Исполняющий обязанности (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич Страница 20

— Вот! — вскинулся Маклаков. — Подавление эксплуататоров! Да вы занимаетесь тем, что уничтожаете своих противников. Да что там — вы уничтожаете свой народ! Вы развязали террор в стране.

— Подождите, — удивился я. — Уничтожать свой народ начали не мы, а те, кто развязал абсолютно ненужную войну. А потом, уже при вашей, «временной» власти, призыв и дальше убивать друг друга? А разве генерал Корнилов не производил расстрелы? Между тем, Временное правительство отменило смертную казнь. А что творили чехи? А Каледин, начавший свою деятельность с расстрелов красногвардейцев? А те руководители белого движения, которых вы поддерживали — Колчак, Врангель? Разве они не расстреливали? Красный террор — лишь ответ на белый террор.

Маклаков с видом превосходства помахал указательным пальцем.

— Вы, господин Кустов не путайте эксцесс исполнителя с государственной системой. Не спорю, генерал Корнилов приказывал расстреливать дезертиров и паникеров, но он был наказан и отстранен от должности. И в армии Деникина с Врангелем имелись отдельные случаи. А ваш террор — целенаправленная деятельность вашего государства, потому что в вашей стране государство стоит выше личности.

— А как оно должно стоять? — миролюбиво поинтересовался я. — Интересы государства опустим ниже?

— Интересы отдельной личности должны стоять выше интересов государства, — веско ответил бывший посол. — А главная задача государства — защищать интересы отдельной личности. Государство — это объединение личностей. Без отдельных личностей государство не станет существовать.

— Как только создадим сильное государство, так сразу начнем защищать интересы отдельно взятой личности, — пообещал я. — Но для этого потребуется восстановить экономику, укрепить обороноспособность, а еще — повысить материальное благосостояние трудящихся. Сомневаюсь, что слабое государство способно кого-то защищать. А личность должна помогать государству стать сильнее. Это обоюдный интерес.

— М-да, — протянул Маклаков. — Разговаривать с убежденным большевиком бесполезно.

— А на что вы рассчитывали? — удивился я. — На то, что полпред Советской России, развесит уши и станет слушать дичь, что вы несете? Так я не присяжный заседатель, и не девушка, так что на красивые речи не поведусь.

— Полпред… — презрительно усмехнулся Маклаков. — Вы же не имеете представления, что такое дипломатия! И какое право вы имеете называть себя послом?

— А с чего вы взяли, что я должен перед вами отчитываться? Вы — рядовой эмигрант. Я даже не беру в расчет, что вы мой классовый враг. У вас, кстати, дипломатического образования тоже нет, а ваш статус посла Временного правительства давным-давно аннулирован, да и само правительство никогда не было легитимным. В сущности — вы самозванец. Вы же юрист, должны это знать лучше меня. Разве император не распустил Думу до своего отречения? По закону он имел на это право. Стало быть, если Дума перестала существовать юридически, а депутаты отправлены в отставку, как они могли действовать от лица Думы, да еще и создавать какое-то правительство, пусть и Временное? По крайней мере, второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, что признал нашу власть, был на самом деле волеизлиянием народа, а не фикцией, вроде вашего правительства. А вы, страну едва не профукали, хорошо, что мы пришли, перехватить успели. Теперь вот, латаем и склеиваем, что можно склеить.

Я понадеялся, что экс-посол полезет в драку. Но нет. Говорить он любит больше, нежели драться. Зато разразился речью минут на десять. Пояснял, что Государственная дума — орган представительной власти, стало быть, она олицетворяет волю народа, а то, что выборы в нее осуществлялись по разным спискам, не были прямыми и демократическими — это уж воля того, кто утверждал положение о выборах. Но подчиняться решению царя, если за спиной Думы воля народа — это нелепо. И Временное правительство — легитимный орган. И что мы, то есть большевики, вмешались в естественный ход развития истории, фактически — изнасиловали историю, отчего эта Россия уже не та Россия, которая должна быть.

