ЖД (авторская редакция) - Дмитрий Львович Быков Страница 22

— Любите мать? — с доброй улыбкой спросил Курлович.

Краснухин опять заподозрил подвох.

— Извините, это выражение такое…

— Я понимаю! — воскликнул Курлович. — Что же я, не русский?! (Как уже сказано, он был нерусский). Но мне хотелось бы деталь, понимаете? Что вы стоите под дождем на посту и вспоминаете мать.

Рядовой Краснухин в ту ночь и точно часто вспоминал мать, но к его собственной родительнице, рослой мосластой женщине из-под Воронежа, это не имело никакого отношения. Скорей уж его слова относились к таинственной матери всего сущего, которая и породила эту ночь, дождь и караульный грибок с его уставными параметрами.

— Мать моя в больнице санитарка, — смущенно пробасил Краснухин. — Отца с нами нету, а мать ничего, пишет.

— Ну и что вы вспомнили? — наседал Курлович, почувствовав живинку, яркую и сочную деталь. — Может быть, запах домашних котлеток? Не стесняйтесь, домашние котлетки — это же тоже часть нашего дома, нашей любви к малой Родине!

— Нет, мать все больше по картофельным, — признался Краснухин. — Лепешки такие, знаете, драники?

— Знаю, конечно! — радостно закивал писатель; драники — не грибок, материя знакомая.

— Ну вот, — задумался рядовой. — Голубцы еще иногда.

— Скажите, а помните вы руки вашей матери?

Краснухин вспомнил длинные руки своей матери с распухшими суставами и плоскими ногтями. Ему стало жалко мать, от которой он, конечно, мало видел ласки, но обиды на нее не держал. Все-таки она его не била, хотя следовало бы. Несколько раз он по молодой дурости залетел в детскую комнату милиции, один раз поучаствовал в ограблении ларька и чудом не попался, — в общем, если бы не армия, запросто мог бы загреметь в места не столь отдаленные; мать была как мать, не хуже, чем у остальных, — чего эта очкастая гнида прицепилась?

— Ну, вспомнил, — сказал он с раздражением. — А чего руки матери? При чем вообще мать?

— Но вы же сами упомянули…

— Я в том смысле, что дождь в бога и в мать! — сердито повторил Краснухин.

— Скажите, а в Бога вы верите?

— В Бога? — переспросил Краснухин. — Согласно устава, Русь Святая есть боговыбранная держава, выгодно и симметрично расположенная повдоль шестой части суши и красно украшенная от щедрот Отца, Сына и Святого Духа, защита же ее есть священная обязанность православного воинства, поставленного для того, чтобы сохранять, сдерживать, препятствовать, бдить и неукоснительно блюсти.

— Это вы сами? — взволновался Курлович. — Это, вот сейчас, — ваши собственные слова?!

— Зачем мои, — смутился Краснухин, — это глас шестый общевоинского устава от Софрония Пустынника. Вы не читали разве?

— Читал, конечно, читал! — засуетился Курлович. — Просто… понимаете, вы так искренне сказали… Я подумал, может быть — вы тоже пишете что-то… стихи, поэмы?

— Нет, я не по этой части. Я караульного взвода. Устав там, пол драить, себя подшить… грибок поставить, если чего…

— Ну хорошо, — разочарованно говорил Курлович. — Вот вы стоите, и что?

— И слышу шорох, — медленно выговаривал Краснухин. — Я кричу: стой, кто идет? На это согласно устава мне должен быть отзыв, «Конь в пальто». Но как я отзыва не получаю, то я произвожу досыл патрона в патронник и вторично задаюсь вопросом: кто идет? Не получая ответа после третьего повторения, я произвожу выстрел в воздух, и тогда проверяющий разводящий сержант Глухарев открывается мне, произнося команду «Смиренно». Но так как я не получаю отзыва, то и навожу на сержанта Глухарева личное оружие и досылаю патрон в патронник вторично, требуя парольственное слово. И тогда сержант Глухарев произносит отзыв, после чего я опускаю оружие и докладываюсь по форме.

— Скажите, — с некоторым испугом спросил Курлович, — а если бы сержант Глухарев и тогда не произнес отзыва?

— Тогда, — словно удивляясь самому себе, недоуменно выговорил Краснухин, — я произвел бы выстрел в грудную часть тела сержанта Глухарева, согласно устава, вплоть до окончательной смерти данного последнего.

— Но ведь это ваш разводящий, вы же его прекрасно знаете. Неужели…

— А что ж, что разводящий? — в том же недоумении переспросил Краснухин. — Ну, разводящий. А враг может прикидываться и проникать. А ежели его завербовал кто. Или он пьяный, что отзыва не помнит. Он нарушил, так? Нарушение означает стрельбу. И потом, я три раза обратился. Я патрон в патронник дослал. Если он сержант Глухарев, то мог среагировать, а если зомби? У нас «Ночь живых мертвецов» показывали. Видели «Ночь живых мертвецов»?

— Видел, — упавшим голосом сказал Курлович. — Но ведь сержант Глухарев на вас надвигался не с внешней стороны? Ведь он из села шел, так?

— Так, — кивнул Краснухин, не понимая, какое отношение это имеет к теме.

— Значит, — подробно, в стиле устава принялся объяснять Курлович, — он двигался в ваше расположение не из внешнего пространства, а из вашей собственной части, не имея целевого намерения захватывать кого-либо куда-либо?

— Ну, — кивнул Краснухин. Речь шла об очевидных вещах.

— Ну так за что же было его убивать?

— А мне какая разница, идет он из расположения части или из внешнего пространства? Он не выполняет уставное требование, значит, я должен действовать согласно уложения. Может, он хочет совершить побег из расположения. Так?

— Действительно, — сказал Курлович, — об этом я не подумал. И что, если бы вы его убили?

— Отпуск бы дали, — улыбнулся Краснухин, растягивая толстые, словно резиновые губы.

В таких расспросах писатели провели две недели, после чего Здроку и Паукову надоело, что люди живут рядом с солдатами, но встают когда им заблагорассудится и вообще нарушают боевой распорядок. Их было сказано окунуть в жизнь, а это получается не окунание, а так, слегка макание. К тому же из Москвы прислана была директива устраивать писательские вечера вопросов и ответов для личного состава, но личный состав не читал произведений данных писателей и потому истощил все свои вопросы уже в первый день. Уже он спросил у писателей, сколько им платят и почему, и поинтересовался творческими планами, но разнарядка была — по одному вечеру вопросов и ответов на каждого писателя, а их в бригаде было, как мы помним, целых восемь. С писателями надо было что-то делать, — судя по всему, они застряли надолго, — и генерал Пауков принял решение, какому позавидовал бы и ЖДовский легендарный персонаж Соломон. Первую половину дня писателям надлежало маршировать, ходить в наряды, выполнять погрузочно-разгрузочные работы — словом, по полной программе тянуть солдатскую лямку. Во второй же половине дня, когда солдаты занимались геополитической подготовкой или готовились к заступлению в наряд, они возвращались в свой писательский статус — встречались с рядовым составом, задавали им вопросы о службе или давали ответы о своей литературной работе.

Через неделю строевых