Джо Грэм - Чёрные корабли Страница 23

— У египтян тут и вовсе отдельное святилище, — сказала я. — Уж точно никто не станет возражать против обрядов, совершаемых в частном здании. — Я повела рукой в сторону высокой стены и крепкой калитки. — Меня больше заботит то, как все устроить. Для процессии нет места, если только не ходить во дворе по кругу. И обязательно нужно что-нибудь, что послужит вратами.

— Сзади есть яма для хранения бобов и зерна. Вырыта в земле, никаких камней, мне по пояс. Сверху доски, чтобы домашний скот не совался внутрь. Подойдет?

— Все равно ничего другого нет. — Я провела ногой по земле. — Почва плотная и внизу, видимо, камень. На нужную глубину не прокопаешь.

Зерновая яма, которую показал Ней, оказалась неровной и грубой, но в общем пригодной.

Больше меня волновало то, кому доверить роли. Деметрой быть, конечно, мне: в ее текстах слишком много строк, и на ней держится все действо. В Пилосе я представляла Деметру дважды — с тех пор как умерла та, что была пифией. Выступления хора можно частично убрать, однако без Владыки Мертвых не обойтись, и тут нужен певец с сильным голосом. Его партия одна из самых сложных, но и самых эффектных для жреца, где размах чувств, начинаясь от ярости, перетекающей в страх и венчающейся горем, завершается смирением и подчинением должному миропорядку. Конечно, придется ее сократить: никому не под силу запомнить столько текста в небольшой срок, если он не жрец с тренированной памятью. Давать эту роль кому-то не прошедшему посвящение — почти святотатство, но без Владыки Мертвых действо невозможно.

С ролью девы все проще. Строк у нее немного, часть из них повторяется, и только в одном фрагменте понадобится хороший голос. К тому же ей почти все действо придется провести в зерновой яме, ожидая выхода, пока будет происходить наш диалог с Владыкой Мертвых.

В конце концов я остановилась на Тии.

— Я? Нельзя! — Она отвела волосы от лица. — Я не проходила посвящение…

— Тебе не обязательно, — сказала я. — Деву обычно исполняет кто-то из учениц. Я много лет пела эту партию в Пилосе; часто ее доверяют обычной девушке с хорошим голосом и приятным лицом.

— Я не решусь стоять там перед всеми людьми! — Хотя она отпиралась, в ее глазах вспыхнул огонек. Видимо, когда-то раньше, еще до войны, она ясно сознавала свою привлекательность и не прочь была порадовать людей пением. Красота и любовь к пению сохранились в ней и сейчас, несмотря на горести.

— Тия, ты должна спеть. Здесь любому из нас приходится стараться для своего народа, учили нас тому или нет. Теперь и от тебя нужна помощь.

Ее рука легла на выступающий под хитоном живот, взгляд скользнул вниз.

— Но я не дева…

— Кора тоже. — Я села рядом с ней. — Все знойное лето она властвовала над выжженными землями Царства Мертвых, рука об руку со Смертью. Она жила во тьме, разлученная с родичами, похищенная подземным Владыкой. Мать приходит ее вызволить, отнять у Смерти. И вот Персефона снимает черные одежды и в наготе начинает путь наверх. Пока длится ее ожидание в подземной тьме, она забывает былое, все остается позади. Она ждет, пока ее мать ведет разговор со Смертью. А потом выходит, облаченная в белые одежды и невинная, как новорожденное дитя, и возвращается в объятия родных. — Я помолчала и взяла ее за руку. — Тия, тебе, как никому, пристала эта роль. Поверь.

И она согласилась.

С Владыкой Мертвых, по сути, не оставалось выбора — никто другой не обладал должной наружностью и умением себя держать перед людьми. Кроме того, Ней в детстве видел мистерии, несмотря на запрет. Да и голос у него сильный — чуть более мягкий и приятный, чем полагалось бы Владыке Мертвых, зато гибкий и звучный. Часами напролет я разучивала с ним партию, которую издавна знала на память: та, что была пифией, когда-то заставила меня затвердить наизусть все тексты мистерий, и сейчас я была ей за это благодарна.

Будь он жрецом — какая бы составилась пара! Словно созданные друг для друга, наши голоса сливались воедино, как свет и тьма, как огонь и мрак. Увы, он не жрец — и лучше мне об этом не забывать…

Наконец пришло время праздника. В полночь, не тронув пока спящую Тию, я разбудила Нея: нужно было приготовить зерновую яму и расставить факелы вокруг площадки для зрителей — пустующего скотного двора позади дома.

Разливалась предрассветная прохлада.

— Не пора еще? — Ней явно не находил себе места.

