Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия) Страница 26

- Все понял, босс. Считайте, что я уже лечу!

- Был бы счастлив так считать. Я боюсь, пока ты доберешься, они уже расстреляют эту Гэйл... Или, чего доброго, вообще отпустят.

Kapitel 8. Тот же день, поздний вечер (по времени Атлантического побережья). Нью-Йорк, Мэнхэттэн, Лафайетт Стрит, 281.

Выйдя из Северной башни ВТЦ, Рональдс поймал такси на Весей Стрит. Шофер, толстый (как теперь положено говорить, полновесный) молодой пуэрториканец, повернул к нему лунообразное улыбающееся лицо.

- Какой русский ресторан тут есть поблизости? - спросил Майк, усаживаясь поудобнее. Раз уж предстояло ждать, пока откроется аэропорт, в эти несколько часов он решил совместить приятное с полезным, окунувшись в русскую среду.

- "Русская чайная" на Пятьдесят седьмой, - предложил таксист.

- Нет, с тех пор, как его купил американец, там от России осталась одна вывеска, - качнул головой Рональдс. - Да и цены там... Мне что-нибудь попроще и поскромнее.

- Тогда "Pravda". Это тут рядом, на Лафайетт.

- "Pravda"? Что это значит?

- Не знаю. Что-то красное. Кажется, так при большевиках назывался Петербург

- Нет, Петербург при большевиках назывался "Ленинград", - возразил Майк.

- Мистер, я таксист, а не историк, - обиделся водитель. - Если вы сами так хорошо знаете, зачем спрашиваете?

- Ладно, поехали, - кивнул Рональдс. Машина резво тронулась с места.

Уж кто-кто, а Майк хорошо знал, как при большевиках назывался Петербург. В сорок третьем году его дед, Джонатан К. Рональдс, получил Пулитцеровскую премию за серию репортажей из только что взятого германскими войсками Ленинграда. Имперское командование тогда решилось на беспрецедентный шаг, пригласив в город западных репортеров - даже на Восточном фронте еще шли бои, а уж до Женевского мира и вовсе оставалось два года. Тем не менее, американским и британским журналистам была гарантирована "безопасность и неприкосновенность со стороны германских войск и их союзников при условии соблюдения упомянутыми лицами изложенных инструкций и предписаний германских официальных лиц". Тут же, впрочем, оговаривалось, что германское командование "не несет ответственности за авианалеты противника, действия подрывных элементов и иные непредвиденные обстоятельства военного времени", так что на самом деле командировка была далеко не безопасной... Конечно, в АКК (по слухам, идея принадлежала лично Канарису) прекрасно понимали, что по крайней мере часть приехавших корреспондентов будут на самом деле кадровыми или внештатными разведчиками. Вероятно, даже специально рассчитывали на то, что Америка и Британия не устоят перед соблазном и примут предложение. Потому что все вытекающие из этого для Германии риски с лихвой перекрывались пропагандистским эффектом акции. Не имперская пропаганда, а собственная независимая пресса должна была донести до граждан свободного мира подлинный лик их коммунистических союзников, обрекших миллионы своих граждан на чудовищную голодную смерть. Западным журналистам, разумеется, были продемонстрированы и тренажеры, с помощью которых посреди вымирающего Ленинграда лечился от ожирения местный большевистский бонза Жданов. Самому Жданову тогда удалось бежать перед самым падением города; его самолет получил два десятка пробоин, но благополучно дотянул до своих. Его поймали и повесили позже, вместе с другими осужденными на Петербургском процессе... Ну, подлинность тренажеров тогда еще пытались отрицать, зато что отрицать было невозможно, так это длинные очереди похожих на живые скелеты ленинградцев, тянувшиеся к развернутым по всему городу германским благотворительным кухням. Снимки этих очередей, сделанные Джонатаном Рональдсом, тогда обошли газеты всего западного мира.

Дед Майка был все еще жив и достаточно бодр, хотя в январе ему исполнилось 77. Они с внуком были более близки, чем это обычно бывает в современных западных семьях, потому что Рональдс-старший фактически заменил Майку отца. Крис Рональдс погиб во Вьетнаме, когда его сыну было два года; Майк совершенно его не помнил. Но, при всей доверительности их отношений, на вопрос внука и коллеги, получил ли он тогда, перед самой знаменитой своей командировкой, особые предписания от OSS, старина Джо лишь лукаво улыбался в пышные седые усы. Хотя, казалось бы, какие могут быть тайны спустя полвека... Так или иначе, свой журналистский долг он исполнил честно, не пытаясь исказить правду в угоду недобитым тогда еще большевикам. За что сначала получил Пулитцеровскую премию, а позже, при МакКарти - крупные неприятности, когда Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности обвинила его в пособничестве нацистам. Джонатан тогда полтора года провел без работы... МакКарти был помешан на "нацистской угрозе" и готов был дружить хоть с чертом, лишь бы тот был врагом Райха; при нем коммунисты - и местные, и советские иммигранты - чувствовали себя в США вольготно, словно в покойном СССР. То есть на самом деле, конечно, еще вольготнее, ибо в Америке не было ГУЛАГа. Удивительно, как паранойя одного человека - даже не президента, всего лишь сенатора - может заразить все общество...

Наверное, и этот ресторан с большевистским названием возник в то время.

Машина остановилась. Дорога не заняла и пяти минут. Майк выглянул в окно.

- Уже приехали? Где же ресторан?

- Вот он. Эта матовая дверь.

- Но здесь нет никакой вывески! Это что, черный ход?

- Все правильно. Здесь нет вывески. Сюда приходят те, кто и так это место знает.

Майк подумал, уж не влипает ли он в авантюру, вламываясь в заведение, не предназначенное для чужих - но, в конце концов, штаб русской мафии или большевистских террористов незачем было маскировать под ресторан. Куда удобнее избрать для такого заведения форму закрытого частного клуба. Опять же, таксист никак не походил на агента подпольщиков. Да и журналисту, который боится влипнуть в историю, надо менять профессию. Майк расплатился и вышел, направившись к матовой двери, сквозь которую пробивался неяркий свет, мигавший то желтым, то розовым.

Стоило Майку лишь приоткрыть дверь, как в уши ему ударила громкая разухабистая музыка, смешанная с нестройным шумом голосов (складывалось впечатление, что посетители здесь силятся перекричать друг друга), а в нос - табачная вонь, и только во вторую очередь - запах каких-то кушаний. Не вдохновленный всем этим, Рональдс, тем не менее, шагнул в теплое душное нутро ресторана.

Первым, кто его встретил, был здоровенный медведь. Зверь в портупее и красноармейской ушанке стоял справа от входа; в левой лапе он держал афишу, возвещавшую на двух языках, что в ресторане весь вечер поет "знаменитый русский бард" Иосиф Кобзон. Отвернувшись от оскаленной морды чучела, Майк окинул взглядом зал, в первый миг показавшийся ему нереально огромным, но затем он понял, что такой эффект создают многочисленные зеркала. Они тянулись вдоль каждой стены, размыкаясь лишь у стойки бара; стойку обрамляли два повешенных вертикально знамени - слева красное советское, а справа - незнакомое Майку черно-желто-белое. Над зеркалами простерлись кумачовые лозунги по-русски; Рональдс в них мало что понял - разве что слова "СЛАВА" и "СОВЕТСКИЙ".

На невысокой сцене слева под всплески цветомузыки ломалась длинноногая нарумяненная девица в блестящих хромовых сапогах, чисто символической миниюбке защитного цвета и приталенной красноармейской гимнастерке, туго обтягивавшей ее объемистые молочные железы. Ворот гимнастерки был распахнут, и в глубоком разрезе сверкал позолотой, стукаясь об округлости в такт движениям певички, наперсный крест. Волосы, вытравленные до белизны и посеченные химией, венчала надетая набекрень казацкая папаха. Даже при очень богатой фантазии эту особу едва ли можно было принять за русского барда Иосифа Кобзона.

В том, что она пела трагически-надрывным прокуренным голосом, Майк разобрал разве что часто повторявшееся слово Moorka. Насколько он помнил, в России так звали кошек. Хотя едва ли это домашнее животное могло стать темой столь страстно исполняемого произведения. Наверное, подумал Майк, имеется в виду фривольный смысл слова "киска" - если, конечно, в русском он такой же, как и в английском. Во всяком случае, облик певицы и ее телодвижения вызывали именно такие ассоциации.

В зале было многолюдно: почти все столики оказались заняты. С некоторым облегчением Майк отметил, что, видимо, не все посетители здесь русские. Правда, явно американские панки с разноцветными гребнями и проклепанными куртками, равно как и юные особы с десятком колец в губах и под бровями, на фоне коих даже наряд девицы на сцене казался образцом высокого вкуса, тоже не внушали большого доверия. Заведение, похоже, не отличалось респектабельностью.

Чувствуя все более острое желание повернуть назад, Майк вышагивал между столиками, обходя громко обсуждавшие что-то компании и поднимавшиеся к потолку султаны сигаретного дыма. Кажется, ни в одном нерусском ресторане не было столько курильщиков. Еще одна особенность, которую Майк заметил сразу, но осознал позже - в зале совсем не было негров и вообще цветных.