Борис Давыдов - Московит-2 Страница 23

– Совершенно верно, попусту.

– Неудивительно, с такими-то полководцами! – презрительно фыркнул Вишневецкий. – Ну а то, что праздность губительна в любом деле, особенно же на войне, и говорить нечего.

Наступила пауза. Ясновельможный продолжал расхаживать по залу, сцепив руки за спиной, словно собираясь с мыслями. Я терпеливо ждал.

– У пана есть все, что потребно для осуществления его плана? – спросил вдруг князь, резко повернувшись ко мне.

– Абсолютно все.

– Достаточно ли людей, денег?

– Более чем достаточно, княже.

– Если понадобится еще что-то или нужны будут мои письменные распоряжения, пусть пан обращается ко мне без всяких стеснений!

– Непременно, княже. Но, полагаю, мне не придется тревожить ясновельможного. Всего в достатке, а люди трудятся в полную силу. Особенно старается мой помощник, полковник Пшекшивильский-Подопригорский. Я им доволен!

– Управляющий моего лубенского замка тоже доволен своим зятем. – В глазах Иеремии мелькнула на мгновение какая-то затаенная боль. Видимо, представил, что могло остаться от его замка. – Чего не скажешь о его супруге! – Тут князь озорно усмехнулся. – Ничего, дело житейское… Кстати, что за странные слухи дошли до меня? Будто бы пан подвергает шляхту телесным наказаниям? Признаться, не могу в это поверить!

Я невольно напрягся. Нажаловались? Или кто-то распустил язык? Или… что вернее, у него на «базе» есть глаза и уши? Наверняка есть, князь был бы глупцом, если бы об этом не позаботился…

– Ясновельможный правильно делает, что не верит! – улыбнулся я, почтительно склонив голову. – Ибо это никакое не наказание.

– А что же тогда? – брови Иеремии недоуменно взметнулись.

– Трудотерапия! Точнее, воспитательная работа! – моя улыбка стала еще шире и добрее. – Внедрение хоть каких-то азов дисциплины. Осмелюсь напомнить, что ясновельможный князь предоставил мне полную свободу действий. Чем я, с его милостивого дозволения, и пользуюсь, в пределах своих командирских полномочий.

– Кх-м! – будущий король покачал головой, осмысливая услышанное. – Конечно, дисциплина – святое дело. И все же… Есть ведь разница между простолюдином и шляхтичем!

– Совершенно верно! И заключается она в том, что поскольку шляхтичу больше дозволено, то и спрос с него должен быть строже. Особенно в военное время. Ведь именно дворянство – становой хребет державы.

– Что же… – как-то неопределенно протянул князь. По его лицу невозможно было догадаться, согласен ли он с моими словами или нет. – Я уже неоднократно говорил, что полностью доверяю пану. А судить буду по результатам. Пусть пан первый советник действует и постарается меня не разочаровать.

Глава 23

– Ну и что мне делать, как войну вести, коль под началом такие вот ослушники? – в голосе Хмельницкого звучал не гнев, а какая-то сердитая безнадежность. Словно гетман сам хорошо понимал тщетность увещеваний своих. – Что творишь ты, Максиме? Шляхту ненавидишь, маетки их разоряешь, а сам-то ничем не лучше!

– Батьку! – протестующее вскинулся было Кривонос, но Хмельницкий повелительным жестом велел ему умолкнуть.

– А что, не так говорю? Такой же непокорный да гонористый! На приказы, на интересы наши общие – плевать! Лишь бы потешить самолюбие свое да волю дать дурной головушке.

– Обида, пане гетмане! – захрипел Максим, наливаясь багровым румянцем.

– Это чем же я тебя обидел? Сказано было ясно: татар не трогать, в дела их не лезть! А ты что натворил?! Признаешься иль изворачиваться будешь? Может, дать тебе прочесть лист Тугай-бея? Иль казакам твоим допыт учинить?

– Не нужно никакого допыта! – зло отрезал Кривонос. – И юлить не стану. Порубал собак басурманских и пленных освободил. Что было, то было.

– Стало быть, признаешься, что мой приказ нарушил!

– Да, нарушил, батьку! – взревел Кривонос, потрясая кулаками. – Потому что хоть и огрубело сердце мое, а все же жалость туда прокралась! Не смог я вынести позора. Кабы не маленький хлопчик, что плакал: «Тату, проси казаков, они ж браты наши!» – может, и сдержался бы. А тут… Сына вспомнил. Кровь в голову ударила, рука сама за саблю… Ну и… Сам понимаешь.

– Понимаю… – вздохнул Хмельницкий, лицо которого как-то странно исказилось. Гетман прошелся по горнице, потом вновь подступил к Кривоносу вплотную. – Видать, только у тебя сердце есть и лишь ты сына оплакиваешь. А у других горя нет! Моего сына, видно, канчуками не засекли до смерти. У многих добрых казаков детей да батьков на пали не сажали, не вешали… Один ты пострадал!

– Зачем ты так… – гневно, но с заметным смущением начал было Кривонос, но гетман тотчас перебил его:

– Молчать! Ты свое дело сделал, теперь слушай! Расхлебывать-то мне придется.

