Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье Страница 27

Женщина даже не обернулась.

Она стояла на коленях рядом с мертвой собакой и сосредоточенно замыкала фигуру из костей. Насколько мог разглядеть в темноте Раттенхубер, это было что-то вроде звезды с длинными и острыми лучами.

Мария пела. Она пела негромко, так, что шум падающей воды не позволял разобрать слова. Но от интонации ее голоса у оберфюрера по спине поползли мурашки.

Это был очень древний, смутно знакомый ему напев, то ли плач, то ли вой. Что-то первобытное, что-то темное, непонятно откуда известное Раттенхуберу, который никогда в жизни не слышал таких ритуальных песнопений. Может быть, звуки этого плача пробудили в нем память предков, живших в дремучих лесах и боявшихся ужасов ночи, ее крылатых демонов. Демонов зла, рыщущих над ночной землей и готовых растерзать заблудившегося путника. Путника, беспомощно озирающегося на перекрестке давно забытых дорог.

Вот из темноты доносится шорох огромных крыльев… Чья-то черная гибкая тень опускается с беззвездных небес. Она наклоняется над путником, вытягивает длинную шею. Блестят острые клыки.

Надо бежать, но человек не может. Он парализован чужой холодной волей. Он уже почти мертв от сжавшего его сердце ужаса. И все-таки он умирает не сразу. Он еще успевает почувствовать, как рвут его плоть мощные когти, как перекусывают его шею чудовищные челюсти.

Иоганн потряс головой, отгоняя навязчивое видение. Мария продолжала петь свою жуткую песню, но теперь она лежала на теле убитого Казбека, вцепившись обеими руками ему в шкуру. Можно было подумать, что она оплакивает пса, которому сама только что перерезала горло.

— Прекратите! — крикнул Людвиг Йонс, пытаясь вырваться из железных рук Раттенхубера. — Прекратите это немедленно!

Мария взвыла. Йонс схватился обеими руками за голову, пытаясь заткнуть уши.

Фон Белов обернулась к мужчинам. Лицо ее было похоже на гипсовую маску, белокурые волосы разметаны, как солома.

— Заткните его, Иоганн! — прошипела она. — Великая Богиня идет!

Раттенхубер тряхнул Йонса, как котенка. У того лязгнули зубы, и он действительно замолчал. На мгновение вокруг стало очень тихо.

Даже гул водопада как будто растворился в царившем над ущельем безмолвии. Воздух стал ломким, как тонкий лед. Раттенхуберу показалось, что где-то рядом распахнулись невидимые двери, и все звуки, окружавшие их — шум воды, шорох сосен, пение ночных птиц — канули в открывшуюся за ними бездну. Наступило молчание, безграничное, давящее, наводящее ужас.

В этой абсолютной тишине оберфюрер увидел, как по ощетинившемуся лесом склону ущелья скользит огромная крылатая тень. «Планер, — подумал Раттенхубер. — Над горами летит русский планер. Он летит беззвучно и в свете луны кажется гораздо больше, чем на самом деле. Если я подниму глаза, я его увижу».

Но заставить себя посмотреть наверх он так и не смог.

Он стоял над обмякшим Йонсом, сосредоточенно разглядывая песок у себя под ногами. Вальтер у него в руке казался бесполезной игрушкой.

Время замерло.

Что-то происходило там, впереди, внутри выложенной из старых костей звезды. Что-то бесшумно передвигалось в темноте, большое, невидимое в ночи. Один раз Раттенхуберу показалось, что он ощутил на своем лице дуновение воздуха от взмаха огромного крыла.

Все его нервы были напряжены до предела. Сердце било в ребра, как таран в ворота осажденной крепости.

Кончилось это так же внезапно, как и началось. Звуки вернулись, будто кто-то выпустил их на свободу. В уши ударил гул падающей воды. Оберфюрер вскинул голову и увидел Марию фон Белов. Она, раскинув руки, лежала прямо в центре перекрестка. Кости, составлявшие пентаграмму, были разбросаны в беспорядке. Раттенхубер поискал глазами Казбека, но не нашел его. Пес бесследно исчез, будто его и не было.

Раттенхубер подошел и поднял Марию фон Белов на руки. Она оказалась неожиданно тяжелой — все тело адъютанта фюрера словно окаменело. На лице, туго обтянутом неестественно белой кожей, застыло странное, незнакомое Иоганну выражение — смесь ужаса и экстаза. Зрачки закатились, рот был полуоткрыт, влажно сверкали зубы.

Раттенхубер отнес свою подопечную к водопаду и без особых церемоний сунул ее голову под струю воды.

— Если еще раз задумаете совершить такую гнусность, — сказал он, когда Мария отплевалась и отфыркалась, — на меня можете больше не рассчитывать.

— Бросьте, Иоганн, — хриплым голосом отозвалась фон Белов, — вы даже не понимаете, что мне удалось совершить.

