Михаил Королюк - Квинт Лициний 2 Страница 28

– Да, я помню, ты докладывал… Но генерала ГРУ этого не вздумайте отдавать! Такие должны платить сполна! Здесь и кровью! Кстати, Костя, – повернулся он к тихо сидящему на уголке Черненко, – тут и твоя недоработка, отдела административных органов. Куда смотрели, когда генерала давали?!

Черненко истово закивал, соглашаясь.

– Леонид Ильич, – мягко вступился Андропов, – с этим генералом особый случай. Очень, очень ловко маскировался. Законченный авантюрист, работал не за деньги, и не за идею, а за острые ощущения. Таких почти невозможно выявить стандартными методами наших кадровиков. Так что я не думаю, что у Константин Устиновича недоработали. И, к сожалению, возможно именно на него и придется менять Гийома с женой. Других шпионов сопоставимого масштаба нет. Остальные – обычная мелочь, просто их сейчас оказалось много.

Брежнев покраснел от негодования:

– Да он сколько знает!

– А мы и не сразу отдадим. Во-первых, мы взяли этого Полякова под свой контроль, и он согласился работать под нашу диктовку. Так что сейчас он – прекрасный канал для дезинформации противника. Когда мы его обменяем, найдем способ дать знать об этом американцам, и их доверие к его данным будет подорвано. Во-вторых, мы рассчитываем, что будем играть через него два-три года, и за это время поменяем некоторые важные методы работы. Ну и, в-третьих, самое печальное, наиболее важную информацию он так и так уже передал.

– Эх… На фронте все проще было, – огорченно вздохнул Брежнев, – предатель – к стенке, и никаких гвоздей. И правильно это! Так и надо!

Он пробежался глазами по столу, ища что-то, а потом вспомнил, что уже выпил вечернюю простоквашу, огорченно причмокнул губами и повернулся к Черненко:

– Костя, а поставь-ка ты ту пластинку с фронтовыми песнями, где Марк Бернес поет.

Андропов расслабился, глядя на багровеющие сквозь седой пепел угли.

– В далекий край товарищ улетает, – начал довольно музыкально подпевать Брежнев, – Юра, давай, подключайся дорогой, не грусти…

– Родные ветры вслед за ним летят, – ладно вывел дуэт, и Брежнев требовательно повернулся к Черненко, – Костя, ну!

– Любимый город в синей дымке тает, – негромкие, чуть надтреснутые от возраста голоса наполняли небольшую комнатку, – знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд…

Глава 6

Вторник, 01 ноября, 1977, утро,

Афганистан, Кабул.

– Саша, я прошвырнусь до биржи, – Вилиор Осадчий погромыхал тяжелой связкой ключей, выбирая нужный, и отпер престарелый сейф. – Потолкаюсь, послушаю.

– Хуб, буру, [*хорошо, вали – на дари] – меланхолично согласился его зам и перешел с дари на русский, – слушай, курева прикупи, закончилось.

– Куплю, – резидент советской разведки извлек из темного чрева сейфа четыре пухлые пачки долларов и бросил в потертый дипломат. Уже стоя в дверях, повернулся и уточнил без всякой надежды в голосе: – Ничего нового нет?

Морозов поморщился:

– Глухо. Я с Кадыровым накоротке переговорил в курилке, у соседей тоже ничего пока.

– Плохо… Неделя уж прошла, – Вилиор побарабанил пальцами по косяку, – ладно, может мне повезет.

«Да, плохо» – думал он, идя по коридорам посольства к выходу, – «плохо. Уплывает Афганистан, уплывает, и чем дальше, тем быстрее. Денег Дауду надо все больше, и ходит он теперь за ними к иранцам и саудитам. А кто девушку обедает, то ее и танцует. Конечно, задел у нас хороший, крепкий: одних обученных в СССР офицеров почти тысяча, и это не считая врачей, инженеров и учителей. Но новых курсантов Дауд теперь посылает в Индию и Египет. Хорошо, что пешаварская семерка и ЦРУ с Пакистаном за их спиной пока волнует его намного сильней, чем местные коммунисты. Но какой неудачный для нас год! Сначала Брежнев в апреле в Москве передавил на переговорах, а сардар ох как обидчив…».

Он сокрушенно покачал головой, вспоминая. В апреле, после государственного визита Дауда в Москву, вернувшийся с переговоров посол как-то за рюмкой водки по секрету поведал о чуть не выплеснувшемся наружу дипломатическом скандале:

– Представляешь, – раскрасневшийся Пузанов говорил быстрым горячим полушепотом, – он так, походя, сказал Дауду: «раньше из стран НАТО на севере Афганистана никого не было, а теперь под видом специалистов туда проникла масса шпионов. Мы требуем их убрать». А Дауд в ответ ледяным голосом: «Мы никогда не позволим вам диктовать нам, как управлять нашей страной. Лучше мы останемся бедными, но независимыми». Встает и на выход! И вся их делегация за ним. Леониду Ильичу пришлось догонять в дверях и извиняться, мол, не так выразился… В общем, остаток переговоров прошел скомкано, программу пребывания свернули и на следующий день улетели. Теперь выправлять надо.