– Словно мало забот да хлопот у пана гетмана, так еще и от собственных полковников новые беды! – укоризненно вздохнул Выговский, примостившийся за столом с чернильницей и листами бумаги.

Невероятным усилием удержался Кривонос от бешеной ругани. Лишь метнул в генерального писаря ненавидящий взгляд.

– Ты глазами-то не сверкай! – топнул Хмельницкий. И, переведя дух, заговорил уже спокойнее, хоть с явным осуждением: – Пойми, Максиме, на войне не только рубить да стрелять надо. Войну и по-другому ведут! Союзник, пусть даже такой поганый и ненадежный, как крымчаки, все же лучше, чем открытый враг. Не одолеем мы Речь Посполитую, имея враждебный Крым за спиною! Думаешь, у меня сердце не болит? Я не проливаю слез, представляя, как живой товар с арканом на шее гонят в Кафу? Да будь моя воля… – Гетман машинально стиснул рукоять сабли. – А только другого выхода нет. Терпеть надо! Хоть и больно, и позорно. Ты вот не вытерпел, посек татар, освободил ясырь. А что в итоге? Тугай-бей разгневался, хану жалобу накропал, тот тоже – на дыбы… Сыну моему Тимошу страшная опасность грозила! Да это еще полбеды. Ты подумал, что будет, ежели хан откажет нам в помощи или тоже хуже – ударит в спину?! Вот потому-то ублажать его нужно, союзника клятого, не давать повода для вражды. Это – дипломатия! Мать ее… – по-простонародному выругался Хмельницкий, устало махнув рукой.

С протяжным стоном закрыл Кривонос пылавшее от гнева и стыда лицо.

– Отрадно видеть, что хоть и с опозданием, осознал ты ошибку свою! – наставительно промолвил Выговский.

– Молчи, Христа ради, а то я что-то страшное сотворю! – рявкнул на генерального писаря Кривонос. И тотчас, без малейшей паузы, заговорил, обращаясь к гетману. Голос его дрожал, но звучал твердо: —Батьку, прости, если можешь! Сам все понимаю. Не вытерпел и подвел тебя. Обругай меня, дурня, хоть самыми черными словами. Полковничий пернач отбери. Да прикажи казнить, если хочешь! Не бесчесть только. Или пошли в самое пекло вину искупить. Все для тебя сделаю!

– В пекло, говоришь? – усмехнулся Хмельницкий. – Пожалуй, стоит. Ох, Максиме, кабы к горячности твоей да к бесстрашию еще и рассудительность Богуна или Морозенка добавить, цены бы тебе не было! Ладно, больше говорить о том не будем. – Гетман вдруг понизил голос: – Ты бы, чертяка, хоть живых басурман не оставлял! Раз уж приказ мой нарушил, клал бы там всех до последнего! Как же вы татарина-то упустили?!

– Очень уж добрый конь был под ним, батьку! – сконфуженно развел руками Кривонос. – Не хуже моего Черта.

– Эх… Ну, ладно! Хану отпишу, что виновника отыскал, да взять живым не удалось: отстреливался и рубился отчаянно, пришлось убить. Может, успокоится, пес!

– Дай-то Бог… – проворчал Кривонос, утирая пот со лба. – Да что же я за невезучий такой! И Ярему, змея проклятого, упустил, и тебя с ханом чуть не столкнул. Ну вот почему?! – в голосе его зазвучала какая-то беспомощная, по-детски наивная обида.

Хмельницкий, улыбнувшись, положил руку ему на плечо.

– Успокойся, Максиме. Вся война еще впереди, успеешь с Яремой встретиться. Что не догнал – плохо, а вот что гнал его, как трусливого зайца, – совсем другое дело! Ты только помысли: прославленный князь, всей Европе известный, бежал от казаков да «подлого люда», им презираемого! Побоялся остановиться и в честный бой вступить. Это дорогого стоит!

Кривонос медленно покачал головой:

– Ох, батьку! Чует сердце, дело тут не в трусости. Уж кем-кем, а трусом Ярема сроду не был. Раз бежал, от боя уклонившись, значит, что-то задумал. Уж не по наущению ли этого странного советчика из Москвы? Сам не пойму, в чем причина, а только не к добру это. Не к добру!

Гетман и генеральный писарь молниеносно переглянулись.

– Откуда знаешь про советчика? – насторожился Хмельницкий. – Лысенко сказал?

– Кто ж еще… Я, когда в себя пришел, готов был с ним на саблях рубиться! За то, что пленного поляка отправил к тебе, не дал казнить. Он говорит: больно важный человек, мол, для гетмана, много знает. Я взъярился пуще прежнего: ты мне зубы не заговаривай, что простой пан может знать?! Ну, он и рассказал, что пленный наплел. Только тогда я и успокоился. Может, и впрямь надо было в живых оставить… – Кривонос осекся, видя, как посуровело лицо гетмана. – Батьку, это что, тайна? Ежели так, слово даю: никому не проболтаюсь!