Джон Холм - Король и Император Страница 23

– И что же ты рассмотрел? И что услышал?

– Все чужеземцы носят на шее серебряные талисманы. Чаще всего это молот, встречается рог, а также фаллос или кораблик. Есть такие символы, которые носят лишь немногие: яблоко, лук, пара непонятных палочек. Их обычно носят те чужеземцы, которые покрупнее, они еще вошли в город в кольчугах, но яблоко носит только коротышка в белых одеждах, которого называют лекарем.

– А что же у короля?

– Он носит graduale, грааль. В этом не может быть сомнений. Я стоял так близко, что чувствовал запах пота от его рубашки. Это грааль. На нем три ступеньки справа и две – слева.

– И какая верхняя?

– Наверху две ступеньки на одной высоте, словно перекладина креста. А ступенька под ними расположена справа – для того, кто смотрит.

Значит, слева для того, кто носит грааль, подумал портной, не отрываясь от шитья.

– Расскажи мне, что ты смог выяснить об этих амулетах.

Человек заговорщически подвинул свой табурет поближе:

– Мы быстро узнали, что все эти люди очень любят пить крепкие напитки, те, что запрещены Пророком, любят сильнее, чем женщин или музыку. Мы подходили к некоторым из них, говорили, что мы христиане, которым вино не запрещено, и у нас есть запас вина для причащения. И тогда мы обнаружили, что те, кто покрупнее, были просто сражены, они нас умоляли дать им вина и совсем не задумывались о Христе. Но один из маленьких сразу сказал, что они раньше тоже были христианами и все знают про мессу и святое вино. Этих мы отвели в сторонку.

– Раньше были христианами? – пробормотал портной. – Значит, теперь они вероотступники?

– Именно так. Но они объяснили, в чем тут дело, насколько их смог понять наш переводчик. Они сказали, что раньше все их королевство было христианским, но они с ужасом вспоминали о том, что вытворяла их Церковь. Некоторые из них были рабами аббатов и епископов, они в доказательство показывали нам рубцы. Потом их освободил одноглазый король, он обратил всю страну в веру, которую они называют «Путь». Это слово означает почти то же самое, что и «шариат». Знак этой веры – амулеты, которые они носят; у каждого из многих богов, в которых они верят, есть свой знак.

– А грааль?

– Все считают, что это тоже знак бога, но никто точно не знает, что это за бог. Они называли его «Риг», я думаю, это одно из их слов для обозначения короля. Оно похоже на наше rois и на испанское reje. Все твердят, что больше никто такой знак не носит, кроме нескольких рабов, освобожденных одноглазым, которые носят его знак из благодарности. Если бы одноглазый не начал его носить, этого знака вообще не было бы.

Оба мужчины погрузились в задумчивое молчание. В конце концов портной, отложив шитье в сторону, неловко поднялся.

– Думаю, брат, мы можем возвращаться домой. О таких новостях мы должны рассказать. Странный король носит свой личный амулет, подобный нашему Святому Граалю, только с перевернутыми ступеньками, в знак посвящения царю. Наверняка это должно иметь какой-то смысл.

Его слушатель кивнул с некоторым сомнением:

– По крайней мере, избавимся от вони равнин, снова вдохнем чистого горного воздуха. И будем просыпаться не от шума мусульманского salat.

Он помолчал.

– Когда они напились, маленькие северяне повторяли все снова и снова, что для них этот человек – не просто их король. Они называют его «Единый Король». – Он аккуратно сплюнул в окно. – Кто бы он ни был, они все вероотступники и еретики.

– Для Церкви, – ответил портной. – Как и мы.

Бранд с удовлетворенным вздохом откинулся, опершись могучими плечами о стену комнаты. Его давно не покидала уверенность, что англичане все-таки ухитрились каким-то образом найти источник крепких напитков. Но каждый раз, когда он подкатывался к одному из этих коротышек, они напускали на себя невинный вид и смотрели ясными глазами. Наконец, спрятав гордость в карман, он обратился к Квикке и Озмоду, попросив их как давних товарищей, его гостей на Храфнси и моряков с одного корабля, посвятить его в тайну.

– Ладно, но только ты один, – сказал наконец Квикка.

– Можешь привести Скальдфинна, – добавил Озмод. – Мы не понимаем большую часть того, что они говорят. Может быть, он сумеет объясниться с ними чуть получше.

Их ловко вывели из толпы, расходящейся после полета, и привели в маленькую обшарпанную комнату: там, должен был признать Бранд, им охотно и не заикнувшись о деньгах подали в потрясающих количествах отличное красное вино – отличное, насколько мог судить Бранд, который за всю жизнь не пил вино и дюжины раз. Он осушил свою однопинтовую кружку и передал ее за добавкой.

