Столичный доктор. Том II - Алексей Викторович Вязовский Страница 21

— Да вон стоит, стонет. Смотрите!

Понятно, что чудесный сон ушел безвозвратно. Помню, англичанину какому-то приснились стихи необычайной красоты, он проснулся, сел записывать, тут приперся какой-то крендель, и начал стучать в дверь. Поэт пошел открывать, оказалось, ошибочка. Вернулся — а стишки тю-тю. Уже ничего не помнит. До сих пор не понимаю, как он того урода не пошел убивать.

Я взял головню из костра — фонари на Хитровке были все разбиты — подошел к рогаткам. Поднял выше. Ага, и правда, какой-то мужик стоит. Огромный, косматый, бородатый. Через все лицо багровый шрам. Одет в штаны, черную рубаху. Держится лапищами за грудь возле сердца. И покачивается так с ноги на ногу. Ой, да он еще и босой!

— Ты кто? Как тебя звать?

— Жиган я. С-с… румянцевского дома. Ножом меня пырнули, бляжьи дети!

Мужик открыл руки и за моей спиной охнул кто-то из солдат. Фельдфебель вслед за ним. В грудь, в районе сердца был по рукоять воткнут нож.

— Как же ты еще жив-то?

Ответа мне никто не дал. Жиган, оставляя за собой кровавый след, подошел к рогаткам. Покачнулся. Мы с Пуговкиным его подхватили под руки, всем коллективом уложили на телегу. Рубаха была вся мокрая от крови, дышал бородатый с какими-то булькающими хрипами. Скорее всего, у него еще до кучи гемопневмоторакс.

Фельдфебель схватился за нож, я оттолкнул его:

— Ни в коем случае! Сразу изойдет кровью. Впрягайте лошадь, повезем ко мне в клинику.

Упускать такую возможность проверить моих врачей в настоящем деле? Да ни за что на свете!

* * *

По приезде крикнул дворника, велел будить докторов. В приемный покой внесли и положили на кушетку Жигана. Скоро возле него собрался местный микро-консилиум. Моровский, Малышев, и примкнувшие к ним медработники среднего звена.

Народ выглядел помятым и не торопился просыпаться.

— Доклад! — рявкнул я, надевая халат и перчатки.

Я их выучу настоящей дисциплине. Зверюга-сержант из кино про цельнометаллическую оболочку покажется замечательным парнем. Увидели главврача — стойка смирно, выпучил глаза — и доклад. Не иначе.

Моровский ожил первым. Пощупал пульс, надел манжету, измерил давление. Потом послушал легкие, постучал.

— Давление восемьдесят на тридцать, пульс сто тридцать, температура тридцать пять и девять, частота дыханий тридцать! Уровень жидкости в левом легком примерно до средней подмышечной линии!

— Срочно готовить к операции! Бегом! Шевелимся! Кто операционная сестра⁈

— Давыдова, — шагнула вперед дежурная.

— Стол накрывайте! Реечный ранорасширитель обязательно! А вы, Вацлав Адамович, готовьтесь ассистировать. Посмотрим, чего вы стоите в деле!

Если Жиган до сих пор жив, значит не все так у него и плохо. Сколько было случаев, когда не только сердце нож не задевал, но даже пуля мозг не находила.

— Андрей Германович, вы тоже с нами — распорядился я — будьте готовы установить дренаж плевральной полости.

Пока мы готовились, пострадавшего уже раздели, помыли, и даже побрили грудь. А как же, у нас всё по высшему классу. Вон, перед входом висит афишка с расценками, мимо не пройти. Зашел в операционную без холщовых бахил — рубль. Забыл маску — два. Волосы не прикрыты — тоже пара целковых. И так далее. Главное, никому объяснять не надо! Сознательные все поголовно стали.

— Ну что, Вацлав Адамович, приступим помолясь, — пригласил я ассистента, когда анестезистка дала наркоз, и мы все дружно перекрестились. — Надеюсь, успеем. Вы только запоминайте всё, статью не мне писать.

Разрез у нас простой, по пятому межреберью. И нечего считать, вон, ориентир есть — сосок. Начинаем от края грудины, и, не стесняясь, ведем до передней подмышечной линии. Нам тут нужен широкий доступ, а шрамы… говорят, украшают мужчину. Хотя по лицу этого Жигана не скажешь. Образина еще та… Ладно, главное, чтобы живым остался. Кожа сначала, сосудики перевязали, теперь мышцы… плевра… Готово. Ранорасширитель ставим, рукояткой к подмышке, мешаться не будет. Края разводим — и вот оно, искомое! Лезвие торчит в сердце, не ошиблись. Да и трудно в таком месте во что-то другое попасть.

— Рассекаем перикард, господин Моровский, — показал я скальпелем. — Диафрагмальный нерв видите?

— Д-да, — промычал граф.

— Три вдоха, глубоких, полной грудью! Быстро! Готов?

— Никто… — прошептал ассистент.

— Пафос потом, — оборвал я его. — Некогда сейчас, работаем! Разрез перикарда параллельно нерву, — я рассказывал и резал. — Тут у нас ожидаемо имеется кровь. Сушим! Обратите внимание, как нож шевелится при сердцебиении!

Зрелище было еще то! Народ в операционной конкретно так побледнел. Зато фотограф Вика щелкала кадр за кадром для истории. А я и не догадался.

— Лезвие в левом желудочке, рана примерно три сантиметра. Готовим четыре… нет, лучше пять круглых иголок с нитью! — скомандовал я Давыдовой. — Сейчас всё будем делать очень быстро. Все поняли?

Про операцию я только читал. Много раз. Технически ничего сложного. В Великую Отечественную простые врачи в медсанбатах ушивали ранения миокарда, и процедура чем-то выдающимся не считалась. Поэтому, наверное, у меня никаких сомнений сейчас не было. Просто сделаю — и всё. Выживет? Хорошо. Ну а нет, так нет. Все, как говорится, в руке Божьей.

— Салфетку, — протянул я руку, и искомое оказалось там в тот же миг.

Рукоятку обмотали сверху, конечно, нечего нам над операционным полем грязь сыпать. Но лишнее не помешает.

— Так, внимание. Я тяну лезвие, вы, — кивнул Моровскому, — зажимаете рану. Здесь и здесь, — показал я. — И в моей правой руке уже иглодержатель, а в левой — пинцет. Поняли? Давайте!!! Так… на рану три шва… смотрите, Вацлав Адамович, чтобы эндокард не вовлекать. Затягиваем в диастоле… Всё! Контроль!

— Сухо, — отозвался ассистент.

— Ставим дренаж в перикард… накладываем на него редкие швы… Не частить, господин Моровский! Андрей Германович, готовимся устанавливать дренаж по Бюлау! Показатели!

— Давление девяносто на пятьдесят, пульс сто двадцать, — доложил Малышев.

— Господа, поздравляю всех с успешной операцией. Ушивайте рану, Вацлав Адамович. Стул мне дайте, что-то устал я.

А все-таки здоровый мужик этот Жиган, метра два, небось. Кулаки, наверное, как голова моя. Лицо простое, не злое. Из крестьян, что ли? Кто ж его так? Известное дело, позарились на заработок, или на вещи. Ох, Господи, дай силы изменить, что я могу, дай мужество и душевный покой принять то, что изменить не в силах, и мудрость отличить одно