Анатолий Матвиенко - Демон против люфтваффе Страница 27

– Майор, этот человек – настоящий герой. А о вашем самоуправстве я лично завтра же поговорю с Николаем Ивановичем. Иван Прокофьевич, можете идти?

Я поднялся, изображая крайнюю избитость.

– Отсюда – обязательно. Если товарищ майор позволит.

Тот не стал взбрыкивать по поводу "товарища", а не "гражданина начальника".

– И газетку будьте любезны вернуть.

– Совсем обнаглел? – однако под взглядом Смушкевича скривился и сунул мне затёртый уже листок.

В машине расспросил Яшу: что за он – Николай Иванович.

– За время твоего отсутствия у нас многое что утекло. Ягоду сняли и расстреляли, Николай Иванович вместо него, хотя тоже… – комбриг нервно глянул в затылок водителю и на полном серьёзе продекламировал:

В сверкании молний ты стал нам знаком,

Ежов, зоркоглазый и умный нарком.

– Сами сочинили?

– Народный поэт Джамбул. Расскажи про Морато.

– Можно через пару дней? Говорить долго, а рот болит.

– Ладно, лечись. Нас с Рычаговым на Халхин-Голл отправляют.

– Я с вами!

– Лечись, я сказал! Живого места нет.

– По дороге и выздоровею.

– Ну, не знаю. А вот летать тебе…

– Это ещё посмотрим. На нас, бобруйских, как на собаке – всё мигом затягивается. Так что я с вами. Только жену, Лизу – известите. Нашёлся приблудный Герой Советского Союза.

Смушкевич был начальником ПВО Мадрида. С ним летать не пришлось. Зато второй уже раз вытащил меня из задницы, первый случился после крушения двух испанских ассов, гонявших одинокую "Чайку". И в третий раз пошёл мне навстречу, позволил подлечиться в госпитале, потом прихватил в Монголию.

Аэродром, толпа провожающих, есть знакомые лица, а одно очень даже знакомое…

– Пашка!

Рычагов, отиравшийся в числе пассажиров того же "Дугласа", сгрёб меня в объятиях.

– Не дави так! От гебешных гадов рёбра болят.

– Да и хер на них, упырей из НКВД! – радостно крикнул мой бывший ведущий, нимало не заботясь, что на лётном поле около транспортника масса народу, без стукачей тут в принципе невозможно. – Главное – живой. А сколько наших осталось в Арагоне и под Мадридом…

За них выпили уже в воздухе. Потом пришлось рассказать про последний бой.

– Я попал в столицу буквально через день после того, как её заняли войска Франко. Без боя и особого недовольства горожан. По-моему, их настолько вымотала война, что они уже были рады любому правительству, лишь бы не слышать канонаду и взрывы авиабомб. Военные патрули, сразу порядок. У меня имелись деньги фалангистов, приютивший на зиму старик отдал последние сбережения, – если не уточнять, что попавший под руку офицер хунты тоже весьма недурственно расщедрился, земля ему пухом. – Сел за столик в кафе, и тут меня тихо окликнул знакомый голос. Привет, мол, Иван. Смотрю – Пётр Григорьевич собственной персоной, такой же холёный, как и в тридцать шестом.

– Обожди, – вмешался Смушкевич. – На весь огромный Мадрид вы оказались в одном кафе?

– Яков, ты и правда у Ежова учился подозрительности? Вначале пару кафешек на весь город открылись, вокруг парка. Потому и Морато здесь отирался, больше негде.

– Отстань от него, – нетерпеливо одёрнул шефа Рычагов. – Продолжай.

– Побеседовали. Григорьевич сразу дал понять, что про авиадорес русос здесь лучше не заикаться. Маятник симпатий качнулся в другую сторону и до упора. Теперь мы – злыдни. Пообещал с документами помочь, договорились о сумме и месте встречи. По меркам НКВД, я установил контакт с белогвардейским подпольем.

– А Морато?

– Не торопи, Паша. Как раз к нему подхожу. Я на лицо этого гада не знал. Просто трепотню услышал. Жаль, говорит, война кончилась, а то бы этих горе-пилотов ещё три дюжины посшибал. Навострил ухо в ту сторону. Там киношники, хотят фильм снять про доблестного испанского асса, истребителя красных обезьян. Планируют съёмку, но не могут найти желающего покружить на курносом. Я и не выдержал.

– Рисковал!

– Да, Яша. Могли запросто сдать. И сам Хоакин – не подарок. Но его безудержное хвастовство… Считайте, он взял меня на слабо, на свою беду. В общем, присел к ним за столик и сказал, пшепрашем, я есть пилот польски Анджей Ковальски, умею управлять "Чатос", случайно вдруг нуждаюсь в деньгах. Киношники обрадовались, а Гарсиа-Морато меня при первой возможности утащил в бок. Спросил – республиканец? Как посмотришь на то, чтобы пулемёты зарядить боевыми?

– И ты согласился? – Рычагову не терпелось.

