Борис Давыдов - Московит-2 Страница 27

Правильно говорят: «Все гениальное – просто!» Не удивлюсь, если граф Шувалов, рьяно взявшийся за наведение порядка в своем ведомстве и для начала искоренивший чудовищное разнообразие типов орудий и калибров, делавшее проблему снабжения боеприпасами невероятно сложной, вдруг огрел себя кулаком по сиятельному лбу и промолвил что-то вроде: «Ах, дубина стоеросовая, как же раньше до сего не додумался?! Ведь все же так просто, ясно!» И тут же повелел воплотить свой замысел в жизнь. То есть в серийное производство. История не сохранила сведений, были ли сначала хотя бы изготовлены опытные образцы, проведены испытания… Вполне возможно, что были. Хотя, зная энергичность натуры графа, не терпевшего даже малого промедления, если уж осенила идея, ручаться в том нельзя. А уж возразить всесильному начальнику, да еще двоюродному брату фаворита матушки государыни… Думаю, едва ли в артиллерийском ведомстве нашелся бы такой храбрец.

Секрет так называемых шуваловских гаубиц заключался в расширении канала ствола. Вместо привычного круглого отверстия дульный срез «украшала» горизонтальная щель. При взгляде спереди могло показаться, что орудие ехидно ухмыляется: погоди, мол, немножко, сейчас угощу, да так, что добавки не попросишь… Смысл новшества заключался в том, чтобы картечь, вылетавшая из ствола, рассеивалась сильнее обычного и поражала большее пространство. А если учесть, что в те времена (да и вплоть до середины XIX века) пехота вела атаку в плотно сомкнутых шеренгах, результат предугадать нетрудно.

Вроде бы проще некуда… Но – никто до Петра Шувалова о том не додумался! Как в случае с тем самым яйцом, поставить на торец которое удалось одному лишь Колумбу.

Шуваловские гаубицы стали самой настоящей государственной тайной. Со всех мастеров, принимавших хоть какое-то участие в их производстве, а также со всех членов орудийных расчетов взяли, выражаясь современным языком, «подписку о неразглашении». Наказанием за нарушение была «бесчестная смерть». Дульные срезы закрывались специальными плотными крышками, снимать кои дозволяли только во время стрельб… Невероятно, но факт: при таком обилии лиц, имевших сведения о новом секретном оружии, оно оставалось тайной вплоть до Кунерсдорфа. Когда Фридрих, ободренный быстрым, хоть и кровопролитным, взятием первого опорного пункта русских, высоты Мюльберг, бросил все силы на решающий штурм второй высоты – Шпицберг, где располагался центр позиции генерал-аншефа Салтыкова.

Удобного подхода к Шпицбергу не было, местность изобиловала болотистыми ручьями, топкие берега которых замедляли продвижение. Устраивать же гати в разгар сражения, да под непрерывным огнем врага, было немыслимо. И прославленная прусская пехота, вымуштрованная по принципу «Солдат должен бояться своего капрала больше, чем неприятеля!», бросилась на штурм, невольно сгрудившись на узком сухом пространстве.

Вот тут-то по ней ударили залпами батареи шуваловских гаубиц… До поры до времени молчавшие на тщательно устроенных позициях.

Судя по дошедшим сведениям, хоть и противоречивым, эффект их огня на ближней дистанции был ужасающим. Наверное, сам русский главнокомандующий, генерал-аншеф Петр Семенович Салтыков, следя за баталией в подзорную трубу с левого фланга позиции, на высоте Юденберг (названной так потому, что там было старое еврейское кладбище), вздыхая, приговаривал: «Увы нам, грешным… Хоть и басурмане гибнут, а все же люди… Так их, ребятушки, так! А ну, еще – залпом!»

Завистников у графа, как легко можно догадаться, было – хоть отбавляй.

Потому-то почти сразу после Кунерсдорфской виктории пошли сплетни, что ничего выдающегося в новом секретном оружии нет, да и особой пользы, если разобраться, тоже. Мол, ядрами да гранатами шуваловские гаубицы стреляют куда хуже, чем обычные орудия! Именно благодаря тому же конусообразному расширению канала ствола. (А кто спорит? В конце концов, можно забивать гвозди и микроскопом, но лучше использовать молоток. Петр Иванович-то создавал такие гаубицы специально для стрельбы картечью!) Более того, поползли упорные слухи, что король Фридрих, мол, выражая свой страх перед «дьявольскими русскими пушками», имел в виду отнюдь не гаубицы графа Шувалова, а внедренные им же единороги – совершенно другой тип орудий…

