Андрей Родионов - Святой воин Страница 23

Как метко заметил кто-то из участников обороны Севастополя, гладко было на бумаге. Высокие армейские чины, увлеченно малюя на картах красивые стрелки, напрочь забывают про болота, овраги и вражеские оборонительные сооружения, а может, им просто наплевать, ведь генералы никогда не ходят в атаки. Поверьте на слово, за пять тысяч лет, прошедших с тех пор, как появились первые армии, ничего в этом лучшем из миров не изменилось. Как составлялись планы военных действий на глазок, по принципу «авось пронесет», так и составляются.

Я остановил коня у самой кромки воды, тот фыркнул недовольно, с опаской покосился на реку, осторожно попятился назад, словно ожидая нападения стаи оголодавших крокодилов. А может быть, жеребец просто не желал мочить копыта. Луара здесь разлилась на добрые четверть мили, что не помешало англичанам перегородить реку толстенной железной цепью. Интересно, знает ли кто-нибудь из наших военных гениев, что целый день планировали вчера победоносную военную кампанию, об этом вот незначительном препятствии? И главное, как они планируют его обходить?

Я сплюнул в прохладную серую воду, хмурое небо с явным неодобрением покосилось на дерзкого француза. Итак, послезавтра на рассвете здесь пройдут пять громадных барж с провиантом для защитников Орлеана и прибывающих в город французских войск. Иным путем еду не доставить. С северной стороны город окружен цепью английских фортов, с южной — мост через Луару надежно блокирован. Сама по себе цепь, перегораживающая Луару, не препятствие, но пока армия подползет к форту, который защищает южный конец цепи, пока развернется и начнет атаку... Словом, к тому моменту, как французы опустят цепь, англичане успеют проснуться, пообедать, подтянуть пушки и не спеша расстрелять застывшие посреди реки баржи.

Полтора дня. Я в задумчивости покосился на жеребца, тот горестно вздохнул, нервно переступил копытами. Он явно не любит длительных прогулок, домосед несчастный, понимает, что в лагере его ждут овес и свежая вода, знай себе стой да обсуждай знакомых кобыл с соседями.

— Ладно, — бросил я коню. — Есть тут одна мыслишка, по пути обмозгуем. Обещаю, тебе понравится.

Умный зверь повернул сухую морду, глянул выразительно, мол, мне все по нраву, когда без меня в бой идут. Нас, коней, беречь надо, мы добрые и красивые, на нашем хребте и так вся ваша цивилизация сидит!

Ухмыльнувшись, я бросил:

— Гарантирую, что при штурме того форта ни один жеребец не пострадает, можешь не волноваться.

Солнце садилось, когда я подскакал к французскому походному лагерю, нужная мне палатка отыскалась уже затемно. Несмотря на позднее время, в ней не спали. Двое рыцарей без всякого азарта вяло кидали кости, явно пытаясь убить время. Я незаметно принюхался, — ну, так и есть, дрянь у них вино, гнусная итальянская кислятина. Жан де Новелонпон де Мец и его лучший друг Бертран де Пуланжи — мои старые знакомцы еще со времен Вокулера. Молодые, честные, горячие парни, которые так и рвутся к ратным подвигам. Они сопровождали Жанну д'Арк в ее поездке к дофину в Шинон, да и потом показали себя людьми вполне преданными. В контактах с англичанами и бургундцами не замечены, хотя по моей просьбе за ними наблюдали достаточно внимательно. Вот и настало время им себя показать.

— Чем это вы тут занимаетесь? — любопытствую я.

— Да так, ничем, — вскакивают они на ноги и, оживившись, предлагают: — Выпьешь с нами?

— Выпью, — легко соглашаюсь я, но к кубку едва прикладываюсь губами. — Да, кстати, а что вы делаете завтра?

— Как и все, готовимся к выступлению, — вразнобой отвечают друзья.

— Такие молодые, горячие ребята и весь день потратите на подготовку? — округляю я глаза. — Жаль. Я хотел вам предложить дерзкую и отчаянную вылазку, но раз так...

Изобразив на лице скорбь и недоумение, я поворачиваюсь к выходу и делаю два шага, укоризненно качая головой. На третьем меня цепко хватают сразу за обе руки и так крепко держат, что сразу и не вырвешься. Я медленно поворачиваюсь, лица рыцарей напряжены, в глазах немой вопрос.

— Родина, — веско роняю я, — ждет от нас, ее преданных сыновей, подвига!

Шевалье, напружинив грудь, вытягиваются во весь рост, надо признать немалый. Бертран даже рот приоткрыл, с таким вниманием ловит он каждое слово.

— Мне помнится, — продолжаю я, — что среди ваших земляков больше не осталось английских шпионов?

Покраснев, рыцари мотают головами, мол, не подумайте плохого, все жители Вокулера сплошь патриоты. А то, что сразу пятеро из них оказались подкуплены англичанами, — чистая случайность, благо предателей вовремя изобличили. Как же, прекрасно помню, главного изменника я собственной рукой... Такое не забывается.

