Александр Орлов - Тайная история сталинских преступлений Страница 21

Один из следователей, бывший рабочий, падая с ног от круглосуточных допросов, украдкой прихватил с собой бутылку водки. Будучи не в состоянии бороться со сном, он доставал из стола бутылку и делал глоток. Первые ночи это как-то выручало. Но однажды он, что называется, перебрал… На его беду, обход этой ночью делал сам Ягода со своим заместителем Аграновым. Они открыли дверь очередной камеры – и их глазам предстала такая картина. Следователь сидел на столе, жалобно восклицая: "Сегодня я тебя допрашиваю, завтра ты меня. Ни гроша-то наша жизнь не стоит!" Арестованный стоял рядом и отечески похлопывал его по плечу, пытаясь утешить.

2

Студенты-террористы Горьковского пединститута, которых Ольбёрг. "выдал" под диктовку Молчанова, собирались убить Сталина во время первомайской демонстрации, стреляя в него из пистолета. Конечно, постановщики этого спектакля чувствовали, что всё это выглядит не слишком убедительно. Те, кто понимал что-то в огнестрельном оружии, сознавали, что у реальных террористов не было бы никакого шанса на успех такого покушения. Ведь студентам пришлось бы шагать в колонне демонстрантов на значительном расстоянии от мавзолея, где наверху во время демонстрации стоят члены Политбюро. Попасть из пистолета в Сталина – издалека, на ходу – нечего было и надеяться. Несравненно солиднее в такой ситуации выглядело бы намерение террористов воспользоваться бомбой. К тому же бомбы были традиционным оружием российских "цареубийц" ещё со времён "Народной воли". Арест преподавателя химии Нелидова навел следствие на мысль приписать ему изготовление бомб для террористов в химической лаборатории Горьковского пединститута.

Эта идея понравилась Ягоде с Ежовым, и они отрядили в Горький опергруппу под руководством Воловича, заместителя начальника Оперативного управления НКВД. В задачи группы входил обыск химической и физической лабораторий пединститута для получения вещественных доказательств, подкрепляющих версию. Ягода рассчитывал, что в институтских лабораториях наверняка найдутся какие-нибудь взрывчатые вещества, применяемые при научных исследованиях. Как только они будут обнаружены, следователи заставят Нелидова и других его сослуживцев показать на допросах, что взрывчатка принадлежала троцкистам и предназначалась для изготовления бомб.

Группа Воловича провела в Горьком дней шесть или семь. По возвращении любивший порисоваться Волович пригласил всех начальников управлений и их заместителей в кабинет Молчанова, где должен был состояться его доклад о сенсационных результатах поездки.

Начал Волович с демонстрации бомб, изъятых при обыске лабораторий Горьковского пединститута. Он выложил на стол с полдюжины полых металлических шаров, диаметром около трёх дюймов. Шары были ржавыми и выглядели очень непрезентабельно.

С лукавой усмешкой Волович объявил, что это – оболочки для троцкистских бомб. Затем он во всеуслышанье зачитал несколько официальных документов, состряпанных им в Горьком. Один из документов удостоверял, что корпуса для бомб были обнаружены во время обыска зарытыми в песок в физической лаборатории пединститута, однако в списке оборудования лаборатории не значатся. Цель Воловича была ясна: показать, что шары принадлежали не лаборатории, а террористам, которые принесли их в институт и спрятали, чтобы в дальнейшем начинить взрывчатыми веществами.

– Когда один из лаборантов, – цинично повествовал Волович, – заметил, что эти корпуса дескать принадлежат лаборатории и когда-то применялись для физических исследований, я тут же его поймал: "Ага! Вам что-то о них известно? Присмотритесь-ка к ним получше и скажите мне, точно ли это те же самые!" Парень задрожал и сказал, что ошибся и видит их впервые.

Волович прочел также официальное заключение, составленное специалистом местного военного гарнизона. В заключении утверждалось, что эти металлические шары представляют собой корпуса для бомб и в случае заполнения взрывчатым веществом будут обладать "огромной разрушительной силой". Молчанов и его помощники не могли скрыть удовольствия от того, с какой ловкостью Волович сумел превратить безобидные металлические шары, совершенно очевидно относящиеся к оборудованию физической лаборатории, в зловещие "корпуса для бомб". Волович чувствовал себя героем. Документы, которые он прочел собравшимся, действительно производили некоторое впечатление. Что же касается шаров, то стоило взглянуть на них – и становилось ясно, что Волович попросту смошенничал.