— Нет, — ответила я. — Начинать надо, когда станут бледнеть звезды. Иначе тебе придется растягивать партию, дожидаясь восхода. — Я поправила складки его плаща. Для действа взяли темный хитон Аминтера, который оказался Нею слегка коротковат, и поверх него, заколов на плече золотой булавкой, накинули мое черное покрывало, сложенное вдвое, чтобы по длине получился мужской плащ. С мечом у бедра и с гладко расчесанными волосами царевич выглядел вполне подходяще для Владыки Мертвых. На мне был мой обычный черный хитон, уже достаточно старый и потрепанный, чтобы поверить, будто я месяцами скиталась в поисках дочери по горам и чащобам.

Тия появилась чуть позже, когда в доме начали просыпаться. Я уставилась на хлеб, который она прижимала к груди.

— Мне нельзя есть? — с ужасом спросила Тия.

— Нет-нет, ешь, — сказала я поспешно. По правилам ей, конечно, надо бы поститься, но если при таком сроке беременности часами сидеть в напряжении и без еды, можно потерять сознание. — Уже почти пора, иди на место.

Прижимая к себе хлеб, Тия влезла в яму, Ней уложил сверху несколько досок. Сидя на земле, она могла наблюдать за нами, но люди, уже собирающиеся на площадке, ее не увидят.

Когда почти все были на месте, я, стоя с краю, начала произносить слова плача — негромко и медленно. Кос обошел площадку и зажег факелы, как я просила; загон постепенно осветился. Люди сидели на земле, подстелив плащи, или стояли сзади у ограды. Кто-то принес две скамьи — для Анхиса и раненых. Факельный свет отражался в широко открытых детских глазах. Сын Нея сидел на коленях у деда, притихли сыновья Аминтера.

Становилось светлее, я возвысила голос.

В первой песни нет никаких ухищрений и сложной смены чувств, лишь одна сплошная боль матери, зовущей свое дитя.

Ксандр, сидевший на земле против меня, уронил голову на руки. Я надеялась, что Ней сможет удержаться от слез, но мне нельзя было смотреть в сторону. Я выдержала последнюю ноту, полагаясь на его самообладание.

Он вступил, верный и сильный голос начал песнь — на ту же мелодию ложились слова о любимой жене, взятой им от родных: она осветила ему вечный могильный мрак, привела весну в преисподние земли. Там, где она ступала, распускались цветы.

Теперь я могла на него посмотреть. В глазах Нея застыли слезы, но голос лился свободно. Он стоял в точности как я, вполоборота к зрителям: лишь те, кто сидел вплотную к левому краю, не видели его лица полностью. Не будь он царевичем, каким бы он стал жрецом! Выверенные движения, великолепное чувство ритма. Когда я, начиная мольбу, медленно воздела руки. Ней повторил жест, словно точнейшее зеркало, простерев руки в мою сторону — словно мы тянемся друг к другу, не касаясь, и только наши голоса сплетаются в сетовании и жалобах, в борьбе и примирении, в вечном споре между жизнью и смертью.

Звезды поблекли, на розовеющем небе проступили белые клочки облаков. Солнце еще не показывалось из-за горизонта. Порыв ветра донес до нас теплый запах свежего хлеба.

Ней отступил вглубь. Теперь его черед оплакивать потерю, теперь ему оставаться полгода во мраке пещер, в пустоте и печали.

Он незаметно откинул ногой доску.

Тия поднялась из тьмы в блистающих белых одеждах, лежащие по плечам волосы чуть колыхал утренний ветер. Верилось, что земля расцветала под ее ногами. Ее высокий чистый голос, разомкнув тишину, по-детски дрогнул на первой ноте, затем зазвучал в полную силу.

Я нашла глазами Коса и кивнула. Он начал гимн, который поют все собравшиеся, «Anados Kore»:

— Она восходит, златая дева, струящая благодать! Славим тебя, златая дева! Ты несешь нам радость и свет…

Я обняла ее; лицо Тии по-особому сняло — она была переполнена любовью, как я и надеялась.

— Приветствую тебя, дочь! — произнесла я. — С тобой приходит радость!

Она прижалась ко мне, и я вдруг услышала, как забился младенец, — и поняла, что в действе нас было трое: я, Тия и та, что станет пифией.

Тия, видимо, почувствовала то же. Она обхватила меня руками, шепча: «Спасибо, спасибо тебе!» Для публики такое единение выглядело более чем правдоподобным.

Позже все ели свежевыпеченный хлеб с медом; дети, смеясь, носились кругами и плясали. Даже Анхис выглядел благодушным, и Ней легко сносил все поддразнивания насчет того, как он был Владыкой Мертвых.

Он истинный сын своей матери, подумалось мне, ему надо было стать жрецом. Мы подошли бы друг другу идеально. Теперь же оставалось только выбросить эту мысль из головы.