Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов Страница 20

Сейчас Дениска лежал на животе и читал книжку. Когда он повернулся, я встретился взглядом с его глазами и увидел, что в них нет ни боли не испуга — только удивление: кто пришёл-то? Наверное, он уже забыл, как мучился, как ему было больно (я себе и представить не могу — как!) и как он наконец заревел… а потом мама носила его на руках по комнате, пока он не уснул…

Забыл. Коротенькая память, как же хорошо…

Я упал на скамью у дверей, и Дашка кинулась меня разувать. Из берцев просыпалась земля — я сегодня набрал её прямо на аэродроме, не около маминого окна, как в прошлые вылеты…

— Коля, мальчик, ты цел? — мама села рядом. Она даже не спрашивала, что тут делает Дашка.

— Цел, — ответил я. Подмигнул Дениске — наверное, получилось страшно, потому что он замигал.

— Глаз видит?

— Видит… больно… — пожаловался я. И почувствовал, что очень хочу захныкать.

Мама пошла на интернатскую кухню и в медпункт. Дашка взялась стягивать с меня куртку… и в ладонь ей выскользнул крестик — тот, каменный, который я носил на кожаном шнурке.

— Откуда это? — спросила она. — Коль?..

Но отвечать у меня не было сил. Дениска стал сползать с кровати, но я махнул ему рукой, завалился на лавку и уснул. Сразу.

* * *

Я проснулся и не сразу понял, где я и что со мной, а главное — который час. В голове всё было перепутано, я лениво попытался этот клубок распутать и не смог. Глаз ныл, но я им видел и, дотронувшись пальцами осторожно, понял, что он чем-то смазан.

Я лежал всё-таки на раскладушке. Рядом на скамье "одной половинкой" сидел и читал Дениска — заметив мой движение, он поднял голову и улыбнулся так, как будто я ему был родственник. Спросил — тихонько, но звонко:

— А ты знаешь сколько спишь? Вчера весь вечер. Ночь. Сегодня день. И скоро опять вечер будет. Никого нет, мне сказали, чтобы я тебе попить дал… — он поморщился, начал слезать со скамейки, но я сел:

— Не надо, я сам.

— Ага, — непосредственно согласился он, — а то… — он посмотрел по сторонам, — …жопу больно знаешь как?

"Не знаю," — хотел сказать я. Но не сказал. В коридорчике напился из бачка холодной воды, вернулся обратно. Лёг. Денис следил за мной и выдал:

— Все говорят, что вы герои и что вы фронт спасли. Расскажи, а?

Меня внутри передёрнуло. Я ничего не помнил. Почти ничего, только страх.

— Давай лучше… — мой взгляд упал на книжку, которую он читал, это были "Семь подземных королей" Волкова. — Давай лучше я тебе почитаю?

— Давай, — удивлённо, но обрадовано сказал он и заёрзал на лавке, ойкнул, опять сморщился. Я встал:

— Ты ложись и слушай. А я буду читать сидя…

* * *

Прорвавшиеся окруженцы отходили на отдых через Упорную. Мы с Дашкой шли на площадь, куда всех "героев" собирал атаман, когда на окраине вдруг поднялся крик, шум, даже вой какой-то. Мы рванули туда.

Первый, кого я увидел — ну, так мне показалось — был Витька Фальк.

Витька шагал голый по пояс, с перебинтованным левым плечом и ударами "калашникова", хрипло матерясь, подгонял двух здоровенных турок, которые, закатывая наполненные ужасом чёрные глаза волокли, надрываясь, огромный "браунинг". На Витьку они старались не оглядываться. По-моему, он внушал им даже не ужас, а нечто беспредельное и необъяснимо жуткое. Оказывается, с подбитого параплана… дельтаплана… аппарата, едри его!.. он буквально скатился к туркам в пулемётную ячейку, ударом какого-то бруса по горлу уложил насмерть успевшего схватиться за оружие офицера, сорвал с его снаряжения гранату и, угрожая ею, заставил пулемётчиков сперва огнём уложить своих, окружавших место падения аппарата, а потом тащить "браунинг" к казакам. Тогда его и зацепило в плечо.

За Пашкой буквально волоклась его мать. Он тоже шёл с оружием и то вежливо отцеплял с уговорами женщину, то целовался со своей девчонкой, то с братьями. Увидев меня, он махнул рукой и крикнул:

— Сгорел наш "Жало", блин!

А Витька, толкнув пленных в руки казакам (те пошли почти с радостью, чуть ли не рысью!), побежал ко мне, навалился и стал целовать и обнимать. Я сперва обалдел, а потом ответил тем же. Мы "расклеились" через полминуты и свирепо огляделись — никто не смеётся?

Никто не смеялся.

Никто.

* * *

Обращение Шевырёва к нам было кратким и ясным, как божий день.