– Разве ты не должен смотреть за жрицей? – поинтересовался Квикка.

Скальдфинн рассердился:

– Не называй ее так. Она просто говорит, что она жрица. Ее никто не посвящал в жрицы.

Бранд огляделся, словно удивляясь, что Свандис здесь нет.

– Вроде бы да, – пробормотал он. – Как только гляну на нее, меня в холод бросает. Дочь Ивара Бескостного! Я прекрасно знал, что она существует, об этом шло много разговоров. Но я просто надеялся, что вся семейка, весь корень истреблен.

– Но ты должен за ней смотреть, – настаивал Квикка. Он испытывал сильные земляческие чувства к Ханду, ведь они родились и выросли в каких-нибудь двадцати милях друг от друга. Коль скоро Ханд и его хозяин Шеф приняли эту женщину, никакие правила и традиции Пути не имели для Квикки большого значения.

– Она в полной безопасности, – сказал Озмод. – Я бы сказал, домой сама прибежит.

Он тоже протянул свою кружку улыбающимся хозяевам.

– Я знаю, что в некоторых городах если женщина будет шляться, ей в конце концов наденут мешок на голову и изнасилуют в каком-нибудь тупике. Но не здесь! Как только тебя увидят, отрубят руки и еще кое-что. А люди кади есть повсюду.

– Вот проклятая баба, – прорычал Бранд. – Может, она как раз и ищет шестерых пьяных матросов.

Скальдфинн взял кружку Бранда и отлил себе половину содержимого.

– Эту женщину я и сам не люблю, – сказал он, – но тут ты ошибаешься. Шесть пьяных матросов не составят и десятой части того, что она пережила. И ей это совсем не понравилось. Но домой она наверняка прибежит, – примирительно добавил он. – У нее нет выбора. Ни слова не говорит на их языке. Ни на одном из их языков. – Он повернулся и заговорил с хозяевами на ублюдочной латыни с примесью арабских слов, которая, как он догадался, была их родным диалектом.

В прохладном дворике неподалеку от душной комнатенки, где сидели мужчины, Свандис расположилась на скамеечке, поглядывая на окруживших фонтан женщин. Она не торопясь поднесла руку к чадре и сняла ее с лица, откинула назад капюшон. Ее медного цвета волосы рассыпались, контрастируя со светлыми ледяными глазами. У некоторых из окружающих ее женщин перехватило дыхание. Но не у всех.

– Значит, ты говоришь по-английски, – сказала одна из них. Она, как и другие, тоже отбросила чадру. Свандис взглянула на говорившую и обнаружила, что у той пепельные волосы, зеленые глаза и кожа почти такая же белая, как у нее самой. Еще Свандис обнаружила, что эта женщина удивительно красива. С ранней юности Свандис привыкла быть центром всеобщего внимания. Она была вынуждена признаться себе, что в присутствии такой женщины ей бы это не удалось.

– Да, – ответила она тоже по-английски. – Но не очень хорошо. Я датчанка.

Женщины переглянулись.

– Многих из нас угнали в плен датчане, – сказала первая. – Продали нас в гаремы богатых людей. Некоторым из нас здесь неплохо – тем, кто умеет использовать свое тело. Другим хуже. Нам нет резона любить датчан.

Пока она говорила, не затихал шумок одновременного перевода с английского на арабский. Свандис поняла, что окружавшие ее женщины говорят на разных языках и происходят из разных стран. Но при этом все юные и красивые.

– Знаю, – сказала она. – Я дочь Ивара Рагнарссона. – На этот раз выражение страха на лицах сменилось выражением ненависти. Руки потянулись под глухие накидки. Первая девушка раздумчиво вытащила из своих пепельных волос длинную стальную заколку. – Я знаю, кем был мой отец. Я знаю, что он вытворял. Мне тоже довелось это пережить, но еще хуже было моей матери.

– Как такое могло случиться с тобой? С датской принцессой? С принцессой похитителей женщин?

– Я расскажу вам. Но позвольте мне поставить условие. – Свандис оглядела кружок из дюжины женщин, пытаясь определить их возраст и расу. Половина из них северянки, отметила она, но есть с оливковой кожей, как у жителей Кордовы, одна почти желтокожая, а откуда остальные – она даже не могла понять. – Условие, что каждая из нас расскажет остальным, что у нее было в жизни самое худшее. Тогда мы поймем, что мы все должны быть заодно. Не англичанки, не датчанки, не арабки. Просто женщины.

Пока шел перевод, слушательницы искоса посматривали друг на друга.