Анатолий Минский - Демон против люфтваффе Страница 22

— Не надо!

Не знаю, что конкретно имелось в виду в этот момент.

— Я обещал. Предпочитаю сдерживать обещания.

Снял куртку и рубаху, повернулся на секунду к ней спиной. Держу пари, не преминула глянуть на пулевой шрам. Достал и взвёл подарок Алонсо.

«Бли — ин! Больно же будет!» — взвыла шиза.

«Да. А как иначе произвести впечатление? Сиди, зритель, и учись».

Выбрал самую мелкую подушку, положил левую руку на прикроватный столик. Мария зажала уши перед тем, как «маузер» хлопнул.

От вида крови она побледнела. Только этого не хватало! Ничего, справилась.

— Вот и всё, ранка затянулась, к утру останется застарелый шрам. Пулю можете сами извлечь из столешницы.

Я показал дырявую подушку. Из маленькой почерневшей прорехи выглянуло перо.

— Отопление выключено, с вашего позволения я растоплю камин. Нам есть ещё о чём поговорить, верно?

Через час она задала два вопроса.

— Странно называть тебя Муэрте. Как твоё имя на самом деле?

— Старший лейтенант Иван Бутаков. А, настоящее… Я не произносил его больше тысячи лет. Марк Луций.

— Скажи, Марк. За что тебе дали две тысячи лет?

Ванятке, своему альтер — эго, не ответил. А прекрасной женщине, что лежит рядом под одеялом, отказать сложно.

— Человека убил.

— Одного?

— Многих. Шла война. И до войны отнимал жизни, не терзаясь угрызениями совести. Служба, знаешь ли. Но одного совсем нельзя было убивать. Хоть он и так умирал.

Редчайшее явление — женщина больше не полезла с расспросами. Почувствовала, что не нужно. Мне исключительно повезло с ней.

Мы встречались не часто, в среднем раз в неделю. Мария нашла цивильную квартиру неподалёку от аэродрома, с ключами. Видно, её оставил кто‑то из знакомых беженцев.

Иван больше не пытался подшучивать. Я ему объяснил про возвышенность чувств. Тогда и плотское — не грех, а мельчайший кусочек Божьей Благодати.

На приборной панели появилась крохотная фотография Марии, а в кармане комбинезона — маленькая деревянная игрушка (попелье), её подарок и талисман.

Дождливые недели сменились солнечными днями. Теперь «курносые» часто летают. Удивительно: те же самые парни, что спустя рукава несли службу в Союзе, а по рассказам наша бобруйская авиабригада — отнюдь не исключение, здесь подтягиваются и рвутся в бой. Рискуют, часто гибнут. Новые заступают на их место и опять несутся в бой. Ох уж эти русские, не знают золотой середины. Или всё до лампочки, дай напиться до свинства, или грудью на пулемёт «чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать», за совершенно смешную зарплату. Я поражаюсь советскому образу мышления, извращённой мотивации поступков, мне ближе западный рационализм. Шизофрения не понимает, почему не нахожу советские modus vivendi и modus operandi (7) естественными и единственно правильными.

До численного равенства с франкистами как до Луны, советская военная помощь поступает в час по чайной ложке, но хоть чуть — чуть прибавилось авиации. Испанцы получают комплекты железа «сделай сам», из которого выпускают «Чатос» и «Москас» местной сборки. В результате полёты бомбардировщиков на Мадрид затруднились. Они перешли к ночным рейдам, как в Мировую войну. Нам же выпало гонять их в темноте.

Удовольствие, честно скажу — ниже среднего. Абсолютное большинство вылетов заканчивается вхолостую, мы не слышим и не видим франкистов. А уж если им удаётся отбомбиться и в темноте попасть во что‑то существенное, с утра непременно прилетает некий важный чин и устраивает нам разбор полётов по полной программе. Советская бюрократия, прибыв за лётчиками, демонстрирует себя во всей красе. Наказать, выгнать, понизить… чуть ли не расстрелять.

Однажды Пумпур утянул меня в сторону.

— Знаешь, особисты спрашивали про твою троцкистскую барышню.

— Отвечай: убедил её следовать учению Ленина — Сталина, а не Троцкого.

— Шутки шутить вздумал? Мало того, что аморалка — тебя жена в Союзе ждёт! С сыном.

Меня?! Ах, Лиза…

— … С идеологическим врагом в койке кувыркаешься? Не знаешь, что в СССР происходит?

Да, по слухам нынешний тридцать седьмой год в Советском Союзе весьма богат на происшествия.

— Поэтому срочно совершай что‑то героическое или вали нахрен в Союз! — закончил выволочку начальник.

И так, кроме миссии и тощей испанской зарплаты у меня появился новый стимул для геройства — задержаться в рядах интернационалистов. Может, посильнее иных.

7. Образ жизни, образ действий (лат.)

