Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы Страница 22

Несколько секунд он пытался припомнить какие-нибудь Испанские фразы… но так и не вспомнил. Но, может быть, старик говорит также и по-французски.

― Э-э, ― начал Кроуфорд, силясь подобрать слова, ― Parlez-vous francais? Je parle francais — un peu.[90]

Старик рассмеялся и заговорил снова, и на этот раз Кроуфорд разобрал несколько слов; похоже старик настаивал на том, что говорит именно по-французски.

― О, неужели? Ну что ж, bonjour, Monsieur, послушайте, non j'ai une passepon, mais…[91]

Старик прервал его вопросом, который прозвучал как Essay kuh votray fahmay ay la?

Кроуфорд моргнул, затем мотнул головой и пожал плечами. ― Répétez, s'il vous plait — et parlez lentement.[92] Это было французское выражение, которым ему доводилось пользоваться чаще всего ― просьба повторить и говорить помедленнее.

Старик подчинился, и Кроуфорд понял, что он и в самом деле говорил по-французски, но при этом произносил все, обычно безударные, окончания «e». Он спросил его: «Здесь ли твоя жена»?

― Non, non… «Вот те раз, ― подумал он, ― может он меня с кем-нибудь спутал? Или просто увидел мое обручальное кольцо? Хотя нет, оно ведь исчезло вместе с пальцем». ― Non, je suis seul, один, понимаете. А теперь envers mon passepon…[93]

Старик приложил палец к губам, затем подмигнул и захромал обратно, после каждого шага выбрасывая палку вперед, словно пытаясь таким образом удержать внимание Кроуфорда.

Его вниманием, впрочем, завладело уже кое-что еще ― старик тоже потерял свой безымянный палец.

Старик повел его на восток от деревни, вдоль побережья, окруженного холмами, густо поросшими пурпурным вереском. Такого буйства красок Кроуфорду не доводилось видеть с тех пор, как он когда-то покинул Шотландию. Наконец они достигли крошечного домишки, сооруженного из носовой части перевернутой рыбацкой лодки. Отпиленные борта были забраны досками и снабжены низкой дверью и окошком, в которое едва ли пролезла бы его голова. В нескольких ярдах в стороне грубые деревянные ступени вели вниз, петляя между нагромождений скал к приливной заводи, над которой нависали подмости, оплетенные выставленными для просушки клубками сетей.

Проводник Кроуфорда отворил для него маленькую дверь, и Кроуфорд, поднырнув словно фехтовальщик, протиснулся внутрь. Тускло освещенную треугольную комнату заполняли древние фолианты и бутылки спиртного, правда на земляном полу обнаружилась квадратная выемка, в которую и уселся Кроуфорд.

Носовой угол комнаты был оборудован маленьким очагом, и Кроуфорд переставил в сторону несколько сковородок, чтобы было куда вытянуть ноги… Он замешкался, прежде чем опустить сковороды на пол, так как хотя они и были привычного серебристого цвета, они были намного легче, чем любые металлические, которые ему доводилось держать.

Старик забрался внутрь вслед за Кроуфордом и устроился на стопке книг, затем снова ухмыльнулся, и на своем диковинном французском заметил, что Кроуфорд сидит на том месте, где всегда сидела его жена. Но прежде чем Кроуфорд успел извиниться или спросить скоро ли вернется его жена и заявит права на свое место, старик заговорил снова.

Он представился как Франсуа де Лож, поэт, и уверил Кроуфорда, что это и в самом деле была Франция ― деревня Карнак[94], расположенная на южном побережье Бретани вблизи Ванны. В Оре[95], в восьми милях отсюда, было правительственное учреждение, и проблема с паспортом Кроуфорда, в чем бы она ни заключалась, могла быть там поправлена.

Кроуфорд начинал уже привыкать к странному акценту старика, и понимал теперь, почему сперва принял его язык за испанский. Не только из-за того, что мужчина произносил все окончания «e». Некоторые слова, такие как «mille[96]» он выговаривал с почти испанской или итальянской певучестью, при этом вдобавок весьма ощутимо напирая на «r». Язык, несомненно, был французским, но, казалось, французским, на котором говорили, когда романские языки еще не успели значительно разойтись в стороны.

Не прекращая говорить, Де Лож выдернул соломенную пробку из бутылки, и разлил брэнди в две голубые хрустальные чаши. Кроуфорд с благодарностью отхлебнул напиток, а затем, отбросив в сторону все свои сомнения по поводу способности старика дать нужные, и к тому же противозаконные предписания к таможенным инспекторам, спросил, что он хочет получить взамен.