«Выправлять…» – Осадчий с досадой толкнул дверь и вышел в залитый ярким солнцем посольский двор. – «Попробуй выправи, когда только что арестовали под две сотни коммунистов. Узнать бы, что с ними… И что на них…»

Стремительный порыв ветра из-за угла взвинтил и бросил в лицо пыль. Осадчий привычно закрыл глаза и задержал вдох, пережидая. Пыль, эта мелкая афганская пыль – она проклятие Кабула, наравне с вонью из сточных канав и пронзительными криками муэдзинов ранним утром. Она везде – и на улицах, и в доме, забивает нос и исподтишка порошит в глаза. Привыкнуть к ней невозможно.

Со стороны лицея Хабибийа, из старого форта на горе бухнула в небо «полуденная пушка». Значит, знакомый старик-артиллерист только что сверился со своими облезлыми наручными часами марки «Победа» и решил, что уже двенадцать дня. Ну, или около того.

Как-то раз Вилиор спросил у него, проверяет ли он свои часы. Тот, подумав, ответил:

– Нам, афганцам, время знать точно не нужно. Намазов хватает.

Да, время здесь течет иначе. А, иногда, кажется, что и не течет вовсе.

Если оглянуться на площади у центрального банка или в построенном советскими строителями микрорайоне, то видишь вокруг мужчин в галстуках и стайки девушек в юбках выше колен, и время пульсирует в привычном для европейцев темпе.

Но со склонов Асмаи и Шер-Дарваза, окружающих Кабул, с недоумением и раздражением взирает на это хаотично налепленный гигантский горный кишлак, возведенный бывшими дехканами и кочевниками. Эти саманные и глиняные домики, раскаляющиеся летом и продуваемые ледяными ветрами зимой, словно защитным валом отгораживают патриархальную страну от чуждых для нее центральных кварталов столицы. Под этим бездонным небом, что смотрело еще на Александра Македонского, все пришлое видится наносным. Посреди лабиринта дувалов ничего не изменилось с тех пор: те же голопузые, грязные, оборванные дети, те же хазарейцы, катящие свои вечные тележки, те же ослики, которым все равно, то ли идеи Маркса, то ли ислам, то ли зороастризм, лишь бы покормили и дали отдохнуть в тени, даже если она равна по площади лезвию ножа в профиль. И те же усталые, согнувшиеся водоносы набирают влагу из Кабул-дарьи в коричневые лоснящиеся бурдюки-мешки из бараньей или телячьей шкуры, с трудом взваливают их на сгорбленные спины и начинают медленный подъем в гору к жилищам бедняков.

Здесь время если и течет, то по кругу.

Осадчий проморгался от пыли, привычно чихнул и, чуть помахивая дипломатом, направился к тенистому закутку. Там он и обнаружил своего водителя, коротающего время за партией в нарды.

– Поехали, – скомандовал он, – надо до Сарай-и Шахзада прокатиться.

Тот со вздохом облегчения быстро перемешал фишки и, бросив огорченному сопернику торжествующее «работать надо, понимаешь – работать!», ретировался к машине.

Сразу за коваными воротами посольства начался другой, но, впрочем, уже ставший привычным для резидента мир. В нем на улице соседствуют советские, выкрашенные в желтый цвет «Волги» – местное такси, и семенят нагруженные овощами и фруктами ослики; строем – по пять-шесть человек в ряд, не обращая никакого внимания на машины и ведя между собой оживленную беседу, едут велосипедисты, а на обочине гордо игнорируя весь этот поток бредет через центр столицы скромный пуштунский кочевник с караваном из пяти связанных между собой верблюдов.

Припарковались на набережной Кабул-дарьи. Сама река давала о себе знать лишь вонью из пересохшего русла. Улицы же вдоль нее представляли собой один сплошной базар: ряды дуканов, лавок, мастерских, чайных и шашлычных тянутся насколько хватает взгляда. Теснота и давка, неистощимый водопад красок, звуков и запахов, что бурлит и клокочет, крутя мельницу торга.

Вилиор повел носом в сторону шипящих на шампурах кебабов из молодой ягнятины. В животе что-то согласно уркнуло, но он пересилил этот позыв и неторопливо зашагал дальше, мимо жаровни, мимо мальчишки, продающего на вес «пакору» – кубики свеклы, обжаренные в кляре из нутовой муки с пряностями, мимо прилавка с орехами в сахаре и сушеных ягод тутовника в меду, в узкий и тенистый проулок.