Александр Прозоров - Воевода Страница 29

Вожников все-таки нашел слабое место этого мира. И было оно отнюдь не в кривых огнестрелах, неразвитой медицине или отсутствии автомобилей. Слабое место здешних обитателей оказалось в их неспешности и неорганизованности. В том, что все планы верстались с точностью плюс-минус неделя, что дела шли в зависимости от погоды и настроения, что встречи назначались с указанием разве что желаемого месяца, да и то не всегда. Да что говорить, если на нынешних часах даже минутная стрелка отсутствовала за ненадобностью!

Вымеренные, просчитанные и согласованные действия сотен людей, раскиданных в разные места, казались здесь так же невозможны, как прыгающие улитки или музицирующий на горе рак. Ничего подобного здесь никто не ожидал и готов к этому не был.

Между тем банальная склянка – песочные часы, и согласованная точка отсчета – рассвет или закат, плюс безусловное, даже слепое послушание ватажников, поставленных во главе ударных сотен, позволяли Егору творить настоящие чудеса…

Июля 1410 года

Новгород

Именитый новгородский купец Данила Ковригин сидел в жердяной сторожке возле причалов и, весело мурлыча что-то себе под нос, сносил в общий список, на отдельный лист рыхлой коричневой бумаги, цифры из толстых прошнурованных книг, зажатых между массивными резными деревянными обложками. Не красоты ради, а чтобы не трепались при перевозке с места на место и чтобы страницы не коробились.

Минувший год выдался донельзя удачным. Просто на загляденье. Самым добрым и приятным своей нежданностью событием стал набег хана Едигея на Низовскую землю. Татары зело обильно потравили хлебные поля и огороды, разорили ловы и амбары, угнали стада, разметали людишек с привычных мест, от обжитых промыслов. Посему с урожаем, с мясом и птицей на Руси было о прошлом годе тяжко. Прямо скажем – голодно. Ан струги ковригинские тут как тут: рыбка соленая, рыбка вяленая, рыбка копченая, рыбка мороженая. Давай деньгу – будешь сыт.

Голод – не тетка: растрясли низовские по зиме свои кубышечки, потекло серебро в мошну купеческую полноводными ручьями.

Ханы ныне меж собой в Орде грызутся, старшинством и саблями меряются. Им от сего никакого проку, ан купцу Даниле опять же лишнее серебро. Прииски соляные, что на Горьком море крымском[17], что в Баскунчаке Астраханском, в запустение пришли. Трудно тамошним приискам без рачительного хозяина. Работники мрут быстро, новые рабы постоянно надобны, воины для охраны, приказчики преданные. Но татарам ныне не до приисков, заняты они. Власть делят.

А как людишкам без соли?

И опять побежали струги вниз по Волге и Дону – в места, куда раньше и не хаживали, ибо своего товара с избытком хватало, в иных же местах цена вверх поползла. Ненамного, по три деньги на пуд – ан курочка по зернышку клюет и сыта бывает.

Кабы не варяги русские, что тоже соль ушкуями во все края рассылают, цена бы еще выше прыгнула. Постоянно норовят сладкий кусок из-под носа увести!

«Вот бы было хорошо, коли бы великий князь Василий очередной поход супротив Новгорода затеял, – мечтательно зажмурился купец. – Порубежье бы южное разорять начал. Руса город богатый и аккурат на его пути находится. Побил бы Василий варягов, разогнал по лесам окрестным от доходных родников – как бы это было славно! Тут уж не деньгу с пуда, тут полновесный рубль накинуть можно будет. В Орде ныне замятня, прииск соляной на Баскунчаке восстанавливать некому. Хорошо-о-о…»

Услышав шаги, он приоткрыл глаза, увидел хорошо одетую женщину и невольно приосанился, хотя и не вставая с кресла. Настроение у него было благостное, радужное. Данила даже не рассердился, что его потревожили в потаенном месте, куда он удалялся, чтобы спокойно вести трудные счетные дела: подальше от домашней суеты, от кричащих детей, вечно что-то выпрашивающей жены, от приказчиков, стряпух, юродивых, постоянно шлявшихся Христа ради вокруг его недавно сложенных каменных палат, норовя пробраться в обеденную залу. А еще лучше – к нему самому и выпросить серебряную монетку. А лучше – две. А еще лучше – горсть. А еще лучше – злата…

Ненасытное отродье! Ему на солеварнях постоянно людей не хватает, хоть плачь, а эти дармоеды жалуются, что есть нечего.

А работать не пробовали?!

– Вроде как богатейший купец, в совет городской входишь, торг по всему свету ведешь… – Гостья ковырнула ногтем стену, сдирая кору с одной из жердей. – А дела свои в сарае справляешь.