— Неужели? По-моему, все предельно ясно. Вы прикончили ни в чем не повинную собаку и довели до сердечного приступа безобидного старика.

— Я открыла нам путь, Иоганн. Путь в самое сердце древней страны тайн. Богиня Луны услышала меня и приняла мою жертву. Теперь славный пес будет нашим проводником в лабиринтах подземного мира.

— По-моему, вы бредите, — грубо сказал Раттенхубер. — И, кстати, куда вы дели Казбека?

— Вы что, ничего не поняли? — фон Белов удивленно посмотрела на телохранителя. — Пса забрала она, Геката, Повелительница трех миров.

— А вы, стало быть, Медея?

— Браво, Иоганн. Вы действительно хороший полицейский. При случае я упомяну об этом фюреру.

Раттенхубер сплюнул и отвернулся.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Западня

— Вот здесь и живем, — сказал Титоренко, обводя рукой поляну.

Поляна была бугристой, как будто из-под земли пробивались великанских размеров грибы. «Землянки», — понял Гумилев.

— Восемьдесят пять человек у меня в отряде. Имеем на вооружении 45-миллиметровую пушку, пять станковых и десять ручных пулеметов. Есть еще один лагерь, неподалеку. Но там народу поменьше.

— Постоянно на одном месте? — спросил Шибанов, кусая травинку. — Не рискованно?

Титоренко махнул рукой.

— Да не, мест-то много. На зиму поближе к Озерищам переселимся, там у нас теплые схроны. Ну а пока и здесь неплохо. Немец сюда лезть боится, а если сунется, мы его опять раскатаем, как Тарас Иваныч учил…

— Значит, не вышло у Петренко до ставки добраться?

Титоренко помрачнел.

— Оттуда мало кто вернулся. Тебе с Антоном Крюковым поговорить надо, он там с Тарасом Иванычем был и в живых остался. Правда, ногу потерял.

— Ну, так давай сюда своего Антона! Что с того, что без ноги. Мне ж с ним не плясать.

Начальник партизанского штаба развел руками.

— Нету здесь Антохи. Вернулся в Пружаны, к бабе своей. Я, говорит, на одной ноге по лесу уже не побегаю, а отряду лишние глаза и уши рядом с немцами не помешают. Так что он теперь у нас там навроде разведчика.

— А что, в Пружанах немцы есть?

— Наведываются иногда. Староста там местный очень перед ними выслуживается.

Шибанов задумчиво побарабанил пальцами по стволу осины.

— Чего-то я в толк не возьму, Михалыч. Если староста там — иуда, а Крюков ваш без ноги домой пришел, как так получилось, что немцы его сразу не сцапали? Ясно же, что он ногу не на рыбалке потерял?

— Старосте тоже жить охота, капитан, — вздохнул Титоренко. — Выдаст он Антоху, мы его повесим. А так он молчит, и фрицы ничего не знают.

— Сложно тут у вас, — крякнул Шибанов.

К ним подошла молодая круглолицая женщина со смеющимися васильковыми глазами.

— Пойдемте, товарищи, к костру, я вам борща налью.

— Борща — это хорошо, — оживился Теркин. — Я украинский борщ очень уважаю! Особенно если с чесночком да с краюшкой черного!

— Действительно, — спохватился Титоренко. — А то я вас тут разговорами замучил совсем.

Борщ оказался отменным. Гумилев быстро съел свою порцию и по приобретенной в лагере привычке вытер миску хлебным мякишем.

— Понравилось? Хотите, я вам еще налью? — спросила круглолицая.

— Если можно, — Гумилев протянул ей миску. Шибанов похлопал его по плечу.

— Ешь, Лева, ешь, набирайся сил. Они тебе понадобятся.

Гумилев вопросительно посмотрел на капитана.

— Идеи появились?

— Думаю, надо нам расспросить этого Крюкова как следует. Следишь за моей мыслью?

— Значит, пойдем в Пружаны?

Шибанов вздохнул.

— Времени у нас немного, вот в чем беда. Мы уже и так три дня потратили, а толку чуть. Хотел я вас со старшиной попросить сходить в Пружаны вдвоем, а сам тем временем занялся бы рекогносцировкой на местности. С другой стороны, сомнения меня гложут. Сможете вы все как надо разузнать? Вопросы верные задать?

— А то мы дети, — обиженно буркнул Теркин.

— Ну почему — дети? Нас вон в школе НКВД полгода специально учили, как допрос правильно вести.

— Так то — допрос, — сказал Гумилев. Что-то в словах капитана его покоробило. — А мы ведь просто с человеком побеседовать хотим.

— Ну и хорошо, — Шибанов крепко сжал его запястье. — Я ведь, хлопцы, в вас не сомневаюсь. Одна просьба — не задерживайтесь там. Хорошо бы вам к ночи уже вернуться.