Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен Страница 27

прекрасны, что могли бы быть сестрами самой Фрейи. Матерью их была вторая жена Грима, рыжеволосая, статная женщина по имени Герд. Таков был ее нрав, что она вечно хлопотала, не успевая присесть: таскала корзины, рубила еду для свиней, а то и спускалась к берегу и собирала водоросли. Ее дочери, с такими же густыми рыжими волосами, всегда следовали за ней; эту троицу было заметно издалека по их пышным развевающимся на ветру волосам. Старшей, Астрид, было восемнадцать, у нее уже был жених с соседней усадьбы, звали его Кара. Кара постоянно наезживал к ним на своей мохнатой лошадке и предлагал свою помощь в усадьбе, так что Грим считал его славным парнем. Младшая сестра, Сигрид, была младше на несколько лет. Однажды вечером, смазывая мою рану, она спросила, сколько мне лет. Я ответил, что скоро будет четырнадцать, и на ее лице появилась улыбка, а девичья застенчивость уступила место детской радости. «Мне тоже!» – воскликнула она. Оказалось, что мы с Сигрид не только ровесники, но и дни рождения наши приходятся на один и тот же месяц.

Сигрид была еще скорее ребенком, чем девушкой. Плоскогрудая и тоненькая, но очень высокая, как росток, тянущийся к небу и не выбрасывающий побеги вширь. Стройную фигурку венчали пышные рыжие волосы, которые будто вели собственную жизнь. Они взвивались под самым легким дуновением ветра и, похоже, недолюбливали шапки и капюшоны, Сигрид стягивала их, стоило только матери отвернуться. В усадьбе Сигрид отвечала за то, чтобы овцы не забредали в скалы, так что ее нередко можно было найти на берегу, она волокла упрямую скотину на берег, по колено в приливной волне. Передвигалась она бегом и казалась такой легкой, что мне казалось, ее скоро подхватит порыв ветра и унесет в небо. В доме она была тихой, говорила мало – этим мы тоже походили друг на друга. Смазывая мою рану, она едва осмеливалась поднять на меня глаза. Наверное, в те мгновения мы представляли собой странное зрелище, и домочадцы часто посмеивались над нами.

Я все еще помню запах ее пышных волос, когда она наклонялась над моей ногой. Сначала он напоминал о ветре и море, каменистых пустошах, болотных бочагах и водорослях, но под этими запахами крылось что-то еще, близкое и теплое. Этот запах пьянил меня слаще меда. Запах и прикосновения ее пальцев к коже… От них моя боль тут же стихала. Но вскоре я узнал, что нога моя никогда не излечится до конца. Топор раздробил мышцы до самой кости, и эта нога навсегда осталась слабее второй. Я так и не избавился от хромоты.

Кроме Грима с женами и детьми, в усадьбе было еще трое обитателей: жены Хакона и Харека, они были сестрами родом из приграничных земель к северу от Нортумбрии. По вечерам они чаще всего сидели за ткацким станком, пряли шерсть или вязали иглами и переговаривались на своем языке, который не понимал ни я, ни кто-нибудь другой в этом доме. Как я понял, они появились в этом доме совсем недавно и понести еще не успели. Третьим был Гард, дальний родственник Грима, в молодости он был большим пьянчугой, попал в должники к оркнейскому ярлу и лишился и дома, и скота. Говорили, что, если бы Грим не взял его в услужение, он бы умер с голоду. К тому времени Гард был уже взрослым мужчиной, но жил один, его жена бросила его и уехала на материк.

Пару недель мне дали отдохнуть. Рана заживала, и боль перестала меня мучать. Едой и питьем меня потчевали вдоволь, а Грим поведал мне историю, как его предки бежали от Харальда Прекрасноволосого и едва выжили в ужасном зимнем шторме на море. Мы с Фенриром отъелись и отдохнули, и однажды Грим вывел меня на пустоши за домом. Теперь, когда я уже выздоровел благодаря его заботам, может быть, я посмотрю, нельзя ли починить его лодку? Инструменты есть, а на конюшне лежат несколько бревен, привезенных им с материка. Если я приведу в порядок его старый кнорр, он позаботится о том, чтобы и другие семьи на острове об этом узнали. У них водится серебро, ведь они продают тюленьи шкуры торговцам с кораблей, иногда заходивших на остров, так что за оплатой дело не станет. Но сперва ему надо кое-что узнать. Тут Грим ухватил меня за плечо. Ладонь была тяжелой, серо-голубые глаза удержали мой взгляд. То, что я бежал из рабства, они поняли уже в первый день, и никто об этом ни словом не обмолвился. Но Гриму надо знать, не убил ли я кого, когда убегал? Под его взглядом я не смог солгать и утвердительно кивнул. Грим тяжело вздохнул, между бровями прорезалась глубокая морщина. Тогда он спросил, не упоминал ли я кому-нибудь, куда собираюсь бежать? Может, кто-нибудь следует за мной, чтобы отомстить? Я помотал головой. Никто. Он может быть уверен, там, откуда я сбежал, живых не осталось. И я никак не мог рассказать кому-нибудь, куда лежит мой путь, ведь я и сам этого не знал. Я просто плыл на запад. Конечно, я надеялся найти своего брата, но не сказал об этом ни Гриму, ни кому другому. И, по правде говоря, мне казалось, что с моей стороны было бы сумасшествием уплывать отсюда в ближайшее время. У меня есть крыша над головой, я свободен. Лучше пожить здесь.

На следующий день Харек и Хакон вынесли из конюшни два бревна. Древесина была отличной: ровные стволы берез, срубленные в Шотландии, в нескольких днях пути. Мы привязали эти бревна к моей лодке, и я отплыл туда, где стояло пострадавшее судно. Со мной отправился Харек, а Фенрир свернулся клубочком под кормовой банкой. В тот день над заливом дул свежий бриз.

Путь до кнорра был недолгим. Хакон мне рассказывал, что шторм пришел внезапно, они с братом заплыли в воды между островами и едва сумели провести лодку мимо мелей на западе. Но здесь, между Хаэй на юге и Грамсэй на западе, их подхватил прилив и бросил на скалы.

Кнорр стоял на берегу рядом с домом Хутта. Когда мы гребли к берегу, Хутт, невысокий мужчина, стоял между накладами торфа, и мне показалось, что он, в своем длинном меховом плаще, с густой кудрявой бородой больше всего походил на подземного жителя. Но Харек сказал, что, хоть его отец с Хуттом дружбы не водит, Хуттыш, как его прозвали, не собирался предъявлять права на чужое добро, вынесенное штормом на его