За обедом в столовке услышал, как разорялся Ерёмин.

— … Бил, пока ШКАСы не сдохли! Чтоб им… А «Юнкерс» летит себе, падла. Стрелок мне в капоте дырок наделал, «Ишак» захрюкал и заглох. Как его в темноте на поле усадил, до сих пор не знаю.

— Баки у «пятьдесят второго» с протектором. Поджечь трудно. Моторов три — все не перебьёшь. Разве что в лоб, по пилоту, — ответил кто‑то из лётчиков, не сильно веря собственным словам.

— Как?! С хвоста хоть светляки от выхлопа видны! Спереди ночью его ни в жисть не заметишь, пока не врежешься.

«Юнкерс» — здоровая дура. Не верю, чтобы не было уязвимых мест. Если наши не в курсе, быть может, испанцы знают?

За пару дней я собрал всё доступное в штабе по конструкции вражеских бомбардировщиков «Юнкерс» и «Савоя». Не пожалел, нашим рассказал. Тут нет конкуренции, ночная охота одиночная, чтобы не столкнуться, поэтому — кому повезёт.

Аве, Мария! Повезло мне. Полагаю, по теории вероятности на десять пустых вылетов хоть один должен приходиться нормальный.

Сначала показалось, что сейчас врежусь — так близко увидел красное в выхлопных патрубках, сквозь кисею облачности. Меня же ему не засечь и не услышать, пока не начал стрелять.

Пока примеривался, подползая чуть ниже и сбоку, «пятьдесят второй» вышел на бомбометание. Не успеваю предотвратить — будут жертвы и разрушения от его фугасов. Зато германец стелется как по ниточке. И я уже не тот, что своего «Ньюпора» боялся больше чем вражеских «Хейнкелей». Метров с двадцати аккуратно в крепление, где правая консоль переходит в фюзеляж…

Горящее топливо так полыхнуло, что ослеп на секунду. Зажмурившись, ручку на себя, газ до упора. Когда разлепил глаза, снизу крепко ударило. Немец взорвался в воздухе, ссыпавшись на Мадрид праздничным салютом.

На подходе к аэродрому увидел странное. У взлётки зажглись перекрещенные фары грузовиков, показывают створ полосы. А справа, где склон зарос лесом, в темноте неразличимым, мелькает цепочка огоньков. Вот же твари, дают франкистским бомберам направление на наш аэродром!

В каждом «Бэ — эсе» ещё половина комплекта была, всадил по тем огонькам, не задумываясь об «излишних сопутствующих жертвах». На войне как на войне, мать вашу!

Утром нашли какие‑то пятна, ветки пулями побиты, вроде кровь, остатки костров. Претензий никто не предъявил.

По поводу сбитого «Юнкерса» полные штаны радости, испанцы ликуют — первый за войну бомбардировщик хунты, уничтоженный в ночное время. Я представил, кто приедет на интервью от газеты «Республика». За такое не грех отказаться от 10 000 песет. Не всё в этом мире можно купить за деньги. Пумпур успокоился, на меня вроде как наградной лист направили, несмотря на бытовое разложение и связь с троцкистским элементом.

Война обрела смысл. Я теперь не просто выполняю задание семнадцатой канцелярии. Я летаю ради тебя, Мария. Чтобы бомбы не сыпались на твоих товарищей. Чтобы фалангисты не ворвались в Мадрид. Чтобы ты могла гордиться своим Пабло Муэрте.

Мария погибла ночью под бомбами, когда её кавалер беззастенчиво дрых в казарме, отметив с товарищами очередную воздушную победу.

Глава одиннадцатая. Месть

Ванятка не вякал дня три. Мысли прочесть не может, но какой шторм во мне бушует, ему очевидно. Боится, что влезу в очередную задницу с отчаянья, и оба полетим в преисподнюю вверх тормашками.

Пумпур отстранил меня от полётов. Я даже не возмутился, сходил на похороны Марии. В войну много похорон. Говорят, должно всё разрывать изнутри? Нет, просто задеревенело.

Придя в себя, чисто выбрился, надраил ботинки и отправился в штаб ПВО Мадрида.

— Пётр Ионович, просьба есть.

— Ну?

— Слетать на разведку. Можно в паре или на «эр — пятом».

Комбриг посмотрел зло.

— Так, нормально воевать не собираешься. Решил личной местью заняться.

— Никак нет. Чем по одному нелюдей в небе отлавливать, провести штурмовку их базы «Чайками».

— То есть героическое самоубийство. Благородно, но — нет!

— Самоубийство, это если бы нацепил парашют и погнал на авось в одиночку. Предлагаю разведать и долбануть их по — правильному. Но вы правы. Пока не расквитаюсь по личному, трудно.

Он отказал. Затем через двое суток вызвал и протянул фотографии с того аэродрома. Я впился в них глазами.