Барин из провинции - Дмитрий Валерьевич Иванов Страница 21

— Алексей Алексеевич, что вы там у стены застыли? Прошу, подойдите — я хочу вас представить Сергею Тимофеевичу, — неожиданно обратилась ко мне хозяйка салона. Её голос прозвучал хоть и ласково, но с повелительной интонацией.

Киваю головой и, якобы сожалея, ухожу от сплетен. Польза, может, в них и есть, но уши мои уже устали от глупых восторгов и едва прикрытой зависти.

— Позвольте представить: Алексей Алексеевич — костромской поэт, человек весьма одарённый и наблюдательный, — лестно отозвалась обо мне хозяйка вечера. — А это — Сергей Тимофеевич Аксаков, не просто наш гость, но и уважаемый член «Общества любителей российской словесности». Я уверена, Алексей, вы мечтаете однажды в том кругу оказаться… не правда ли?

Я, который в первый раз услышал, что мечтаю оказаться где-то, кроме как в постели с Элочкой… или вон с той рыженькой барышней, ну или на крайняк — с грудастой мадам в зелёном, — подхалимски киваю и трясу, стараясь оторвать, снисходительно протянутую мне вяловатую руку чиновника.

— Ну, это пока не ко мне, а к Антону Антоновичу, — лениво отзывается Аксаков. — Да и, знаете ли, у нас отбор…

«Хоть б пояснил кто таков Антон Антонович», — недовольно думаю я, однако помалкиваю.

— Антон Антонович к сожалению не смог приехать — недужит! — А так Прокопович-Антонский не пропускал ни одного моего салона, — похвасталась между тем Елизавета Васильевна.

Гм… Антон Антонович Прокопович-Антонский? Капец как креативно!

— Ну, для начала… может, вы зачтёте что-нибудь из своего? — нехотя предлагает Аксаков.

«И опозорившись, дадите мне, наконец, выпить. Раз уж я пришёл сюда», — мысленно добавляю я самое логичное, что он, наверно, подумал про себя.

— Господа, минуточку внимания! — громогласно объявила хозяйка дома. — Предлагаю открыть наш вечер. И сразу — дебют! Молодой поэт из Костромы — Алексей Алексеевич — прочтёт нам свои стихи.

Ну а чего? Прочтём… свои стихи. Ну, как «свои» — Лермонтова. Позаимствую. Без угрызений совести. Он их ещё не написал — подрастёт, напишет. А мне уже сейчас надо устраиваться в этой жизни. И в этом теле.

Откашливаюсь. В зале тишина. Все смотрят на меня. «Читайте для кого-то конкретного», — вспоминаю совет из одного фильма будущего. Выбираю объект — та самая дама с глубоким декольте, которая только что, якобы ненароком, облизала губы. Даст, к примеру, рыжая или нет — вилами по воде писано. Молодая. Ветер в голове. А эта — дамочка в самом соку. Для меня, Германа Карловича, она как открытая книга — просто девочка. Впрочем, она, наверное, тоже думает: «Ах, какой наивный, бледный, провинциальный мальчик…»

Ага. Сейчас. Держи куплет, мадам.

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!

Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина!

Стараясь не забыть слова, погрузился в себя и читаю уже с вдохновением, войдя в раж.

И молвил он, сверкнув очами:

'Ребята! не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!'

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бородинский бой.

Публика окружает меня, стараясь рассмотреть повнимательнее. Рыжая вон вообще Петьку отодвинула, чтобы лучше меня видеть!

Плохая им досталась доля:

Не многие вернулись с поля.

Когда б на то не божья воля,

Не отдали б Москвы!

Вроде не сбился ни разу и прочитал всё верно. Ну это и неудивительно — мы с Тимохой каждый записал по памяти, что помнили, и потом сверили.

Молчание… Я не понял, что им не понравилось? Голос у меня звучный, стихи тоже в тему, патриотические… Чего им надо⁈

— Браво! — хлопнул первым Глинка, и как будто дал отмашку — за ним зашумели, зааплодировали остальные.

Меня хвалили, хлопали по плечу, жали руку и требовали продолжения. Пышно- и гологрудый предмет моей страсти даже прижалась ко мне своим волнующим бюстом и сообщила (конечно, на французском), что её муж уже три года как умер от ран, полученных в битве при Лейпциге, и ей эти стихи особенно дороги.

Намек понял! Если представится случай — зачту ещё раз. И даже с выражением. С выражением и… намерением.

От меня потребовали ещё. Что ж, пара заготовок у меня была, пусть и не такого калибра, как Бородино. Но, как говорится, чем богаты мы с Тимохой…

Кстати, «вон он, змей, в окне маячит», за спиной бутылку прячет. Жаль, стихи Высоцкого, которые я почти все знаю, не зайдут местной публике. Поэтому читаю те, что припомнил мой товарищ по попаданству… Я их тоже слышал, так как кинофильм, в котором они звучали, смотрел раз двадцать, наверное. Так же как и Адам — любитель старых советских фильмов, как выяснилось.

Речь про «Служебный роман», где товарищ Новосельцев попытался украсть у Пастернака стихотворение, но был безжалостно уличен в плагиате своей начальницей Калугиной. Меня же уличить некому, ну кроме Тимохи, но ему это незачем. Поэтому, я, пожалуй, позаимствую их у Новосельцева и выдам за свои. Двойной плагиат, так сказать.

И я зачитываю, припоминая интонации Мягкова:

Любить иных — тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов

И шелест новостей и истин.

Ты из семьи таких основ.

Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,

Словесный сор из сердца вытрясть,

И жить, не засоряясь впредь,

Все это — небольшая хитрость.

Смотрел я, конечно, на «безучастную» вдову, которая, — для моего вдохновения, не иначе, — немного наклонилась вперед, чтобы мне было видно всё её декольте! Полноте, мадам, я уже побеждён вами, хватит стрелять по мне амурами!

— Это совершенно другой стиль… Ну, как же замечательно! — раздался в полной тишине голос Жуковского.

Ну да — другой стиль, ведь из Лермонтова я помню только отрывок из «Мцыри», который учили в школе. Но это резерв! И вообще — выдавать все шедевры сразу не хочу. Хотя, например, есть заученное за каким-то хреном в школе стихотворение Некрасова «На Волге». Его я помню почти всё. И кстати, тематика подходящая. Про Волгу. Родные места, можно сказать.

— А можно