Благословенный - Виктор Коллингвуд Страница 26

— Как ты говоришь, Саша? Видения?

Серые глаза императрицы буквально впились в мое лицо.

— И что же ты видел? Расскажи, дитя моё!

— Я видел, что турки объявили нам войну. Посланника нашего, Булгакова, заточили в Семибашенный замок, а на брегу Золотого Рога выставили бунчук! По их правилам это значит объявление военного похода… Уже скоро, в этом году сие будет!

Лицо Екатерины будто бы окаменело. Тяжелый подбородок стал ещё твёрже, прорезав складки от крыльев носа до кончиков рта, а серые глаза налились сталью.

— Действительно, друг мой, дела наши на Юге теперь непростые. Очень в Стамбуле не рады тому, что на Чёрном море мы утвердились. Князь Потёмкин там вовсю города строит, порты, гавани, флот на воду спускает… Жаль, не видел ты ни Кременчуга, ни Херсона — замечательные города! Но, турки, конечно, бесятся — им всё это, как ножом по горлу!

Екатерина поморщилась, как от зубной боли.

— И берлинский, и лондонский кабинеты султану нашёптывают, пропозиции разные делают, чтобы с нами рассорить. Нам же сиё ни к чему! Переговоры с султаном ведутся, даст Бог, всё сладится. Мы теперь уступаем им всячески. Бесплатно дали крымскую соль, вывели войска свои из картлийского царства. Воевать мы с султаном не собираемся, хоть и готовимся к сему ежечасно!

— Это они войну нам объявят, а не мы им! — уточнил я. — Потребуют Крым вернуть, флот уничтожить!

Её глаза пытливо всматривались в моё лицо, отчего мне стало очень не по себе.

— Ты уверен, друг мой?

— Совершенно!

— Что же… — в раздумьях произнесла императрица, — теперь мы готовы лучше, чем в прошлый раз!

— Ещё я видел, что в поездку эту вы с императором австрийским заключили союз, и притом Балканы разделили, но он свой союзный долг надлежаще не исполнит! — продолжил я.

Тут случилось нечто совершенно неожиданное — в глазах Екатерины я прочитал настоящий страх!

— Кто тебе сказал это? — произнесла она, и взгляд её вдруг стали жёстким, как конская грива.

— Никто не говорил, ma grand-mere!

— Как ты об этом узнал? Комплот сей секретен, и знают о нём лишь четыре человека во всём мире!

— Вещий сон же был! А ещё, надобно тебе знать, что вслед за турками нам объявят войну ещё и шведы!

— Однако, это удивительно! — Екатерина опасливо и оценивающе посмотрела на меня, будто бы увидела впервые. — Ты очень сильно изменился за это время, Сашенька. Говоришь совсем по-другому, иначе себя ведешь… Не знаю, к добру ли сия перемена! — Императрица продолжала глядеть на меня, будто не могла принять никакого решения, и затруднение это очень начало её беспокоить.

— Учителя твои много раз говорили мне, что ты ведешь себя странно. Разговариваешь с ними о предметах и вещах, не свойственных твоему возрасту и положение. Не верю я во всю эту мистику, а уж, тем паче, в визионерию!Противно то природе вещей. Многоуже в Петербург приезжало всяких проходимцев, уж я на них насмотрелась! Все эти калиострусы, сен-жермены суть мошенники и воры. Но, Сашенька, право, от кого ты этому нахватался? Раньше таких фантазиев за тобою не было! Кто научил тебя этому, дитя?

Ай-ай-ай, как нехорошо поворачивается разговор!

— Никто, решительно никто! Токмо ночные видения! Бабушка, ведь слова мои легко проверяются! Подождите лишь, как турки объявят нам войну; до того недолго осталось. Союз наш с Австрией будет очень кстати! А на другой год и Густав шведский возьмется за рать!

Наконец императрица приняла решение. Взгляд её вдруг стал твёрд, и, как будто бы, пронзив мне лицо, ушел в иное пространство.

— Давай мы с тобою сделаем так: я поговорю с Андрей Афанасьичем, и вместе мы решим, что всё сиё значит и как нам поступить! А ты пока никому ни о чём не рассказывай. Никому, даже Косте! Понял, Сашенька? Ну, да ты у меня молодец — все хорошо будет! А теперь, прости, мой друг — устала с дороги, и в баню страшно хочется!

И я ушел, оставив позади этот тяжелый разговор. Впрочем — а что «я»? Люди погибнут, очень много людей погибнет, вот кому тяжело-то будет! А я уж, как-нибудь, потерплю.

Через полтора часа.

Отец Андрей, вызванный вдруг к императрице на конфиденциальный разговор, внешне был совершенно спокоен. Внутренне же духовник малолетних великих князей холодел: он догадывался о предмете предстоящей беседы, и страшился её. Дело относилось к его самому непосредственному ведению, и грозило создать очень неблагоприятные последствия. Шутка ли — прошибка в воспитании цесаревича!

Андрей Афанасьевич знал, среди клира и так уже шла о нем дурная молва. Слишком, мол, долго прожил он среди англицких еретиков, да и нахватался там всякого! И так уже многие иерархи замечания делают, и что бороду бреет, и супругу-англичанку его поминают… В общем, репутация у Самборского неоднозначная, как говорят на Туманном Альбионе — фифти/фифти. И, если с цесаревичем случится что-то потустороннее, или даже, просто негативное, та же душевная болезнь, например — тотчас спустят на его вероучителя всех возможных собак!

Нет, допускать до скандала никак нельзя. Это будет конец всех трудов и начинаний, — ортодоксальные противники не замедлят воспользоваться этой историей, чтобы очернить его перед Императрицею и всем светом!

Наконец дверь покоев государыни отворилась.

— Войдите, отец Андрей, государыня ждёт! — камердинер Екатерины, Захар, появившийся в дверном проёме, смотрел на Самборского сочувственно и с тревогою. Да, дело серьёзно!

Императрица встретила его сидя в глубоком кресле. Она успела сменить дорожный костюм на скромное летнее платье; на лице её читалась усталость и тень каких-то затаённых, гнетущих размышлений.

— Андрей Афанасьевич, я вызвала вас поговорить о Саше. Ещё весною Николай Иванович Салтыков в письмах своих уведомлял меня о странных и необъяснимых переменах его поведения и нрава. Он вдруг забыл почти французский, который знал сызмальства, стал совсем почти равнодушен к религии, мало интересуется делами гатчинского своего семейства; зато