Вера Камша - Млава Красная Страница 21

Затея была шита даже не белыми нитками – красными. Австрия заявила протест, традиционно имеющая влияние на германскую мелочь Россия её поддержала, но до скандала не дошло. По Европе покатились революции, и свежесобранная дивизия пришлась очень кстати. Потом началась испанская распря, в которой пригодились и французский Иностранный легион, и молодцы фон Пламмета. Предполагается, что, когда нужда уже почти победившей стороны в иностранных штыках отпадёт, оные штыки отбудут в бунтующие испанские колонии в Мавритании, благо от Испании до Африки рукой подать, но на фон Пламмете свет клином не сошёлся. Такие же «приглашённые» Рейнгольдом «новые кондотьеры», оплаченные если не самоустранившимся Берлином, то не желающей балканского передела Веной, могут объявиться в Ливонии. Арсений Кронидович этого, в отличие от Орлова, не допускает, а доказательств обратного ни у военного министра, ни у шефа жандармов нет…

– Полковник Бобырев.

– Что-что, голубчик?

– Полковник Бобырев, – повторил привыкший к таубертовским «мечтаниям» Феоктистов. Он стоял у каталога, держа нужную карточку. – Неглуп, цепок, два воровства в интендантстве раскрыл…

– Благодарю, Фома Порфирьевич. Да, Бобырев… помню его. Когда интендант Петрикович щебень да мостовой камень для дороги закупал, а заместо этого песок поставил?

Феоктистов коротко и хрипло хохотнул.

– Он самый. Никто поверить не мог, сколь нахально мошенничество своё проворачивал…

Николай Леопольдович молча кивнул. Подполковник Бобырев представил потом доклад, из коего следовало, что ниточки тянутся наверх, чуть ли не к великокняжеской фамилии, но твердокаменных доказательств собрать не удалось, дело пришлось закрыть, ограничившись лишь ссылкой ушлого интенданта на Чукотку. Затем пришёл донос на самого Бобырева. Ложный, но неприятности у подполковника были немалые. Ничего, выдержал и, сам проверяемый, распутал ещё одно замысловатое воровство, после чего и стал полковником.

Да, Бобырев сможет. Бульдог – коль вцепится, так уж не отпустит.

– Пишите приказ, Фома Порфирьевич. Чтобы утром уже выехали, – напомнил шеф жандармов.

– Не извольте беспокоиться, Николай Леопольдович. И команду с полковником отправлю, и экипировки не пожалею.

Тауберт кивнул и попрощался.

2. Бережной дворец

Василевс в любимом полковничьем мундире со всё тем же единственным крестом на правой стороне груди высился посреди кабинета, вперив тяжёлый взгляд в гостя и родича. На хмуром тяжёлом лице не было ни радости, ни удивления, только раздражённое нетерпение. Тем не менее заговорил царственный кузен довольно мирно и вовсе не о том, чего опасался Авксентий Маркович.

– Знаю, о чём хлопотать станешь. – Сильный голос, каким только и зачитывать манифесты перед выстроенными прямоугольниками полков, звучал хрипло, казалось, василевс сейчас зайдётся в кашле. – Не трудись, твоя Дарья у меня уже была.

– Эк её! – слегка опешил великий князь. – Я-то думал, она к ранней заутрене наладилась, а она вона куда!

– Мать есть мать, – открыл Америки кузен. – Сии расстройства понятны, но я её утешил: князь Геннадий остаётся.

– То есть… Ну, Дарья, хоть бы словечком… – попытался собраться с мыслями Авксентий Маркович. Хорошо, конечно, что не пришлось объясняться с целью визита, оставалось перекинуть мостик к уделам, а если разговор не заладится – заговорить о военных непотребствах и неминучем поражении? Или, напротив, посетовать на Джорджа с его англичанами? Дескать, несёт не подобающую члену августейшей фамилии чушь, и хорошо, если дальше семьи сии пакости не пойдут, а ну как проговорится при ком-нибудь? Сраму не оберёшься!

– Ты садись, – Арсений Кронидович думал о чём-то своём, – давно мы не говорили. Автандил, любезный, подай-ка нам чаю. Или ты кофию желаешь?

– Если не мадеры, мне без разницы, – усмехнулся великий князь, – что чай, что кофий, много не выпьешь.

– Что ж, – решил василевс, – раз тебе без разницы, будешь чай, а мадеру до обеда пьют только бездельники.

– А я кто? – поднял не тронутую сединой бровь Авксентий Маркович. – Бездельник и есть.

– Ты – коптитель небесный, – государь всё же усмехнулся, – но от тебя хотя бы вреда нет. За Геннадия не опасайся. Пусть и он, и твоя супруга думают, что я слезам её внял, а тебе лучше знать, с чего я молодца еройствовать не отпустил. А не отпустил я его с того, что за ним другие потянулись бы, и как бы я их задержал?

