Сюзанна Кулешова - LOVEЦ Страница 23

– Но, если вы встретитесь там, в лицее, всё пойдёт не так. Не известно, как. Вы уверены, что сможете…

– Боишься потерять очки?

– Мне плевать на очки. Стало плевать. Они, похоже, не имеют значения. А Вы. Вы не такой, как остальные, которые до Вас…

– Поэтому ты и просил помочь?

– Если честно, я не сразу въехал. Думал, будет прикольно.

– Загнать гейма его же собственными руками? Дитя, если бы ты, кроме английского, учил русский, мог бы заметить одну особенность. Это в английском слова «игра» и «дичь» – омонимы, а в русском есть однокоренное «дикий» – то есть неприручённый, неподчиняющийся.

– И что Вы намерены делать?

– Ты сам предложил – в обход, через уровни.

– То есть?

– Сиганём через флажки и уведём в конце концов всю стаю.

– Вам придётся взлететь.

– Лишь бы ты не оказался слишком тяжёл?

– Я похудел.

Во дворе лицея и в вестибюле было уже почти пусто – все поднялись в актовый зал. На площадке мраморной парадной лестницы стояли две женщины: директор школы и учитель литературы.

– О, Павел – послышался приветливый вкрадчивый голос Наины Глебовны – Какая приятная неожиданность. М – да. Что раньше не заходил?

– Повода не было. Здравствуйте.

– Повода? За два с небольшим десятка лет? Не думала, что ты можешь идти у кого-то на поводу. Что тебе вообще нужен, м-м-нэ, поводок? Рвите его мой друг. Тем более, что он о двух концах.

– Гораздо больше.

– Тогда затяни, если вычислил всех. Анна, я подписала твоё заявление – ты свободна.

Хрупкая темноволосая учительница даже не взглянула в сторону своего директора. Она смотрела на Павла, не скрывая ни восхищения, ни страсти. Медленно, как оживающая статуя, она стала спускаться вниз по лестнице, к нему.

– Прощайте – прошептала она, быстро обернувшись, и снова стала не отрываясь смотреть на двоих, замерших у дверей. Чтобы не потерять ни минуты.

– До свиданья, mon ami, до свиданья. Да, Богдан, поздравляю. Миссия выполнена – ты закончил школу. Успехов в Оксфорде и во всех остальных мирах.

Произнеся эти слова, Наина Глебовна заговорщически подмигнула обалдевшему выпускнику и стала подниматься вверх по мраморный лестнице в бельэтаж, напевая какую-то древнюю песню: «Не умирай, любовь…».

Анна, потеряв равновесие, споткнулась (второй раз в жизни) на последней ступеньке, и Павел легко поймал и удержал её от падения. На лице Богдана застыл ужас – он стоял, как парализованный, ожидая, если не конца света, то крушения окружающего пространства по крайней мере.

Она оказалась очень лёгкой, и мне было под силу, почти неся её, полуживую, левой рукой, правой схватить Богдана за шиворот и вырвать из оцепенения, а заодно из стен лицея. Когда-то давно я уже открывал эти двери ногами. Во дворе полыхала, судя по всему не первый час, здание бывшей Лютеранской церкви, и обойти пожар возможности не было.

– Справа от лестницы дверь в чулан, там – дырка в подвал – прохрипел Богдан.

– Помню. Там – проход.

Путь в обратном направлении был тяжелее хотя бы потому, что двери в лицей открывались наружу, то есть теперь на нас. Вестибюль оказался погружённым во мрак и тишину, как будто всё здание было безлюдным. На двери в чулан висел замок. Пришлось опять же воспользоваться ногами и просто высадить эту глупую преграду на фиг. Лаз в подвал, как не странно, оказался свободен. «Во тьме подземелья томится душа». Уже не томится, у неё уже есть цель и определены задачи.

– Я могу идти сам. Отпустите меня – ломающийся голос Богдана, сорвавшись на фальцет, прозвучал в окружающей тишине резко и противоестественно.

– Я слышу голос труб – вдруг ожила Анна.

– Нет, душа моя, Армагеддона не будет! То не трубный глас, а рожок загонщика.

И не стесняясь Богдана, я прижал к себе эту живую женщину, которую любил уже очень давно, а теперь нашёл после многолетних скитаний. Одиссей! Ты меня бы понял.

– Ну что вы, как в дешёвом кино – завопил Богдан.

– Ладно. Сейчас ты прав. Но не советую тебе вмешаться ещё хоть раз!

Мы бежали по бесконечному туннелю, не ощущая за собой никакой погони, но это вовсе не означало возможность передышки. Я узнал дорогу: ещё два поворота направо, потом очень длинный коридор, в конце которого нужно свернуть налево – там дверь в лабораторию. Факела тускло освещали стены из дикого камня. Очень тесно – здесь должен идти один. Из глубины подземелья нарастал гул, и скоро стал различим лай собак, визг тормозов и чахоточный кашель автоматных очередей. Вот она – спасительная дверь. В лицо ударил свежий ветер, наполненный запахами полевых цветов

– Дед? – я машинально нащупал сканер в кармане пиджака.

– Я говорил тебе, здесь нет места для нас двоих. А ты к тому же не один, и ведёшь игру не по правилам.

– Правила изменились.

– Правила никогда не меняются. Есть первая точка отсчёта – она же последняя. И наша функция – стремиться к ней.

– Это ошибка, как и любая попытка ограничения. К тому же была ещё нулевая точка, но неверно считать, что всё сущее начинается с неё – она несла в себе идею, единую и неразделённую.

– Ты взял за основу теорию этого неудачника Гегеля. Я так и думал.

– Нет. Только то, в чём он был прав. Идея – есть первообразная и одновременно производная всех функций, поскольку несёт в себе единство пустоты и множественности. Если тебе так хочется сказать мирозданию: на первый – второй рассчитайсь!

– Ты сам сказал о двоичном коде. И он сказал: Я есть и альфа и омега.

– Да, подразумевая всё, что между.

– Даже числа делятся на чётные и нечётные.

– Но это разделение весьма условно, и нет конечного числа даже для двумерного мира.

– Не думал, что обучал тебя демагогии.

– А я ожидал перемен.

Дед равнодушно оглядел Богдана и Анну, стоявших соответственно по мою правую и левую руку, так смотрят на бесполезный, по ошибке прихваченный во время переезда скарб.

– Ты должен был оставить мальчишку на третьем уровне, он его вполне заслужил. Ах, да – он нужен тебе, как буфер, как проходная пешка.

Я молчал. И смотрел на деда. Прямо в глаза цвета подёрнутого патиной свинца, где-то я такие видел. И ещё, я не помнил, чтобы в прежней своей жизни старик был так несдержан и многословен.

– Я не пешка, и сам решаю, куда и с кем мне идти – послышался хрипловатый басок. Но дед даже не удостоил взглядом говорившего. Он продолжал, презрительно скривив губы

– Ты должен был явиться сюда единым. Она уже готова на всё, стать частью тебя, потерять и существование и индивидуальность – редкое в подобных случаях самопожертвование. Обычно их приходится ломать. А ты всё бросил к ногам тривиального человеческого чувства.

– Жертвенность, осознанная, добровольная подразумевает ощущение потери – голос Анны заставил несколько измениться выражение на лице старика, придав ему оттенок удивления. Она, помолчав секунду, продолжала:

–Я же испытывала только счастье и радость. И мне кажется под единением телесным и духовным создатель подразумевал немного не то, что вы навязываете своей программой. И уже два с небольшим тысячелетия пытаетесь втоптать в грязь, считая служением отказ от любви, от Божьего дара. Не возможно любить Бога, не любя себя и своего ближнего в нём, во всех проявлениях этой любви.

– Бог это понимает иначе. Он принёс в жертву своего сына.

– Нет! Это люди пожертвовали человеком, сумевшим указать им путь, а Господь воскресил его и простил своих неразумных чад.

– Она говорит то, что мог бы сказать ты, придя один. Но тебе, вам, не удастся переделать этот мир.

– Достаточно того, что я, мы, поняли его по-другому. И я слишком люблю тебя, дед, чтобы лишать чего-либо. Ты останешься здесь. Или как захочешь. Нам всем найдётся место, так как нет границ ни мирам, ни нашим воплощениям в них, ни возможностям. Я просто нашёл новую скрытую переменную – она позволила ввести дополнительные персонажи.

– Идею Троицы ты слизал у Него.

– Это бы так и было, но нас гораздо больше.

– Что же ты не приволок всю армию?

– Не расстраивайся, дед, когда-нибудь мы соберёмся все вместе на пиру. Армагеддона не будет.

Эпилог.

Маленькая речка, ещё почти ручеёк, хотя уже и не исток, бежит, торопится, подпрыгивая на камешках, лопочет на своём водяном языке детскую песенку. Скорее к востоку по зелёным холмам, обогнув живописный городок древнейшего в мирах университета и дальше, к огромному, странному туманному городу, чтобы, сменив имя, стать степенной рекой с характером истинной леди. Ты не заблудишься, не потеряешься среди площадей, улиц и улочек города, разбитого на две части: западную и восточную, или на три – концентрические, или на подземную, наземную и надземную. У этого города столько способов разделения внутри себя, что вряд ли можно разобраться в его системе счислений. Тебе всё равно: твоя цель – Северное море, давно раскрывшее свои объятья.