нацедил из бурдюка объемистый кожаный кубок и подал Дмитрию. Он поднял кубок над головой и произнес по-русски:

— Ну что ж… Будь здоров, начальничек.

И залпом осушил кубок. Узкие глаза юз-баши сузились до щелок.

— Что ты сказал? — спросил он подозрительно.

Дмитрий слизнул языком оставшиеся капли вина с верхней губы. Понимал он лучше, чем говорил, но все равно и то и другое пока через пень-колоду.

— Мой язык… — пояснил он. — Ты воин… Умный… Сильный… Тебе спасибо.

— А-а… — понимающе протянул юз-баши и похвалил: — Хорошо сказал.

В принципе теперь можно было бы убираться восвояси, но сотник пока не собирался отпускать их с Арсланом, а самовольный уход непозволителен. Юз-баши наконец-то догрыз кусок и отбросил кость. Сыто рыгнул, выпил вина и теперь сидел, молча щурясь на Дмитрия.

— Я знаю, — после долгого молчания произнес сотник, — что ты убил солдата “синих”.

“А, вот почему задержка”, — подумал Дмитрий.

— Я купил пленницу, — сказал он. Дмитрий тщательно подбирал слова, стараясь не ошибиться. — Он продал. Потом напал. Зачем напал? Я убил его. Я прав.

— А свидетели есть? — спросил сотник.

Дмитрий поднял брови, услышав незнакомое слово.

— Тебя видели, Гуль? — растолковал сотник. — Кто скажет: “Гуль прав”?

Дмитрий снова кивнул — понял, мол.

— Был один “красный”, — сказал он. — Не знаю кто. Он видел.

— Хорошо, — уронил юз-баши. — Найди его. Я спрошу.

— Найду. Спроси, — сказал Дмитрий. — Он скажет.

— Родич поклялся, что убьет тебя, — сказал сотник. — Он твой кровник.

— Кровник? — переспросил Дмитрий. Незнакомое слово.

— А-а-а… — с досадою протянул юз-баши. — Родич. Много родичей. Хотят убить тебя. Понял?

— Понял, — отозвался Дмитрий, сообразив, в чем дело. Вендетта со стороны родственников. Он вдруг вспомнил, как солдат тащил девчонку, и его разобрало зло. На солдата, на его жаждущих крови родственничков. И на себя в том числе.

— Пусть, — глухо сказал он. — Убью. Всех убью. Нападут — убью.

Сотник громко расхохотался, хлопая себя по ляжкам.

— Всех убью… — повторял он весело. — Всех…

Отсмеявшись, юз-баши утер узкие глаза.

— Нападут — убьешь, — сказал он. — Не нападут — нет. Нет, — повторил он тоном приказа.

— Нет, — согласился Дмитрий.

— Хороший воин, — сказал юз-баши. — Будешь хорошим ун-баши.

— Твои слова, как мед, — ответил Дмитрий. Обычная формула вежливости.

— А где девка? — спросил сотник. — Хочу посмотреть.

Дмитрий на долю секунды замедлил с ответом. Вот этого он как раз и не предусмотрел. Сотник может и забрать пленницу, если она понравится. И ничего не останется, как просить юз-баши принять девчонку в дар. Право первой ночи или как там оно у них называется… Оставить девчонку у себя он может только силой. Черт возьми, сорвался на свою голову… Что же теперь — устраивать крошево ради этой пигалицы, резать сотника, а потом с боем пробиваться сквозь лагерь? Эх, средневековье… Может, оно и к лучшему — только от лишней обузы избавится…

— В обозе, — спокойно ответил он. — У торговца. Джафара Кривого.

За войском Тимура следовал большой обоз. Кто в нем только не ехал, чего там только не было — осадные машины и орудия, их обслуга, мастера, чьи руки могли в считанные часы навести мост через реку, кузнецы и сапожники, жены и наложницы, потомки пророка и богословы, ученые мужи и астрологи, дервиши и торговцы, даже банщики со сборными банями, И еще — пленные, ставшие отныне рабами. Шумен и непомерно велик был обоз и напоминал цыганский табор. Сотни вьючных животных — лошади, верблюды, ослы и мулы; крытые коврами и кожами повозки — богатые и простые.

* * *

Сотник Желаддин-бек был по-своему умным человеком, иначе бы не стал сотником. Не был он и трусом.

Ход его мыслей был прост: раз уж Гуль убил за пленницу солдата, значит, она того стоит. Если личико у пленницы смазливое, а тело упругое, то она согреет ему сегодняшней ночью ложе, а если окажется красавицей, то можно преподнести в подарок мин-баши[22].

Но стоило ему упомянуть о пленнице, как с белокожим чужеземцем, откликающимся на неподобающую мужчине, по мнению сотника, кличку, произошла странная перемена. Гуль по-прежнему стоял перед ним на коленях, расслабленно опустив бычьи плечи и вроде бы не шевелился и не делал ничего. Но из его непривычных, круглого разреза глаз (“Как у совы”, — думал сотник) вдруг словно ушли все соки жизни. Они стали пустыми и мертвыми, как два холодных зеленых камня. Даже еще мертвее — как зеленые глиняные чешуйки безжизненного, выжженного солнцем такыра[23].

Желаддин-бек почувствовал, как поползла по спине капля холодного пота. Если бы в зеленых глазах, которые не отрываясь смотрели на него, было хоть что-нибудь человеческое — гнев, затаенная злость, раздражение. Нет, два зеленых глаза слепо уставились в лицо. Желаддин-бек шевельнул рукой, потянувшись к кинжалу на поясе. Две зеленые и мертвенные радужки шевельнулись, будто их дернули за невидимые ниточки, и рука сотника сама собой остановилась. Он медленно отвел глаза, не в силах выдержать этого нечеловеческого, мертвого взгляда. И услышал, как Гуль говорит, где пленница.

Сотник осторожно взглянул на Гуля. Глаза воина-гиганта вновь стали обычными, человеческими, — живыми и спокойными. Но Желаддин-беку почудилось, что в их глубине еще сохранился тот пугающий, мертвенный отсвет.

Разные слухи ходили о зеленоглазом чужеземце. Говорили, будто он — бахадур из земли неверных, прослышавший о величии и славе эмира, что пришел он с края земли, пал ниц перед Тимуром и слезно умолял взять на службу, чтобы стяжать славу под победоносными знаменами Щита Ислама. Поговаривали, что он знатного происхождения и бежал со своей далекой родины от немилости правителя. Втихомолку иной раз перешептывались, что он — не человек, а дэв, вышедший из безводных песков. Что пробрался в эмирский сад со злым умыслом, но, увидев Тамерлана, рухнул без памяти на землю, очнувшись же, лишился волшебства своего и поклялся быть верным псом государя. Но эмир не пожелал держать близ себя духа зла, пусть он даже обессилел, и велел ему быть простым солдатом в своем войске. Одно было достоверно: чужеземец действительно предстал перед эмиром и сам Тимур взял его в войско. Поэтому чужеземца не просто Гулем кличут, а Тимуровым Гулем.