Игорь Пресняков - Банда Гимназиста Страница 23

В конце лета 1911 года папа неожиданно объявился. Он бежал с каторги и гостил у нас совсем недолго. Отец привез маме крупную сумму денег и просил выехать за границу. Семья воссоединилась уже в Австрии, весной 1912-го. Те времена я вспоминаю как самые замечательные! Мы с папой гуляли по восхитительной Вене, часами говорили о человеческом счастье. Отец мечтал о свободе для всех угнетенных Земли, строил дерзкие планы. Я была вполне взрослой девочкой и нередко заглядывалась на мальчишек, но могли ли они сравниться с ним? В своих грезах о Прекрасном юноше я представляла его непременно похожим на отца.

Мы вернулись в Россию после Февральской революции. На устах прогрессивной публики были Львов, Милюков, Керенский, Ленин… А со мной рядом, под одной крышей жил, как мне казалось, не менее именитый и самоотверженный революционер – Кирилл Черногоров, мой любимый папа. Ведь он не меньше других боролся с царизмом, провел в тюрьмах, ссылках и на каторге почти одиннадцать лет; сумел закончить Венский университет и воспитать меня, наконец! Я гордилась тем, что отца уважают не только в партии большевиков – его уму, работоспособности и вере в дело революции отдавали должное даже оппоненты из рядов эсеров и меньшевиков. Более того, экзальтированные «революционные барышни» писали ему восторженные послания и подкарауливали в парадном.

Отец активно участвовал в укреплении власти Советов, командовал отрядами Красной гвардии, штурмовал Зимний, оборонял Питер от войск Краснова. По приказу Центрального комитета он перешел на работу в ЧК, возглавлял чрезвычайные органы различных губерний, а с началом гражданской войны – Особые отделы дивизий и армий.

Мы с мамой жили в Петрограде и о папе узнавали только из рассказов друзей да газетных статей. Однажды, осенью девятнадцатого, к нам заехал некий Фесенко, сослуживец отца. Он выбрался в родной Питер в отпуск по ранению и привез нам письмо от папы. Через две недели Фесенко собирался в обратный путь, в действующую армию, и я решительно пожелала ехать с ним. Мама противилась, но я не уступала, и в конце концов она махнула рукой.

На фронт мы добирались ужасно долго, около месяца. Уже зарядили дожди, стало совсем холодно. Особый отдел армии, который возглавлял отец, располагался в маленьком украинском городке. Прибыли мы поздним вечером, меня сразу же проводили в летнюю хату, стоявшую в глубине сада. Меня встретил денщик, он сообщил, что Кирилл Петрович раньше полуночи обычно не возвращается. В ожидании папы, на правах любимой дочери я устроила грандиозную уборку и приготовила ужин.

Отец приехал под утро. Он сильно похудел, осунулся и выглядел жутко усталым. Папа удивился моему визиту и очень обрадовался, долго обнимал и расспрашивал о маме. Потом мы ужинали, веселились, мечтали о скорой победе над белыми. Я уложила отца в постель, а сама пошла приготовить его одежду к рабочему дню – на улице ведь было грязно.

Почистив шинель, я взялась за сапоги и ужаснулась – грязь на подошвах была смешана со сгустками крови и мозгов, словно в них побывали на бойне. Я кинулась будить отца, чтобы объясниться. Он раздраженно спросил меня, знаю ли я о том, сколько врагов у Советской власти, какие они жестокие и что на их жестокость надлежит отвечать крайней жестокостью. Я была близка к обмороку, но все же спросила: сколько нужно расстрелять людей, чтобы их кровь так густо покрыла подошвы сапог? Он не хотел либеральничать и ответил, что его дочь – уже взрослая девушка и обязана смотреть правде в глаза, какой бы горькой она ни оказалась: «Нынешней ночью мы расстреляли сто сорок. И вчера пятьдесят шесть. А третьего дня – двести одного. Все они – враги Советской власти: кулаки, попы, белые офицеры, буржуи и дезертиры. Таким приговор короткий – пуля! Говорят, будто я непримирим в борьбе с врагами революции. А разве мыслимо мириться со злыми и коварными гадами, готовыми задушить молодую пролетарскую власть? Скажи мне: отдай, Кирилл, сердце и душу за дело партии – отдам без остатка! Поэтому жалости к врагам я не испытываю, как и мещанских угрызений совести. Совесть – для попов и плаксивых баб; для солдат революции – прежде всего долг и вера в идею справедливости».