Начальник погранвойск Фриновский взял со стола один из шаров и, поглядывая на него с презрительной усмешкой, обратился к Воловичу:

– Если вам требуются корпуса для бомб, можете зайти ко мне, я вам дам настоящие. У меня найдутся любые гранаты, какие только пожелаете: немецкие, английские, японские. А те, что вы сюда привезли, для бомб не годятся. Любой, хоть мало-мальски разбирающийся в этом деле, скажет вам то же самое!

После такой сцены энтузиазм сторонников "бомбовой" версии угас. Тем более что и Нелидов, предназначавшийся на роль конструктора бомб, по-прежнему отказывался подписывать ложные признания. Впрочем, организаторы процесса не смогли окончательно отвергнуть эту версию. Протокол обыска, произведённого в Горьковском пединституте, и другие бумаги, приведённые Воловичем, были присоединены к материалам дела. Но, насколько я помню государственный обвинитель не демонстрировал на суде эти металлические шары и не стремился обратить внимание судей на легенду насчёт бомб.

ЗОРОХ ФРИДМАН – ГЕРОЙ, ОСТАВШИЙСЯ НЕИЗВЕСТНЫМ

Среди оклеветанных Валентином Ольбергом был его старый, ещё по Латвии, друг – некто Зорох Фридман. Его не выволокли на скамью подсудимых в числе других обвиняемых. Не выступал он на суде и в роли свидетеля. В официальной стенограмме первого из московских процессов ему уделено всего несколько строк.

Вышинский. Что вам известно о Фридмане?

Ольберг. Фридман – это член берлинской троцкистской организации, засланный в Советский Союз.

Вышинский. А вы знаете, что он был связан с германской полицией?

Ольберг. Я слышал об этом.

За этими беглыми, как бы вскользь произнесёнными фразами никто, конечно, не мог разглядеть трагедию смелого и честного человека, который под невероятным давлением следственной машины не утратил человеческого достоинства и отказался спасать свою жизнь ценой сделки со своими мучителями.

В 1936 году Зороху Фридману было всего двадцать девять лет. Он был высок ростом, рыжий, голубоглазый. Типичный местечковый еврейский юноша. Всей душой восприняв учение Маркса и Ленина, он с ранней юности включился в революционное движение, вступил в коммунистическую партию Латвии, но вскоре вынужден был бежать в Германию, спасаясь от полицейских преследований. Здесь он стал членом германской компартии. Когда Гитлер захватил власть, Фридману и отсюда пришлось уносить ноги. Подобно многим другим зарубежным коммунистам, ему "посчастливилось" найти убежище в СССР. В Москву он приехал в марте 1933 года, тем же поездом, что и Ольберг.

В 1935 году Зороха Фридмана неожиданно арестовали. Его обвинили в том, что он в частном разговоре высказал мнение, будто советское правительство эксплуатирует рабочих ещё сильнее, чем капиталисты. Очень похоже, что донёс на него Ольберг. Особое совещание вынесло Фридману заочный приговор: десять лет Соловецкого концлагеря за контрреволюционную пропаганду.

Наступил год 1936-й. Отбирая кандидатов на предстоящий судебный процесс "троцкистско-зиновьевского террористического центра", руководители НКВД обратили внимание на то, что Фридман был приятелем Ольберга и прибыл в Советский Союз вместе с ним. Напрашивалась мысль попытаться представить Фридмана террористом, засланным в СССР самим Троцким. Приобщение Фридмана к "террористическому центру" имело тем больший смысл, что, уже находясь в заключении и имея десятилетний срок, он был полностью во власти "органов". Предполагалось, что, желая облегчить своё положение, Фридман окажется сговорчивым и согласится сыграть роль, предназначаемую ему на открытом судебном процессе. Фридмана доставили с Соловков в Москву и передали для "обработки" заместителю начальника Иностранного управления НКВД Борису Берману.

Вопреки ожиданиям, пребывание в Соловецких, лагерях не только не сломило Фридмана, но, напротив, закалило его. Он наотрез отказался играть роль контрреволюционера и террориста. Угрозы не производили на него никакого впечатления; обещаниям он не верил. Фридман сказал Берману, что однажды он уже имел глупость поверить обещаниям энкаведистского следователя и теперь расплачивается за это десятилетним сроком заключения.

По словам Фридмана, дело было так. Когда в 1935 году его арестовали, следователь НКВД Болеслав Рутковский объяснил ему, что если он откажется признать свою вину, его отправят в концентрационный лагерь; если же сознается и проявит искреннее раскаяние, то его вышлют из СССР как нежелательного иностранца. Рутковский прикинулся сочувствующим Фридману и посоветовал ему, "как коммунист коммунисту", подписать признание и отправиться в качестве принудительно высланного в свою Латвию. Фридман последовал "дружескому совету", подписал все документы – и в результате очутился на Соловках с десятилетним сроком.