— Ладно, кто старое помянет, тот в корне неправ, — хмыкаю я. — Значит, так, выступаем завтра на рассвете. Всем объявите, что уходите в охранение к Луаре, на тот случай, если противник пойдет через брод. Нам понадобится следующее...

Из лагеря мы выползаем на рассвете. Хмурое, словно осеннее, небо сплошь затянуто серыми тучами, на нас без остановки сыплет мелкий дождь. Солнца не видно совсем, воины зябко ежатся, сонно зевают, недовольные кони понуро переставляют ноги. Невелика радость — чавкать копытами по грязи. Часовые с сочувствием косятся на небольшой, латников в тридцать, отряд, что будет сторожить никому не нужный брод. Тот и переправой-то считается только в самую середину лета, а весной туда сунется разве что самоубийца. Но приказ есть приказ, а армия на то и армия, чтобы его не обсуждать.

К воздвигнутому англичанами форту мы подкрадываемся уже на закате. Высокая каменная башня окружена неправильным квадратом ограды, построенной из неошкуренных бревен, по углам с четырех сторон поставлены деревянные вышки, на которых торчат часовые. Узкие бойницы башни забраны толстыми, чуть не в руку, металлическими прутьями. Судя по всему, незваных гостей здесь не любят, опасаются. Ну и правильно делают, разумеется.

Толстенная железная цепь, что выползает из башни и тянется аж до северного берега Луары, вблизи кажется еще громаднее. Сколько ж британцы вбухали в нее труда? Подумав, я решаю, что нисколько. Небось согнали, всех окрестных кузнецов да заставили работать бесплатно.

Смена часовых на вышках происходит каждые два часа. Как только тяжелая дверь, для прочности обитая железными полосами, с оглушительным лязгом захлопывается за предыдущей сменой, тихо щелкают наши арбалеты. Вновь заступившие часовые, что секунду назад еще ежились от ночного холода, глупо таращили глаза, постепенно привыкая к окружающей темноте, безжизненно сползают вниз. Их место тут же занимают четверо французов. Остальные, легко перемахнув ограду, скапливаются у стены форта.

— Давай, — шепчу я Бертрану.

Кивнув, тот бросает нечто невнятное, и от стены башни тут же отделяется коренастый бородач, в бугрящихся мышцами руках зажат тяжелый осадный арбалет. Со второй попытки крюк цепляется за плоскую крышу, по веревке я проворно карабкаюсь вверх. Тут, как я и думал, и впрямь имеется люк, вот только какая-то английская сволочь заперла его изнутри. Похоже, план штурма башни придется менять на ходу.

Подумав, я объясняю поднявшемуся за мной Бертрану, что нужно сделать. Понятливо кивнув, тот съезжает вниз, я хмыкаю с одобрением. Собран, подтянут, с подчиненными по-отечески строг, пользуется у них уважением. Далеко пойдет! Веревку я втягиваю на крышу — нечего ей попусту болтаться, а то по закону подлости заметит какой-нибудь британец и поднимет тревогу. Время тянется медленно, словно нарочно испытывая наше терпение.

Наконец дверь башни открывается, во двор выходят пятеро англичан, разводящий караула и смена часовых. Их тут же молча поднимают на копья, они и вскрикнуть не успевают. Дверь с силой распахивается, внутрь башни безмолвно втягивается серая многоножка мстителей. Все три этажа форта тут же наполняются предсмертными стонами и криками ярости. Вот кто-то истошно голосит, призывая сонных соотечественников к оружию. Поздно, дружок, отправляйся-ка ты в свой английский ад! С грохотом откидывается люк, на крышу молнией выскакивает полуодетый человек с безумными глазами, в левой руке зажат меч, в правой — пылающий факел. Следом пытаются вылезти какие-то люди, но англичанин с поразительной ловкостью тычет в них клинком, заставив спрятаться. Крутанувшись на месте, он кидается к подвешенной клети, там груда сухих дров, щедро пропитанных маслом. Стоит искре упасть, тут же вспыхнут, как пересушенная береста, запылают ярко, сигналя на двадцать миль кругом: «Враги! Тревога! На помощь!»

Оглушительно грохочет пистолет, пуля отбрасывает британца назад, факел, мерно постукивая, катится к краю крыши, где и застревает, едва не сорвавшись вниз. Я перезаряжаю пистолет, наклоняюсь за факелом, все это время не спуская глаз с противника. Очень уж он быстро двигался, чтобы оставить его без внимания. Может, он только ранен, кто знает, что за трюк еще способен выкинуть этот боец? Нет, англичанин мертв, в груди зияет дыра размером с кулак, оттуда плещет струя крови, постепенно уменьшаясь, пузырится неопрятная губка легких. Это был настоящий воин, даже умирая, он так и не выпустил из рук меч. Тот до крестообразной рукояти залит чужой кровью, ведь у британца, пока он как чертик из коробочки не выскочил на крышу, не было ни царапины. Из приоткрывшегося люка осторожно высовывается голова Жана де Меца, рыцарь обеспокоенно кричит: