Александр Прозоров - Воевода Страница 24

– И откуда он такой взялся, князь без роду и племени? – продолжал возмущаться перед земляками посадник от Плотницкого конца боярин Кирилл Андреянович, прохаживаясь между окнами. Был он тучен и высок, да еще и шубу носил свободную, с широкими плечами. Посему каждый раз, когда боярин оказывался перед слюдяным окошком – в палатах становилось сумрачно. – Не было никогда, а вчерась нагрянул, да сразу и нате вам: войну свеям разом учинил!

– Положим, не учинил, – ласково поправил его архиепископ Симеон, восседающий во главе стола в непривычно скромной монашеской рясе, – а токмо к походу призвал, за обиды отомстить да место заслуженное указать. Разве не верно то, что последнее время больно много они воли себе забрали? О прошлом годе набег учинили на соляные промыслы в Белом море и полтораста пудов выбеленного варкой товара в море опрокинули. Крепость свою Выборг в устье Вуоксы опять учинили поперек нашего желания, с рыбаками за промыслы драку по осени затеяли и семерых живота лишили, виру выплатить так и отказавшись.

– А разве поход на Упсалу, Кальмару и Борго, что он громогласно выкрикнул, то разве не война выйдет?

– Коли каженный набег или сечу порубежную из-за протоки удобной али ставней рыбацких за войну считать, так она у нас со свеями никогда и не прекращалась, – резонно ответил недавно избранный старостой от Загородского конца Никифор Ратибор, степенно оглаживая черную окладистую бороду. Шуба представителя купеческого сословия была отнюдь не дешевле боярской, а золотые перстни с самоцветами, пожалуй, что и подороже.

– Да вы никак за него заступаетесь? – возмутился боярин. – А то, что он гостей торговых египетских насильно окрестил, что ворота митрополиту дегтем измазал – это как?

Вдоль стола пробежал смешок. После того как князь Московский Василий, в отместку за отказ Новгорода кланяться митрополиту Киприану за судом и милостью, отловил семьдесят купцов и прилюдно четвертовал, отрубив сперва руки, потом ноги, а потом и головы, республика, избегая впредь подобного ужаса, главенство московской церкви признала. Однако любви к митрополиту учиненное зверство средь новгородцев отчего-то не прибавило.

Ну, а уж превратить сарацина в христианина – разве это грех? Это же князь Заозерский гостям заморским души, можно сказать, спас от геенны огненной!

– Купцы ганзейские разбойника этого требуют имать и казнить прилюдно либо им передать для суда справедливого, – остановившись, сплел пальцы на груди Кирилл Андреянович. – Уж больно разор великий их фактории ушкуйники князя этого самозваного учинили и обиду страшную. Король свейский Эрик Померанский тоже послов с жалобой прислал, и с тем же требованием. А еще он желает возмещение убыткам своим получить и пушки, татями захваченные, возвернуть обратно.

– Пусть он сперва за соль порченую серебро отдаст! – моментально возмутился купец Данила Ковригин, чьи предки поднимались до нынешних высот с печного промысла. – И ладьи уведенные!

– Коли пушки королю Эрику столь надобны, пусть крепче за них держится, – подал голос посадник Людина и Загорского концов боярин Александр Фоминич. Худощавый и остроносый, с длинными и тонкими паучьими пальцами. И не скажешь, что только хлебом и торгует, собирая оброк с многочисленных своих деревень, разбросанных между Ладожским и Онежским озерами. Выглядел боярин так, словно всю жизнь недоедал и ныне тоже голодает. – Раз любой ватажник пушки его увести может, значит, сам такой дурак.

– Нехорошо, боярин, короля, пусть и иноземного, словами такими бесчестить, – укорил земляка Кирилл Андреянович. – Он человек родовитый, не чета князьку нашему. Посему предлагаю я татя и душегуба Егория Заозерского ноне же схватить да Ганзе перед торгами за обиды учиненные головою выдать.

Собравшиеся за столом люди недовольно зашумели. Общее мнение выразил Никифор Ратибор:

– Не бывало такого отродясь, чтобы Новгород ватажников своих в чужие руки отдавал! Тать он али не тать, ан серебро добытое сюда везет, казну нашу приумножает. Сие деяние любые обиды чужие перевешивает.

– Коли мы душегуба этого не покараем, Ганзейский союз угрожает блокаду нам объявить. Товары наши не брать вовсе, на торги свои не пускать! – сурово объявил Кирилл Андреянович и попытался еще шире развести плечи.

– Ганза не станет брать у нас железо, соль, пеньку, сало и поташ – мы не будем покупать олово, серу, кружева и вино. Еще неизвестно, кому от того хуже выйдет, – невозмутимо пожал плечами боярин Александр Фоминич. – Опять же, чего они не возьмут здесь, то мы мимо них через двинские порты сами продадим. В городах англицких, гишпанских и фряжских нам с охотой любые нужные товары сбудут. Вот посему блокады ганзейские торгов русских еще никогда дольше года и не держались.

– Тебе хорошо говорить, боярин Александр, у тебя хлеб токмо осенью появится, а прошлогодним, поди, уже расторговался, – покачал головой Никифор Ратибор. – А у нас амбары от товара чуть не трескаются, накопились в ожидании большой воды, когда торговля после зимней спячки оживет. Ныне еще с половодьем с малых рек много чего доставят. Нам все лето без дела простоять – это убыток огромный, несчитаный. Тут есть над чем покумекать.

– Так, может, повязать его, ватажника этого, да своим судом к чему приговорить? – несмело предложил старый тысяцкий Данила Ковригин.

– У него под рукой три сотни ратников, умелых и преданных, да еще вдвое больше к нему просятся, втрое больше над сим раздумывают, и половине Новгорода он просто по сердцу пришелся, – неожиданно заговорил тихим голосом отец Симеон. – Как бы он сам нас всех не повязал.

– Ну, Новгород силу и поболее ватажной собрать способен, – заявил боярин Кирилл.

– Но ведь ты, сын мой, не захочешь залить кровью новгородские улицы ради ублажения Ганзы? Начать сечу братоубийственную между горожан своих? – Тихий голос архиепископа заставил могучего боярина сникнуть.

– Что же делать, отче? – с надеждой спросил староста купеческого братства. – Нам нужен этот торг! Иначе убыток выйдет немалый. Да и краше от долгой лежки никакие товары не становятся.

– О чем кричал намедни на вечевой площади этот ушкуйник-князь?

– О многом, отче, – из всех смог ответить только купец Данила. – О том, что свеи смердов своих в рабстве держат и по совести надобно пахарей их от ига сего освободить, что с торгом свеи зажимают всех нещадно и надобно принудить их равные пошлины и права всем торговцам давать. И еще много непонятного кричал. Про происки злые чародеев магрибских, коим свейский король потакает, про то, что детьми тати какие-то по прозвищу ювеналы торгуют, про демократию какую-то.

– Ювеналы – это юность по латыни, помнится? – нахмурился боярин Александр Фоминич. – Вестимо, прозвище такое есть у купцов, что юный товар по свету возят. У римлян, сказывают, хрупкие мальчики в большой цене. На девочек тоже в море Эгейском спрос найдется. Демократия же – это уже по-гречески. Народное что-то, кажется?

– Во-во! – встрепенулся Данила Ковригин. – Вот я и сказываю, что рабам он свободу накликивал, за народ нищий заступался.

– Знаем мы, как они люд нищий от рабства защищают! – встрепенулся Кирилл Андреянович. – Хозяйство разорят, баб обрюхатят, мужиков татарам в Орду продадут.

– Нечто кто и где иначе за свободу чужую борется? – спросил боярин Александр. – Вспомни, не сам ли ты что ни лето, две-три ватажки в чужие края за добычей отправляешь?

– Дык, я о голытьбе слез горьких напоказ и не проливаю. Так прямо и сказываю, что разбойничать лихих людишек шлю! Земли-то не наши. Низовских[14] ограбить не грех.

– Ты сказываешь. А князь этот, видать, совестливый. Оправдание для грабежа своего ищет.

– Охолонитесь, бояре! – не выдержал архиепископ. – Не о вас ныне речь, а о проблеме нашей, споре трудном с союзом Ганзейским.

– Выдать его немцам, и вся недолга! – горячо предложил боярин Кирилл.

– Делать надобно то, что по силам, – возразил отец Симеон, – а не то, что хочется. Ныне нам легче всего ушкуйника-князя этого за слова собственные ухватить. Слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Обещал он за торговлю свободную бороться? Вот пусть сие нам и обеспечит. Обещал за обиды новгородские отомстить? Так у нас список имеется. Что снести, что поделить иным порядком, кому какие тони распределить, где плавание беспошлинным сделать.

– Это же разбойник, отче! – покачал головой боярин Кирилл Андреянович. – Он за новгородские интересы биться не станет, договоры со свеями подписывать, бухты и ряды торговые распределять не будет.

– А то неважно, сын мой, – ласково улыбнулся архиепископ. – Кто же его станет спрашивать? Вече вчера кричало «любо» атаману Заозерскому? Кричало. Хотели они войны со свеями? Хотели. Вот и не будем выступать супротив воли народной. По решению вечевому ватаги и дружины к Новгороду созывайте. Охотников исполчиться тоже кличьте. Да токмо не к ушкуйнику-князю в ватагу вписываться, а к вам, хозяевам, под руку. Коли война со свеями общеновгородская, вечем провозглашенная, то и воеводой надлежит новгородскому боярину идти, а не татю залетному. Твои ватаги, боярин Кирилл Андреянович, Господину Великому Новгороду поклонятся, и твои ватаги, Никифор. И твои воины, боярин Александр Фоминич. Все ваши дружины, дети мои, каждая сама за себя. И окажется после сего ушкуйник-князь не главным атаманом, а всего лишь одним из многих в рати новгородской. Вот тогда пусть и оправдывает славу и обещания свои, пусть первым идет с людишками своими под стрелы крепостные и ядра корабельные. Сгинет – так и ладно, на все божья воля. А победу принесет – так и хорошо. Он с ватажкой своей пусть побрякушкам мелким радуется, в грабеже добытым, а договор выгодный мы уж как-нибудь без него урядим, глупый чужак нам для сего не надобен. Мир король свейский будет с Новгородом заключать, а не с жалким ушкуйником. С воеводой переговоры вести, а не с пьяными татями.