А что, правильно. Говорим о легитимности тогда, когда нам это выгодно, зато, когда нам невыгодно — это уже незаконно. Вспомнилась давняя юмореска моей эпохи: «Тут мы играем, здесь не играем, а тут мы рыбу заворачивали». Пересказать, что ли? Маклаков эту юмореску знать не мог, но интонацию уловить может.

Но зачем лишняя дискуссия? И вообще, я пришел сюда не вести дебаты, а по другому делу.

— Василий Александрович, — примирительно сказал я. — Мы сейчас все равно ничего друг другу не докажем. В данной реальности мы с вами непримиримые враги. Возможно, лет через пятьдесят, а может и через сто, наши потомки сделают правильные выводы. Главное, чтобы потомки имели доступ к нужным документам, чтобы провести анализ. Без документов не будет ни предметного разговора, ни анализа.

Граф Игнатьев, слушавший наш разговор с выражением мученика, услышав о документах, воспрянул духом.

— Кстати, ко мне на днях приходили представители военного министерства Франции, — сообщил он. — Французы собираются создать музей Мировой войны, а при нем архив. Предложили неплохие деньги за все мои бумаги. Причем, на выбор — либо единовременная сумма, либо ежегодная рента.

Про предложение французов я не знал, но реплика графа пришлась удачно. Как говорят — в тему. Или Игнатьев мне просто подыгрывает?

— А сумма-то хоть стоящая? — заинтересовался я. — Если меньше миллиона франков — не соглашайтесь.

— Четыреста тысяч, — скромно сказал Игнатьев.

Если учесть, что граф отдал все деньги, а теперь подыскивает себе и жене квартиру поскромнее, так мог бы и согласиться. Про архив военного агента у нас бы никто и не вспомнил. Но не стану же я такое говорить? Вслух сказал:

— Четыреста тысяч — крайне мало. Поверьте, архив военного агента Российской империи стоит очень дорого. Но лучше, если вы отдадите все документы на родину. Представляю, как русские историки станут радоваться, изучая ваши архивы. У вас хранятся документы с девятьсот четырнадцатого года? Даже с двенадцатого⁈ Потомкам будет любопытно разбираться во взаимоотношениях России и союзников. Даже перечень военных заказов интересен.

— Какие историки могут быть в России? — прищурился Маклаков. — И кто станет изучать эти бумаги? Советские историки станут копаться в протоколах и постановлениях партии большевиков, да в большевистских газетах. Граф, если вы не окончательно обольшевизились, то не советую вам передавать ваши бумаги России. В лучшем случае их там сожрут крысы, а в худшем — просто сожгут.

Эх, а ведь он прав, сволочь такая. Не в том смысле, что сожгут или сожрут. Нет, наши архивы хранятся очень аккуратно. А вот то, что многие историки и на самом деле дальше партийной периодики да архивов по истории КПСС не пойдут — чистая правда. Но историки — они все разные. И деятельность коммунистической партии нужно изучать, и историю Первой мировой войны.

— Может, тогда и на самом деле лучше отдать Франции? — раздумчиво протянул Игнатьев. — Кто потом помешает русским историкам приехать в Париж, изучить материалы?

Так и хотелось сказать — граф, хватит прикалываться! С трудом себе представляю российского историка, отправляющегося в Париж покопаться в архивах. Нет, такие есть, но их единицы. Нашим историкам порой до московских архивов не на что съездить. Хорошо, что в последнее время началась оцифровка архивов, но на сколько это затянется? Нет уж, товарищ граф, отдавайте свои архивы в Москву. Целее будут[3].

— Я бы посоветовал вам передать ваш архив Северо-Американским Соединенным штатам. Только там ваши документы получат достойную оценку! — с апломбом заявил Маклаков.

— Не слышал ни об одном американском историке, который бы изучал Мировую войну, — с сомнением сказал я. — Они и свою-то гражданскую изучить не могут, куда им до наших проблем.

Презрение в глазах Маклакова достигло такой величины, что казалось, что оно зальет меня до краев. А я, надев личину недалекого, но жадного типа, сказал: