Сапер. Том IV - Алексей Викторович Вязовский Страница 26

— Эй, девчата, кто там есть? — послышался молодой, почти мальчишеский голос. — Полковник очнулся!

Скоро на том кусочке пола показались чьи-то ступни, обутые в слишком просторные коричневые дерматиновые тапки.

— Ну что, касатик, бедокурить больше не будешь? — голос был женский, усталый, почти равнодушный.

— А я буянил? — из горла у меня вырвался какой-то хрип, и я закашлялся, не договорив последнее слово до конца.

— Было дело, — сказала женщина. — Лежи пока, докторшу позову.

И она ушла, пошаркивая спадающими с ног тапочками.

— Воды дайте, — попросил я, не поднимая голову. И так понятно, что рядом есть кто-то — пацан, который позвал девчат, никуда не делся.

— Да тут у нас лежачие все, — ответил мальчишка. — Сейчас Тимофеевна вернется, напоит вас.

— А где я хоть?

— Центральный военный госпиталь, — выпалил заученную фразу парень. — А врача зовут…

— Я и сама представлюсь, Коломенцев, — прервал его женский голос. — Стул мне подайте, — сказала она куда-то в сторону, и тут же по линолеуму прошелестели ножки — две я точно увидел перед собой.

— Здравствуйте, — прохрипел я, безуспешно попытавшись поднять голову.

— И вам, Петр Николаевич того же, — сказала женщина, садясь на стул и разглаживая на коленях белую ткань медицинского халата. — Зовут меня Татьяна Антоновна Авдюшко, военврач третьего ранга, ординатор хирургического отделения. И ваш лечащий врач. Расскажите, как чувствуете себя.

— Слабость.

— Это понятно. Еще что?

* * *

Пока меня крутили-вертели, стучали по мне и слушали, врач Авдюшко сообщила, что ранение мое осложнилось сепсисом, который, в свою очередь, осложнился септическим психозом. Из-за которого я последние шесть суток в себя не приходил, а только ругался матерно и пытался ударить всех, кто ко мне приближался. Так что меня привязали для моей же пользы, и лечили. Провели ревизию раны, обеспечив отток гноя, и сделали три переливания крови. Температура держится, но есть надежда, что теперь я пойду на поправку. Последнее я уже слышал с трудом, потому что снова провалился в сон.

Разбудили меня для кормежки и приема лекарств. Таблетки и порошки я глотнул, а вот после первой же ложки каши на меня напал такой жестокий приступ кашля, что мне казалось — из горла вот-вот куски легких полетят.

Вызвали дежурного врача, тот посмотрел, послушал, вздохнул, глядя на термометр, и назначил какой-то укол. Впрочем, ни хрена он не помог, до самого утра я будил всех в округе своим бухыканьем.

Татьяна Антоновна даже до кабинета своего не дошла, не переодеваясь, влетела в палату, послушала меня принесенным фонендоскопом, и скомандовала везти мою тушку срочно на рентген.

Фотографировали меня и в фас, и в профиль, а потом отпустили, сообщив, что снимки передадут в отделение после проявки.

Кашель вроде чуть меньше стал, я даже задремал немного, и проснулся от голосов в коридоре. Наверное, разговаривали прямо возле палаты. Один был мужским, и он что-то говорил сердито. А второй — скорее всего принадлежал докторше моей. И она четко, так что я очень хорошо расслышал, произнесла: «А что вы хотели, там теперь еще и пневмония двухсторонняя сверху. Не знаю, что его спасти может».

А потом дверь в палату открылась, и точно, врач Авдюшко на пороге показалась. Ничего не говоря, она снова начала меня выстукивать и мять.

— Это у меня пневмония, что ли? — я решил кота за хвост не тянуть, и узнать новости пораньше.

— У вас, — не стала скрывать доктор. — Но вы не беспокойтесь, лечение уже назначено, мы делаем всё, что надо.

— Жене моей позвоните, пожалуйста, — попросил я. — Пока есть шанс вживую встретиться.

— Давайте номер телефона, — Авдюшко достала из кармана карандаш и положила на колени планшетку, сделанную из листа текстолита, — попробую сообщить.

— Домашний, — продиктовал я. — А лучше на работу позвонить, она там гораздо чаще бывает. Только я номер не помню… А записная книжка в вещах где-то наверное.

— Место работы скажите, я по справочной узнаю.

— Госпиталь, Московский коммунистический военный. Номер триста девяносто три. У Бурденко, — и я снова начал кашлять.

— Зовут ее как? — задала главный вопрос Авдюшко.

— Вера Андреевна. Соловьева.

— Хорошо. Сейчас сделаю, — она встала и ушла.

* * *

Верочка примчалась очень скоро, мне показалось, и час не прошло. Ворвалась в палату белой птицей, в медицинском халате и шапочке на голове, держа в руках сумочку и плащ.

— Петька, родной мой! — она опустилась на колени возле моей постели и обняла меня.

А мне дышать хреново, я и слова выговорить не могу, только давлюсь, чтобы не зайтись в приступе кашля.

Но жена моя быстро пришла в себя. Тоже врач, что ни говори. Посмотрела на меня, послушала как я дышу, слезы вытерла, и тут же помчалась выяснять, что со мной и как тут до такого состояния меня довели.

— Эх, красивая жена у вас, товарищ полковник, — мечтательно вздохнул Коломенцев. — Вот кончится война, женюсь на такой.

А я, блин, только и думаю, как бы не оставить такую красавицу вдовой. Потому что хреново мне — сил нет уже терпеть.

* * *

Исчезла Верочка почти на сутки. За это время я продолжал дышать кислородом и получать болючие уколы в свою задницу.

Странное произошло, когда меня быстренько сгрузили на каталку и переместили в палату, где я один лежал. Татьяна Антоновна только заглянула, и ничего не сказала. После мне пришли делать укол. Наверное, не очень простой, потому что медсестру сопровождал специфического вида хлопчик, у которого на лбу разве что не горели буквы НКВД. Всё, от первого до последнего движения, проходило под неусыпным вниманием контролера. И только когда они ушли, в палату ворвалась Вера.

— Так, Соловьев, всё кончилось, теперь ты выздоровеешь! — громко зашептала она. — Это новое лекарство, только закончили испытания, будут начинать производство! Если бы ты знал… Но я не скажу!

Засыпал я с температурой тридцать девять и шесть десятых. Давление, как сейчас помню, восемьдесят на сорок. На двух руках три раза перемеряли.

А проснулся — и сам удивился. Ночью меня еще дважды будили для процедур, помню только, что хлопчик никуда не делся, так и следил, чтобы ни одна капля лекарства мимо не ушла. Слабость была, но легенькая, почти незаметная. Не та что вчера, которая всего выворачивала и прижимала грудь прессом, так что дышать нечем было. Сейчас, конечно, одышка присутствовала, но всё терпимо. Помню, вечером и после кислорода похуже было, и намного. И задница не болела!

Я повернул голову и увидел Верочку, спящую сидя на стуле. Она прислонилась к стенке, чтобы не упасть.

— Доброе утро, любовь моя, — прошептал я, но она услышала и проснулась.

— Петя, ты как? — она бросилась ко мне и приложила ладонь ко лбу. — Странно, нет температуры…

— Да нормально чувствую, — успокоил я ее. — Что мне колют хоть? Какое чудо-лекарство?

— Тише! — зашептала она. — Я вчера поехала к себе на работу, рассказала Николаю Ниловичу про твою ситуацию. Он мне сказал, что у Зинаиды Виссарионовны Ермольевой в институте микробиологии проводят испытания крустозина, почти закончились, будут запускать промышленное производство. И он позвонил ей, а я поехала, она меня приняла, но сказала, что лекарства мало, она просто так не может дать. А я тогдаопять пошла к Николаю Ниловичу, и он позвонил Александру Николаевичу, а тот доложил Иосифу Ви…

— Кому Бурденко позвонил? — переспросил я.

— Поскребышеву, я же говорю, а Александр Николаевич доложил Сталину, и тот разрешил…

— Вера, ты что? Ты дошла до Сталина, чтобы мне дали лекарство?

— Да. А что тут такого? Я же объяснила ситуацию…

Наверное, мне тут вводят избыток жидкости. Иначе я выделение ее через глаза объяснить не могу. Вот это называется человек горы свернул. Крустозин, который потом пенициллин, в войсках появился зимой сорок третьего. Я хорошо помню. Получается, мне чуть не первому во всей стране это лекарство сделали? И это сотворила моя жена? Да хрен теперь какая юбка меня заинтересует! От таких женщин не гуляют!

* * *

Вот очень хотелось бы проснуться, встать, встряхнуть головой, и сказать: «Где тут у вас помыться можно? И подготовьте мне чистые вещи, выписываюсь». Как бы не так. Когда на третий день