Буканьер - Геннадий Борчанинов Страница 27

Я уселся рядом, достал нож и принялся обрезать ногти, обломанные и страшные после долгих месяцев работы в поле и рытья подкопа. Такой нехитрый, почти медитативный процесс давал ещё и возможность подумать. Куда подевались Эмильен и Шон? Кто такой этот де Валь? Чем это для нас чревато? Вопросов было больше, чем ответов. Но больше всего меня беспокоил Обонга, который даже не притронулся к мушкету, лежавшему рядом с ним, да и вообще, сидел теперь понурый и грустный.

— Эй, Обонга! — сказал я.

Негр поднял на меня тоскливый, затравленный взгляд.

— Что с тобой? — медленно и внятно, так, чтобы до негра точно дошло, спросил я.

Обонга пожал плечами. Он начинал всё сильнее меня раздражать своим поведением.

— Я начинаю думать, что зря тащил тебя на собственном горбу, и надо было послушать Шона, — сказал я. — Говори, что случилось.

— Ничего, — буркнул негр. — Жрать охота.

— Эти сказали, жрать дадут, — вставил Муванга.

— Ясно, — буркнул я.

Жрать и правда хотелось, особенно учитывая, что со всех сторон доносились весьма аппетитные запахи жареного мяса, от которых сразу начинал урчать желудок. Обонге, видимо, приходилось труднее всего. В армии мы таких называли нехватами, и солдаты в таком звании были одними из самых неуважаемых. Ине зря.

Можно было бы, конечно, пойти на охоту, но я что-то сомневался, что сумею подстрелить кого-нибудь в лесу и потом вернуться в лагерь. Вдобавок, я надеялся, что на охоту уже ушли Шон и Эмильен. Во всяком случае, они либо на охоте, либо рассорились до такой степени, что пошли выяснять отношения за пределы лагеря, и я всё же надеялся, что они вернутся с добычей.

Я закончил с ногтями, вытер нож и убрал его в ножны. Несколько минут мы молча сидели у потухшего костра, отгоняя москитов и поглядывая по сторонам. Поговорить с неграми, в принципе, было не о чем. Мне это быстро наскучило, и мой взор упал на вчерашние трофеи и одежду, снятую с мертвецов. Пожалуй, можно было заняться стиркой, раз уж делать всё равно нечего.

Из всего, что мы сняли с троицы надзирателей, мне по размеру подошли только мешковатые штаны Пьера Сегье и ситцевая рубаха Кокнара, на которой ещё оставались кровавые пятна и, возможно, даже кусочки его мозгов. Сапогов по размеру не нашлось, но я даже как-то уже привык ходить босиком, так что не особо расстроился. Так что я собрал шмотки и отправился обратно к ручью, строго наказав Муванге оповестить меня, если вернутся Шон или Эмильен.

Ручей в том месте, где я брился, не слишком подходил для стирки, и я прошёл чуть ниже по течению, где он становился чуть шире и глубже. Остро не хватало мыла или хоть какого-нибудь средства. Кровавые пятна уже успели въесться в ткань, и даже холодной водой отстирывались плохо.

Чужая одежда воняла. Я чувствовал это даже сейчас, и раз за разом продолжал замачивать штаны и рубаху в ручье. По-хорошему, нужно было бы ещё и прожарить эти шмотки, я бы не удивился, если бы обнаружил там бельевых вшей. Но в отсутствие утюга я даже не представлял, как это можно сделать, так что решил, что хорошей стирки будет достаточно.

Наконец, когда мои руки уже стало скрючивать от холодной воды, а рубаха грозилась порваться от чересчур усердной стирки, я решил, что пора заканчивать. Мокрое бельё я разложил прямо тут же, на камнях, под жарким карибским солнцем оно высохнет моментально, а сам разделся догола и ненадолго окунулся в воду, смывая с себя всю грязь, накопившуюся за долгие месяцы рабства. Купаться было зябко, но я стойко терпел холод, пока не вымылся полностью, а когда я вылез из воды, одежда уже высохла, и я наконец-то оделся по-человечески.

Штаны были великоваты и сидели на мне, как мешок, пришлось подпоясать их широким поясом, снятым с того же Сегье, рубаха, наоборот, не сходилась на груди, и пришлось оставить её расстёгнутой, будто я какой-то жиголо, но в остальном всё было превосходно. Я наконец-то ощутил себя свободным человеком.

Мои лохмотья, некогда бывшие модными пляжными шортами, я оставил здесь же, в кустах, брезгуя к ним даже прикасаться.

Глава 22

По пути назад я увидел апельсиновое дерево чуть в стороне от лагеря, на котором висели бледно-оранжевые плоды. Это было, пожалуй, первое местное дерево, которое я точно знал. Несколько подгнивших апельсинов валялось на земле, ветки грузно сгибались под тяжестью плодов. Я сорвал один, на всякий случай разрезал ножом. Точно такие же апельсины, как и везде. Это радовало.

Кислый плод истекал липким соком, в каждой дольке гнездились по несколько косточек, но для меня он всё равно показался самым вкусным и сладким на свете. Я сорвал по одному апельсину для каждого, сунул их за пазуху и пошёл к своим.

Я шёл к лагерю, пытаясь хотя бы примерно посчитать, сколько здесь живёт людей, и по всему выходило, что здесь обитало около полусотни буканьеров вместе с рабами и слугами. Люди приходили и уходили, солили здесь мясо и сушили шкуры, складывая их в этих самых хижинах. Обедать и спать предпочитали на улице. Костры палили не для того, чтобы согреться или приготовить пищу, а чтобы отогнать дымом вездесущих москитов и прочий гнус. Очень много в лагере было собак, у каждого буканьера непременно были одна-две собаки, отчего в лагере постоянно раздавался собачий лай. А всё добытое мясо и шкуры они потом продавали плантаторам, колонистам и морякам.

Негры так и сидели возле кострища, вероятно, даже ни разу не сойдя с насиженного места, не то от страха, не то от лени. Другие негры в лагере тоже были, но в качестве рабов, и на наших они поглядывали с какой-то нескрываемой завистью и отчасти даже враждебностью. Местные рабы заготавливали дрова, сушили шкуры и занимались прочей рутинной работой, впрочем, куда менее изматывающей, нежели работа на плантации.

Я подошёл к ним, бросил каждому по апельсину. Обонга тут же оживился, грязными пальцами содрал кожуру и вгрызся в сочную мякоть. Я скривился от этой картину, наблюдать это было неприятно.

— Спасибо, масса, — сказал Муванга, колупая ногтем толстую кожуру.

Глядя на них, как-то даже сложно было представить, что эти негры могли устроить побег. Ни тот, ни другой не обладали достаточной смелостью, разве что Муванга в какие-то