Как говорится, «на каждый роток не накинешь платок». А тут еще на графа свалился целый ряд несчастий. Сначала умерла жена Мавра Егоровна, которую он, хоть обвенчался с нею по расчету и изменял неоднократно, все же любил и был искренне привязан. Почти сразу же в мир иной ушел старший сын. Петр Иванович тяжело перенес эти утраты. Но человек не может скорбеть вечно. Выждав срок, приличествующий трауру, Шувалов обвенчался с дочерью сенатора и действительного тайного советника Василия Ивановича Одоевского – молодой красавицей Анной. Казалось бы, живи да радуйся…

Менее чем через год жена умерла при родах. Пятидесятилетний граф был буквально сражен этим несчастьем, поседел и сгорбился, будто старик. А в декабре того же 1761 года из жизни уходит матушка-государыня Елизавета Петровна, двадцать лет назад возведенная им и такими же буйными гвардейцами на престол. Это было последней каплей.

Петр Иванович Шувалов отдал Богу душу в январе 1762 года, успев получить от нового императора Петра Федоровича чин генерал-фельдмар– шала…

Глава 27

Часть этих сведений я сообщил Тадеушу еще перед началом работ на лесопилке. Поскольку мой первый помощник и друг должен быть в курсе дела. Разумеется, только то, что ему полагалось знать, с поправкой на время и ситуацию! Граф Шувалов в моем изложении стал мало кому известным простолюдином, изобретателем-самородком, жившим в первой половине XVII века, который долго, упорно и безрезультатно пытался «пробить» свое новшество. Не дождавшись понимания у ответственных лиц, начал подавать челобитные на высочайшее имя и сумел-таки получить одобрение царя-батюшки с приказом изготовить опытный образец и провести испытания. После чего на радостях тут же ушел в запой. Пил без просыпу, довел дело до белой горячки, от которой и скончался. (Увы, не первый такой случай на Руси-матушке и не последний!) Изобретение же было благополучно похерено в горе бумаг, ибо никто после смерти самородка не пожелал взваливать на себя лишнюю обузу и ответственность.

– Поистине удивительно! – покачал головой Тадеуш. – Ведь московитский царь для своих подданных как воплощение Бога на земле! Чтобы к его приказам можно было относиться с такой небрежностью, не страшась жестокого наказания…

Я только пожал плечами: мол, разгильдяев и лодырей везде хватает. После чего изложил вполне правдоподобную версию, как сам узнал о том изобретении, коему надлежало внести решающий вклад в победу над Хмельницким.

Мой помощник, во всяком случае, принял ее за чистую монету. Если у него и возникли какие-то вопросы, он предпочел держать их при себе.

– Вот срочное донесение, пане гетмане! – почтительно молвил Выговский, протягивая бумагу. – Ляхи идут на нас!

Хмельницкий торопливо выхватил лист, начал читать… Лицо сначала окаменело, потом вдруг озарилось улыбкой, больше похожей на ехидную усмешку. Гетман рассмеялся.

– Ну и ну! Видать, совсем плохи дела у Речи Посполитой, если лучших полководцев не смогли найти. Заславский, Конецпольский и Остророг! Перина, Дитына и Латына! – снова раздался смех, в котором отчетливо слышались издевательские нотки.

Генеральный писарь удержался от смеха, лишь растянул губы в улыбке.

– Да еще тридцать два комиссара! Тридцать два! Ты понимаешь, Иване? Мало им трех командиров, они еще и должны решать все совместно с тремя десятками советчиков! Ну, это просто что-то… Слов нет! В Варшаве что, вовсе разума лишились?

Выговский только развел руками: мол, рад бы ответить на вопрос пана гетмана, но бессилен, ибо заглянуть в чужую голову невозможно.

– Так! – решительно хлопнул ладонью по столу гетман. – Приказываю: немедля отправить гонцов ко всем полковникам, звать сюда! И чтобы Кривонос непременно был. – Хмельницкий лукаво улыбнулся. – В самое пекло просил послать, чертяка? Будет ему пекло… Уцелеет – прощу самовольство. Погибнет – оплачу и помяну, как доброго казака.

Елена, с трудом сдерживая тошноту, смотрела прямо в глаза человеку, который когда-то казался ей образцом галантного рыцарства. И ужасалась, в который раз уже мысленно простонав: «Ой, дура я, какая же дура!»

Пан Данило Чаплинский, бывший подстароста чигиринский, давно уже утратил прежний самоуверенно-франтоватый вид. Опухший от беспробудного пьянства, терзаемый постоянным страхом, он был похож на смертника, ожидающего, когда за ним явятся, чтобы отвести на эшафот. Лицо шляхтича отекло, под глазами набрякли темные мешки, лоб избороздили глубокие морщины. А неистребимый запах перегара, которым было пропитано дыхание Чаплинского, казалось, заодно въелся не только в кожу и волосы пана, но и в одежду. Тоже, кстати, давно утратившую прежнюю аккуратность.