– А чего задерживать? – не понял коптитель небесный. – Душа горит, так пущай повоюют. Кому на балах вальсировать да статс-дамам болонок гладить, сыщем.

– Верно сказано, – задумчиво произнёс государь, – да мало подумано. Те, кто голову за Отечество сложить желают, Рождество встретят на Млаве, а Троицу – на Дунае. И останутся в столице те, кому до славы нашей дела нет, и это ещё в лучшем случае. А ну как опять заговор случится, а верные офицеры – кто на Балканах, кто на Капказе?! Нет, Авксентий, не отпущу я верных. Научен.

– А что? – всполошился Авксентий Маркович. – Опять эгалита с фратернитой? Вот ведь похабство…

– Рано пока говорить, – василевс откинулся на спинку кресла, с одобрением глядя, как камердинер утверждает на столе серебряный самовар, – но о бессмысленных юношеских мечтаниях ныне речь уже не идёт. Против Державы злоумышляют не щенки, но волки, и разговор с ними пойдёт как с волками, в какие бы шкуры сии звери ни рядились.

– Это Тауберт твой дичь поднял? – нарочито хохотнул Авксентий Маркович, загадав, что, если обойдётся, откажется от ложи в Опере. Всё равно в последние годы там сплошные «Жизни за отечество» да Ерусланы с Феврониями.

– Нет. – Государь проводил глазами Автандила и с наслаждением отхлебнул из аляповатой пузатой чашки. Как ни тужились управители Софьинского завода вкупе с послами саксонским да ханьским, Арсений Кронидович хранил верность прадедовской посуде, спасибо, из ковша не пил.

– А кто, если не Тауберт? – Спрашивать было опасно, но Авксентий Маркович был слишком напуган, чтобы играть в кошки-мышки.

– Кто? – переспросил государь. – А вот этого тебе, братец мой двоюродный, знать не обязательно. Не один Никола о Державе печётся, а слухами земля полнится. Вот до тебя ничего такого не доходило?

Авксентий Маркович торопливо отправил в рот кусок испечённого на привезённой из Володимера воде калача и старательно задвигал челюстями. Мысли понеслись, как бочонки под гору. Джордж таскается по родичам, как поп на Пасху, вот и дотаскался. Геда, тот порычит да замолкнет, а кто-то поддакнет да побежит с доносом… Кто-то… Уж точно не Варвара, при её приживалах даже Джордж языка не распустит. Значит, кто-то, к кому кузена занесло к вечеру… А ну как англоман паршивый наплёл, что они в сговоре, и ещё Дарья! Эта, чтоб меньшого при себе удержать, чего только не брякнет…

Великий князь скорбно выпятил губу:

– Уж не знаю, как и сказать, но с Егорием нашим свет-Кронидовичем вовсе худо… Не верит он ни в победу, ни в Шаховского с Ломинадзевым. Я пытался его обнадёжить, какое там! Долдонит, что куда нам с суконными рылами да в просвещённые Эуропы! Я ему про князя Александра Васильевича, а он, дескать, что храбрость нынче ничего не решает, а нужен один пар механический. Я про Буонапарте, дважды битого, а он про морозы. Калужина у него и то нет, а есть какая-то баталия при реке Нарче, кто б такую речонку ещё вспомнил! Словно не русскими словами говорит человек, а в дурных книжках аглицких вычитанное повторяет…

– Тяжко тебе пришлось, я вижу. – Василевс сам наполнил чашку, отпил и не то улыбнулся, не то скривился. – Люблю, когда горячо… Значит, боится Егорий, что побьют нас?

– Кабы боялся! – пожал плечами Авксентий, разламывая соты. – Ждёт того, чтоб потом ловчей за англичан ухватиться.

– То есть? – Глаза Арсения Кронидовича нехорошо блеснули, но отступать великому князю было некуда. – Что за англичане?!

– Да не знаю я, заезжие какие-то… Егорий хотел, чтоб я им сказал, будто не согласен я с высочайшим Манифестом и не верю, что мы Иоганна, ежели тот за герцога ливонского вступится, расколотим.

– А ты, выходит, веришь? – Серые глаза буравили Авксентия Марковича насквозь.

– Ещё бы я не верил! – воскликнул великий князь с той искренностью в голосе, что не раз и не два спасала его от дамского гнева. – Князь Ломинадзев, Ираклий Луарсабович, светлая голова, как раз перед самым отъездом в войска ко мне заезжал и Шаховского привозил. Они от пруссаков мокрое место оставят, и снег лечь не успеет, только б те сунулись… Хотя куда им! Не верит Леонтий Аппианович, что пороху у них хватит, так что стоять нам у Млавы и ждать, когда у ливонцев юшка со страху потечёт, а ведь потечёт… Только что мы с ними потом делать-то станем, с красивыми такими?

– А вот об этом, – государь не отводил пристального взгляда, – мы в Брюссельском концерте и объявим.