Брэнди в бокале де Ложа вспыхнуло в лучах утреннего солнца, скользящего внутрь через маленькое оплывшее оконце, и отбросило пурпурно-золотую радугу на изъеденные временем доски, служившие стеной этому месту. ― Qui meurt, a ses loix de tout dire, ― начал он.

Кроуфорд мысленно перевел это как «Умирающий человек может говорить все». Де Лож продолжал, и Кроуфорд был вынужден время от времени его прерывать, чтобы снова попросить говорить помедленнее, но даже после этого, он не был уверен, что понимает речь старика.

Де Лож вроде бы рассказывал, что заключил свою жену в тюрьму ― хотя когда он об этом сказал, он махнул рукой в сторону моря ― и теперь мог, с помощью подходящего человека, освободиться от нее навсегда. Ее родня может быть от этого не в восторге ― тут он, по какой-то причине, кивнул на сковороды, которые передвинул Кроуфорд ― но они не смогут ему помешать. Он поднял одну из легковесных сковородок, скривился и швырнул ее за дверь, на улицу. ― Я знаю, это неучтиво, ― добавил он на своем чудном французском, ― но они даже для готовки не годятся ― становятся ноздреватыми, и к тому же ужасно обесцвечивают соусы и яичницу.

В его жизни было много женщин, ― сказал он Кроуфорду, но он никогда и никому не говорил где эти «quelles»[97] проживают теперь. Ни одна из них не могла теперь до него добраться, и это было важное обстоятельство. Он указал на изувеченный палец Кроуфорда, и с ухмылкой сказал, что уверен, Кроуфорд его понимает.

Кроуфорд был куда как уверен, что не понимает, особенно когда старик закончил свою речь тирадой «Les miches de Saint Estienne amons, et elles nous assuit», которая, казалось, означала «Мы любим хлеба святого Стефана, и они преследуют нас».

Тем не менее, когда де Лож поднялся и спросил Кроуфорда, пришли ли они к соглашению, Кроуфорд кивнул и уверил его, что пришли. «Если он сможет заверить мой паспорт печатями, ― подумал он, ― я помогу ему провести этот ритуал, от чего бы он там ни защищал: от родственников жены, от буханок хлеба или еще от какой-нибудь чертовщины. А даже если и не сможет, даже если он просто сумасшедший старик, все равно у меня теперь есть здесь знакомый ― к тому же я уже получил крышу над головой и стакан брэнди».

Старик бросил Кроуфорду пару поношенных древних туфель. Затем приподнял лежащий за дверью матерчатый мешок, показывая, что Кроуфорду стоит его захватить. Когда они покинули маленький домик, он невзначай заметил, что купил дополнительную еду и выпивку, как только услышал о прибытии Кроуфорда.

Пораженный, Кроуфорд спросил его, как он об этом узнал ― но де Лож лишь подмигнул, снова кивнув на руку Кроуфорда, а затем указал на широкую заводь под ними. Кроуфорд приблизился к обрыву и посмотрел вниз, но увидел лишь полуметровый пирамидальный камень с квадратным основанием, одиноко возвышающийся посреди заводи.

Вернувшись обратно, Кроуфорд огляделся вокруг в поисках каких-нибудь признаков загона, где могли бы содержаться лошади или ослы, но маленький рыбацкий домик был единственной постройкой на поросшем вереском склоне холма. «Планировал ли де Лож пройти восемь миль своей походкой хромого насекомого»?

Чему он действительно был рад, так это тому, что туфли пришлись ему впору ― и мгновение спустя его пронзила догадка, что если де Лож купил их, когда покупал еду, также загодя узнав и размер его ноги.

Затем он увидел, что старик вытащил из-за дома детскую коляску, с привязанной к ней веревкой, и что к дальнему концу веревки было прилажено некое подобие плечевой упряжи.

Пока Кроуфорд недоверчиво разглядывал эту конструкцию, де Лож забрался в тележку, подобрав колени к подбородку, а затем бросил веревку с упряжью в пыль к ногам Кроуфорда.

Старик услужливо изобразил жестами надевание упряжи.

― На случай если я сам не догадаюсь, да? ― сказал Кроуфорд по-английски и поднял упряжь. Он медленно натянул ее, чувствуя скованность в суставах ― последствие того, что он провел ночь, скрючившись в деревянном коробе. «Вот что я тебе скажу, старина ― лучше бы ты был способен достать мне паспорт».

Довольно отчетливо де Лож спросил, не хотел бы он для ходьбы надеть туфли с каменными подошвами.

Кроуфорд вежливо отказался.

― Ah, le fits prodigue![98] ― заметил де Лож на своем тарабарском французском, покачав головой.