Я видела его глаза, усталые, опустошенные и вместе с тем неприступные – глаза убийцы и палача. Мгновенно образ романтического героя, пламенного борца сменился образом упрямого фанатика, зарвавшегося и жестокого, в котором не осталось ничего человеческого. Я бросилась вон из хаты и побежала, не разбирая дороги. Меня душила тошнота, хотелось лишь одного – заставить себя поверить, что все виденное – кошмарный сон…

Денщик отца поймал меня и вернул обратно. Его уже не было. Я собрала вещи и первым попутным эшелоном уехала в Петроград.

Маме я ничего не сказала, да и сама постаралась забыть. Впрочем, когда мы переехали сюда, мама воочию убедилась, как ее муж исполняет партийный долг. Папины чекисты превратили губернию в настоящее кладбище. Безобидные люди, мало-мальски связанные с белогвардейцами, строптивые крестьяне, сомневающиеся интеллигенты, не изменившие вере священники и даже рабочие, просто недовольные скудными пайками и беззаконием ВЧК, расстреливались без суда. В конце 1921 года отца хотели было перевести на высокую должность в Москву, но даже руководители партии, старые его соратники были слегка смущены жестокостью Черногорова (прямо перед назначением он расстрелял за спекуляцию двух командиров полков, членов РКП(б)).

С тех самых пор Кирилл Петрович перестал быть для меня родным человеком. Признаться, как комсомолка я не осуждаю его – так было нужно партии, делу которой он верно служит; так поступать заставляла борьба не на жизнь, а на смерть. Кто знает, как поступил бы на его месте другой настоящий коммунист?

Полина замолчала и поглядела на закат. Слезы мешали ей, жгли веки и сбегали по щекам быстрыми струйками. Андрею стало безумно жаль Полину, он обнял ее так необычно податливые плечи и крепко прижал ее к груди.

– Ничего, Полюшка, мы можем уехать, – негромко проговорил он.

– Мы? – Полина шмыгнула носом.

Андрей понял, что обязан принять решение. И он ни секунды не колебался.

– Да. Я не оставлю тебя никогда. Как только жизнь моя окончательно устроится, мы поженимся.

Она приподняла голову и посмотрела влажными и очень удивленными глазами:

– Ты делаешь мне предложение?

– Конечно.

– Странно…

– Отчего же?

Полина пожала плечами и смущенно улыбнулась:

– Момент не совсем подобающий, и… место чересчур экзотическое.

– Так уж получилось. А что до моего решения – так оно твердое.

– И ты ждешь ответа? – Полина утерла слезы и засмеялась. – Прямо сейчас?

– Желательно! – в тон ей улыбнулся Андрей.

Полина обняла его и прошептала на ухо:

– Я согласна!.. Только объявим об этом позже, осенью.

Посерьезнев, она добавила:

– Необходимо выждать. Посмотрим, что за фортель удумал выкинуть на твой счет папуля. С Кириллом Петровичем следует обращаться осторожно, он слишком опасен. Уехать мы сможем только после свадьбы, сейчас он нас никуда не отпустит – скандал в семействе видного партийца и столпа местного ГПУ ему не нужен. Когда ты должен приступить к обязанностям в его ведомстве?

– Со следующего понедельника. Мне дана неделя для передачи дел в цехе и изучения материалов на Гимназиста.

– А-а! Он направляет тебя на борьбу с этим мифическим налетчиком? Теперь понятно, в чем замысел отца: Гимназиста безуспешно ловят уже не первый год, а после последних событий мириться с его существованием стало просто невозможно. Вот папочка и бросает в бой новые кадры. Если ты поймаешь бандитов – честь и хвала тебе и доблестному ГПУ; не удастся – вся вина на новичке Рябинине, а Черногоров – чист.

– Неужто он столь коварен? – усомнился Андрей.

– Поверь, уж я-то его знаю! – хмыкнула Полина.

Она немного успокоилась, умылась речной водой и пошла заниматься ухой.

– Приготовим ужин и пойдем купаться, – хлопоча у костра, громко говорила Полина. – Обожаю ночное купание, в нем есть некая первобытность, захватывающий восторг и непонятная мистика.

Андрей наблюдал за ней и размышлял о том, что любящие люди обязаны быть откровенными друг с другом. «Никогда бы не поверил, что именно женщина сможет побороть мой Большой страх!»

Он поднялся и подошел к костру.

– Хочешь помочь? – весело бросила через плечо Полина. – А я уже заправила уху. К купанию готов?

– Позволь, я ненадолго отвлеку тебя.

– Ну конечно.

– Видишь ли, я очень благодарен тебе за откровенность и не могу не ответить тем же. Между нами не должно быть недосказанности.

Полина оставила в покое котелок и, поджав ноги, устроилась на песке:

– Внимательно слушаю вас, товарищ Рябинин.

Андрей уселся напротив.

– Тебе предстоит узнать некоторые подробности моей прошлой жизни и уж потом окончательно согласиться на брак.