— Молитесь. Завтра атаман Громов по ваши души приезжает.

С этим мы и разошлись. Если честно, я почему-то здорово перепугался. Мы же ничего плохого не сделали (я уж не мыслил категориями "подвига" — плохого не сделали, и слава богу!), так за что ж "по наши души"?! Мама родная, и кстати, мама-то всё время плачет… Может, знает что-то, о чём мы ещё не знаем?! Бли-и-ин, а если посадят?!

В таком состоянии я сунулся было на двор, но на полпути был перехвачен Дашкой. Она стояла на дороге, как заслон враждебным силам — и взяла меня за запястья. Молча. Потом подняла на меня глаза. И положила голову мне на грудь.

И всё куда-то улетело. Мои проблемы… война… даже мама.

Всё-всё-всё улетело.

Мы стояли посреди пыльной полевой дороги и не слышали, как бьёт на юге канонада — "миротворцы", озверев от потерь, пытались вернуть то, что им отродясь не принадлежало.

— Даш-ка-а… — прошептал я в её волосы. — Я же даже прощенья не попросил…

Она вскинула лицо:

— Женька Битцев литр крови потерял, — сказала она тихо. — Мы с девчонками и сиденье, и ниже отмывали… от этой крови. У Андрюшки Ищенко шесть рёбер сломано, сотрясение мозга, трещина в черепе… А если завтра тебя убьют?

— Нам завтра, может, вообще летать не разрешат… — пробормотал я. Дашка засмеялась —

некрасиво перекосив рот:

— И тебя это остановит?

— Нет, — честно ответил я.

— Тогда поцелуй меня, — просто сказала она.

ИНТЕРЛЮДИЯ:

Вадим Егоров

Эта вечная задачка.

Без решения… Итак,

Звали девочку Чудачка,

Звали мальчика Чудак.

И не важно, сколько прожил

Он на свете и она, -

Не был их никто моложе

Ни в какие времена.

Даже если вы не знали,

То теперь поймет любой:

Как бы мальчика не звали,

Звали девочку Любовь.

Из порочнейшего круга

В этом будничном лото

Что их бросило друг к другу —

То не ведает никто…

Может, радость, может, скука,

Может, годы на плечах…

Звали девочку Разлука,

Звали мальчика Печаль.

Что им мир — дурной и злобный, -

Коль, от счастья онемев,

В нем они мерцали, словно

Две свечи на алтаре…

Краток век любовной блажи…

Зыбким светом одаря,

Их судьба зажгла, судьба же

Их и сбросит с алтаря…

Далеко метнет, далече…

Словно камешки праща…

Звали мальчика До встречи!

Звали девочку Прощай!…

* * *

Громов прибыл в полдень. Мы уже час ждали на площади — одетые в полную форму, но в совершенно варёном состоянии. По-моему, у всех были примерно те же мысли, что и у меня: о наказании. И, собственно, всё, что мы делали, представало перед нами в ином свете: как некая дикая партизанщина, возможно — даже срыв каких-то важных и проработанных планов… Поэтому, когда Громов в сопровождении кучи офицеров и нескольких вызывающе-шикарных конвойцев вышел на крыльцо правления — Колька отчётливо сказал рядом со мной:

— Пи-пец.

Да ужжжжжж… Походило на то. Атаман рассматривал нас тяжёлым, пристальным взглядом крупнокалиберной снайперки. Слева на вынесенных скамьях сидели казачьи старики — те, которые хоть самого атамана могут приговорить к порке по обычаям круга — меня уже просветили…

— Значит, это вы и есть? — спросил Громов. — Ну, чего молчите, вояки? Старший-то у вас имеется? Атаман или кто там… Атаману с атаманом поговорить не грех, пусть выходит!

Колька — вскинув голову и совершенно обречённо — шагнул вперёд строевым: раз, два, три. Отчеканил:

— Сотник Радько!

— С-о-о-тник? — протянул Громов, оглядываясь на своих офицеров. — О как. Да мил друг, за сотника-то люди по десять лет корячатся. А ты, значит, самоприсвоился… угу… — он спустился с крыльца. — База под Краснодаром — тоже ваше дело? — Колька кивнул. — Да ты отвечай, как положено.

— Так точно! — голос у Кольки был отчаянно-высокий.

— И по мелочи разное там…

— Так точно!

— А Зорана Джинджича (1.) не вы убили? — вкрадчиво осведомился Громов.

____________________________________________________________________________________________________________________

1. Ставленник американцев, предатель сербского народа, инициатор выдачи в Гаагу Слободана Милошевича. Убит снайперским выстрелом в Белграде в Видовдан — День Святого Витта, когда сербы отмечают горестную дату поражения на Косовом Поле.

— Так т… — Колька поперхнулся. — Не мы-ы!!! — он ошалело посмотрел на атамана.