Анатолий Спесивцев - Атаман из будущего. Огнем и мечом Страница 27

Главный порт Речи Посполитой был очень хорошо, по новейшим разработкам европейской военной мысли, укреплен. Гданьский магистрат понимал соблазнительность своего города для пиратской братии и денег на его превращение в неприступную крепость не пожалел. Штурм таких бастионов для любого врага означал страшные потери без малейшей уверенности в его успешном исходе, а осаждать порт с крупнейшими в Европе зерновыми складами – заведомая глупость.

Каторжный, руководивший судовой ратью, и не собирался брать его штурмом или тем более осаждать. Расчет делался на внезапность появления казаков у стен города. Далеко не мультяшный Винни Пух первым понял благотворность неожиданного утреннего появления в гостях. Никто в Гданьске не ждал еще далеких от города врагов, как они, преодолев за вечер и ночь более сотни верст, попытались взять налетом два бастиона, прикрывавшие канал, ведущий к желанному острову Складов. Много раз у них проходили такие фокусы в Черном море, но сейчас к казакам прилетела птица Обломинго. Потом они уже узнали, что комендант накануне неожиданно для всех удвоил дозоры на стенах и предупредил о расстреле любого задремавшего часового. Город хоть и назывался тогда Гданьском, по сути, был Данцигом, с преимущественно немецким населением и почти полной автономией. Соответственно, и возглавлял оборону немец, имевший большой военный опыт, ведь уже двадцатый год на полях Германии шла беспримерная для нее бойня. В полную безопасность комендант, битый жизнью и врагами волчара, не верил в принципе. Судьба в очередной раз подтвердила его правоту.

Сунувшиеся на бастионы пластуны не остались незамеченными, дозорные подняли стрельбу, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, казаки отступили. Посовещавшись, старшина судовой рати решил, что делать здесь больше нечего. В конце концов, барж с хлебом они уже немало захватили, на обратном пути, если поискать в притоках Вислы, наверняка еще их можно найти, а бросаться на мощную, готовую к обороне крепость… дурных нету, поздыхали. На предложившего выйти в море и пограбить там – мачты многочисленных судов виднелись издалека – посмотрели как на придурка. Один из полковников, ходивший еще с Сулимой против шведов, объяснил возжаждавшему морской славы:

– Ты эти корабли хоть раз вблизи видел? На них пушки стоят, да не одна-две, много, такие, что в жерло ствола твою голову засунуть можно. Нам, наоборот, побыстрей отсюда сваливать надо, пока они на помощь полякам в реку не заглянули.

Одно из больших достоинств чайки – ненужность разворота при смене курса на сто восемьдесят градусов. Предав погибших водному погребению, казаки отправились обратно. По пути брали уже захваченные баржи на буксир, выискивали в притоках и захватывали другие суденышки с зерном, Висла была в это время полна их, Речь Посполитая тогда была главным поставщиком хлеба в Европу.

Правда, вскоре уже Каторжному пришлось принять к сведению бурчание казаков о тяжести буксировки барж против течения. Срочно были высланы команды для организации бурлачной службы. Хватали крепких мужиков, даже если они требовали уважения к своему шляхетскому статусу, и запрягали их в бурлачные лямки. Баб с собой захватывали только молодых и красивых, их ведь тоже тащить против течения надо было. Послали гонцов и к Хмельницкому, тот прислал для охраны речного хлебного каравана десять тысяч всадников.

Оставшиеся невдалеке от Варшавы союзные войска увеличили активность, привлекая к себе максимальное внимание погромами уже местечек и замков. Узнав, что в конце сентября Каторжный вышел к границе Литвы, двинулся обратно на русские земли и Богдан. Выполнить все задуманное его войску не удалось, но хлебный запас в его гетманстве определенно образовался. Учитывая, что немало волов и зерна было очень дешево закуплено в Молдавии и Валахии за полноценные деньги, в Литве – за фальшивые, появилась надежда на относительную сытость зимой, без мора от голода.

Переживательно-прогрессорская

Земли вольностей войска Запорожского и Всевеликого войска Донского, август – сентябрь 1638 года от Р. Х

Погуляв на прощанье в Киеве, Аркадий в сопровождении джур и охраны, всего около двух десятков людей, выехал поглядеть домну и ее продукцию. Проезжая мимо очередной церквушки, обратил внимание на лицо одного из просивших милостыню на паперти нищих. С провалившимся носом, отвалившимися ушами, пятнами на щеках… приснится такой – с воплем проснешься. Попаданцу сразу поплохело.

«Сгнившие хрящи – это же признак проказы! Они что, здесь по улицам бродят? Ёпрст!!! Куда власти смотрят?!»

Придержав коня, мотнул головой, подзывая самого толкового из своих джур, Юрку:

– Юр, сейчас на паперти заметил человека со сгнившим лицом. Это что, прокаженный?

– Не-е, не прокаженный вроде. Я тоже его заметил. Это Сидор Безносый, добрый казак раньше, говорят, был. Вражеские пули и сабли ему вреда не смогли сделать, из самых тяжких боев без единой царапинки выходил, да поймал на бабе злую болезнь. Стал гнить заживо. Из казаков его турнули, кто захочет рядом с таким за веслами весь день сидеть? Да и здоровье у него… сами видите, ни к черту. Теперь вот на паперти стоит, Христа ради на пропитание выпрашивает.

От слов джуры Аркадию поплохело еще больше. Аж в глазах помутилось на мгновение.

«Сифилис… господи боже мой, сифилис… его вроде еще Колумб вместе с табаком в Европу завез, за что ему особое и отдельное спасибо. Собственно, я ведь и не забывал об этом, просто… ушло как-то в уголок памяти… и не вспоминалось. Минутку, минутку, так я, гуляя напропалую, его вполне мог подхватить?.. И совсем не факт, что не подхватил?..»

Трусом Аркадий не был, но перспектива сгнить заживо его пробрала до мозга костей. На какое-то время он даже выпал из реального мира, продолжая ехать на автомате. Ничего не видел и не слышал, сосредоточившись на своих мыслях и переживаниях. Причем вторых поначалу было настолько больше, чем первых, что передать словами его размышления было бы крайне затруднительно. Получилось бы нечто маловразумительное и невнятное.

Хотя, когда завертелась вся эта веселуха с дамами нетяжелого поведения, он у одной, потом у другой спрашивал об опасностях заражения, но они с таким пренебрежением отнеслись к этому, что ему, мужчине и казаку, стыдно стало. Теперь выяснилось, что дамы оказались сексуально озабоченными дурочками, а сам попаданец…

«Блин горелый! Нашелся идиот, вообразивший себя крутым колдуном. Теперь ведь, если болезнь проявится, придется срочно в монастыре прятаться, чтоб люди добрые не увидели гниющей рожи. Не дай бог, сделают вывод, что меня Бог наказал, значит, и предложения мои – от дьявола. Черт бы побрал всю эту чертовщину! Без роялей и моей поддержки Хмельницкому сюда быстро придет северный полярный лис. Очень пушистый и толстый. И чего меня по бл… потащило?»

Между тем никакой загадки в этом не было. К моменту загула психика попаданца находилась на грани срыва. Перенос в прошлое, неожиданное превращение в пирата и работорговца, постоянные опасности, катастрофический недостаток привычно плотного потока информации… много чего толкало его если не к полному безумию, то как минимум к неадекватности восприятия окружающего мира.

Очень серьезной нагрузкой для и без того перенапряженной нервной системы стала ответственность за происходящее здесь – в степях Северного Причерноморья. В этой реальности события уже резко отличались от истории его родного мира, причем в несравненно лучшую для русских сторону. Не должно вроде бы здесь уже случиться Руины, когда половина населения Украины погибла или была угнана в рабство. Если, конечно, удастся избежать войны за власть между атаманами. Такое было бы невозможно в случае присоединения к России, однако здесь была куча подводных камней, делающая такое событие одновременно невозможным и нежелательным. Невозможным – из-за позиции Москвы, не полез бы после провала в Смоленской войне осторожный Михаил в куда более сомнительную авантюру войны сразу и с Польшей, и с Турцией. Нежелательным – из-за грядущего решения по крепостному праву. До принятия в Москве законодательства, смягчающего зависимость крестьян от помещиков, а не, как в реале, ужесточения крепостного права (уложение сорок девятого года) Аркадий считал присоединение вредоносным. Да и в способность назначаемых царем воевод руководить войсками на уровне того же Хмельницкого или Татаринова он не верил. То есть были среди воевод и талантливые военачальники, однако нередко во главе армий ставились явно непригодные к подобной деятельности люди. Местничество (заслуги предков) часто и определяло, кто будет вести войска в бой.

Вот эта страшная ноша ответственности за судьбу миллионов людей и их потомков, пожалуй, предопределила сначала скольжение попаданца к нервному срыву, а потом лечение самыми древними и проверенными способами. Антидепрессантов универсальнее спиртного и тесного общения с прекрасным полом еще никто не придумал. Причем из-за евреев – куда же без них, – упершихся и смотревших на него, как на наглого бандита и работорговца (каковым он, честно говоря, и был), лечение ему понадобилось немедленно. И одной порции расслабления перед переговорами оказалось совершенно недостаточно.