– Сделал вид, что сомневаюсь. Он, разгорячённый вином, начал уговаривать, поклялся честью, мол – без подлостей, выпрыгнувшего с парашютом не сбивать, подранка, выходящего из боя не достреливать и т.д. В общем, ударили по рукам, но для правдоподобия пришлось увеличить гонорар вдвое. Морато, похоже, был готов из своего кармана платить, аванс сунул. Дальше в газете довольно точно всё описано. На следующий день оказались мы на том же аэродроме – Кото. Наши самолёты как на выставке красуются. И-15 с табличкой "Кёртис", "Ишак" в роли "Боинга".

– Как это?

– Не поверили фалангисты, что Советский Союз может делать хорошие машины, – объяснил Смушкевич. – Стыдно русфанере столько боёв проиграть. Американцам – не так обидно.

О хорошести после знакомства с "Мессером" у меня иное мнение, но предпочитаю им не тыкать в нос.

– Нас сфотографировали, я рассказал, что перегонял "Чайку", но в боях не участвовал, киношники развесили уши… В общем, не важно. Перед вылетом облазил машину, исправная она, хоть и уставшая. Потерпите – перехожу к главному. В общем, взлетаем. Проверяю пулемёты. Не знаю, догадался ли кто внизу, что означает это паф-паф. Поднимаемся с Морато на две тысячи метров, он на "Фиате", сходимся в лоб, стрельнув издалека, и разбегаемся. Закладываю глубокий вираж, он тоже. Потом испанец понял, наверно, свою ошибку. Горизонталь – наша стихия. "Чатос" лучше виражит, но без конца в реальном бою не будешь крутиться – другие архангелы налетят. А тут других не может быть по определению, – я поймал себя на непроизвольной бурной жестикуляции. Руки принялись демонстрировать положение самолётов. – Выхожу ему в хвост. Он рванул машину на себя. Скорость-то упала, не то что в разгоне по прямой или на пикировании. Мастер, а повёл себя как новичок.

На миг запнулся, снова переживая дуэль с лучшим испанским лётчиком. Павел впился взглядом в мои ладони. Рано его отозвали, не навоевался до тошноты. Сейчас он мысленно вместе со мной в кабине "Курносого".

– Задираю нос, беру упреждение… Он прямо в две струи трассеров влетел. Затем перевернулся и гикнул к земле. Не пытался ни вращение остановить, ни выровняться.

– Дело случая, – Павел почесал стриженный затылок. – Ты мог просто ему дырок наделать в плоскостях, и дальше бы развлекались. Думаю, пилота задел. И мотор у гада хреновый, видать, ушёл бы на вертикаль – не догонишь.

– Наверное, но выяснять подробности было недосуг. Короче, отлетел к Мадриду, сжёг самолёт на земле. На следующий день встретился с Григорьичем, он принёс документ с французской визой и газету про нас с Морато, поздравил. Через двое суток я уже был в Париже в нашем посольстве, оттуда прямиком – в подвал НКВД на Лубянке. В смысле, на площади Дзержинского. Остальное вы знаете.

– Одиссея капитана Блада, – подытожил Смушкевич. – Кстати, Ежов звонил по поводу твоего друга со сломанной челюстью. Не успели толком его в оборот взять. Представляете, умер бедолага, от почечной недостаточности умер!

– То-то мне его цвет лица не понравился!

– У тебя, Ваня, тоже… не очень.

– Заживёт. Хотя кровью писаю. А ещё врача знаю, вставит протезы – будут как свои зубы.

– Да, при близком знакомстве с чекистами такого врача неплохо иметь, – пошутил Павел и осёкся под взглядом шефа.

С посадками и дозаправками мы добрались до Монголии. Там я ощутил – со времён Бобруйской авиационной бригады мало что изменилось в ВВС. Опыт боёв над Мадридом не учтён абсолютно, и это в непосредственной близости японцев! Потери значительные, бездарные, неоправданные. Рычагов и Смушкевич даже ничего не пробовали менять, свели в три эскадрильи ветеранов Испании и Китая, поставили к ним ведомыми наиболее пригодных – и вперёд. Взлетали звеньями по три, в воздухе перестраиваясь парами. Так и победили.

Я не пытался сесть в самолёт – изображал постепенное окончательное выздоровление. Не моя война. Каждого сбитого ненациста могут зачесть как излишнюю сопутствующую потерю. Но ангел притих. Его подопытная крыса выбралась из Испании, снова в военной авиации, а дальше – будущее покажет.

Глава четырнадцатая

Польша

Смушкевич закрутился и забыл известить вдову героя. В Москве я показывал ему распухшие пальцы, ими бланк телеграммы не заполнить. Вот вам и забота о личном составе.

О необычном возвращении из Испании транзитом через Лубянку газеты не написали, в Монголии ничего замечательного со мной не стряслось. Так что в Бобруйске продолжал числиться отважным покойником, когда свалился всем на головы с приказом о дальнейшем прохождении службы. Сказать, что все безмерно обрадовались – согрешу против истины.