– Лето… – Лицо купца расползлось в широкой улыбке. – Ветерок продувает, птички поют, листья шелестят, вода журчит. Хорошо… В палатах же каменных ровно как в склепе. Не люблю.

– Птички – это хорошо, – согласилась гостья. – Ты меня знаешь, купец?

– Конечно, знаю, – кивнул он. – Ты жена изгнанного ватажника. За мужа пришла просить?

– Нечто ты полагаешь, мой муж, князь Заозерский, нуждается в заступничестве? В чьей-то милости? – вскинула брови женщина. – Ты хоть знаешь, где находится наше княжество, купец?

– А где? – вальяжно поинтересовался Данила.

Тут вдруг в его голове оглушительно щелкнуло: «Славянский волок!!!» Тот самый торговый путь, по которому его струги уходят с солью и рыбой в Низовскую землю! Девять из десяти его стругов протаскивают каждое лето аккурат мимо Кубенского озера.

– Да ты присаживайся, матушка-княгиня, в ногах правды нет, – забеспокоился купец. С опозданием сообразил, что в сторожке стоят только грубые лавки, вскочил с кресла и проволок его вокруг стола, повернув к женщине. Однако гостья не села, глядя на него с легкой снисходительностью.

– Княжество моего мужа там, куда ступила его нога, – заявила она. – Вот приплыл он в Жукотин, и стал Жукотин его городом. Приплыл в Стекольну, и стала Стекольна его городом. Приплыл в Холмогоры, так теперь на него там каждая собака чуть не молится. Стараниями мужа моего, князя Егора, в Холмогорах ныне самый последний золотарь – и тот в графском плаще щеголяет, а нурманы со свеями и носа в море Белое не кажут. За то в двинских и поморских землях князю Заозерскому почет и уважение, любовь огромная от люда простого. Да и ратники тамошние его страсть как жалуют. Вона, несколько сотен охотников лихих намедни пришло в его ватагу записываться. Аккурат оттуда, с моря Белого. Кстати, я слышала, у тебя там дела имеются? – Елена сделала длинную паузу и ласково спросила: – Ты уже похвастался тем, как вы моего мужа с громким шельмованием изгоняли из Господина Великого Новгорода?

У Данилы Ковригина резко и остро засосало в животе. Его воображение так ярко и подробно нарисовало полыхающие в Поморье его солеварни и ловы, разоренные амбары, порубленные струги, словно он увидел все это собственными глазами.

– Так то же не я, то вече новгородское, – не без труда выдавил из себя купец. – Я же к князю Егору Заозерскому со всей любовью и преданностью отношусь. У меня ведь там, в Поморье, свеи проклятущие три солеварни несколько лет тому разорили. Князь же Егор Заозерский сквитался, за что ему поклон от меня низкий… И от людишек моих. Коли вдруг нужда какая возникнет, так я к нему со всею душою… Ну, там, а коли вдруг… Амбарами моими, причалами пусть пользуется, только рад услужить. Отдохнуть пожелает – любое мое подворье тамошнее завсегда в его распоряжении. Невозбранно… Иная же нужда возникнет… В совете там заступиться, со снаряжением подсобить – так завсегда… Друг ваш преданный!

– Да я и не сомневалась, что на дружбу и преданность твою мы с Егором завсегда положиться можем. – На лице княгини не дрогнул ни единый мускул. – Я всего лишь за советом к тебе заглянуть решила. Сад я у себя возле дома делаю, желаю рыбок ярких в прудики пустить. Есть такие забавные: цвета золота и с хвостами длинными и мягкими, ровно вуаль. Не знаешь, где бы таких можно раздобыть?

– Поймаем! – не моргнув глазом, поклялся купец. – Поймаем и доставим. Не сумлевайся.

– А, хорошо. Тогда я буду ждать.

– Мужу от меня поклон низкий передай. Поклон и благодарность огромную. Завсегда его сторонник преданный!

– Не беспокойся, Данила, – кивнула Елена. – Все в точности передам.

А через три дня ей удалось добиться встречи и с самим архиепископом. На эту встречу княгиня оделась во все черное, словно пребывала в трауре. Для большего контраста в руках она держала белый платок и оторочку на войлочной душегрейке тоже велела сделать из белоснежного песца.

Душегрейка оказалась очень полезной идеей – в каменных и толстостенных палатах было зябко даже в знойный июнь. Отец Симеон тоже предпочел шерстяную рясу сутану и войлочную тафью. Скромные, серые, без всяких украшений. Единственной драгоценностью в его одежде был крест. Даже персты новгородского пастыря, на диво, не украшали никакие самоцветы.

– Здравствуй, дочь моя, – протянул ей руку для поцелуя священник, восседавший на кресле, более похожем на трон. – Что за нужда привела тебя в мой дом?