Александр Карпенко - Грань креста (дилогия) Страница 29

Про бабульку. Кто не знает, что такое одиночество, тот вряд ли поймёт. Нескончаемая череда серых, однообразных дней, которые нечем заполнить. Отсутствие не просто родной души рядом, но вообще живого человека, к которому понадобилось бы обратиться, хотя бы и с пустяком. Немощь, насилу дающая обслужить самое себя, плюс — нищета… Старушка вешалась трижды. Два раза её успешно вынимали из петли случайные люди, на третий, справедливо решив, что прослеживается определённая тенденция, захотели познакомить её с психиатром. Люси долго не разговаривала:

— Ведь грех это, бабушка. Ты ж веруешь, поди.

— Грех, как не грех, — с достоинством отвечала та, подслеповато, щурясь понять, с кем беседует, — а жить так, как я, не грех? Кому я нужна?

— И не страшно ж тебе было руки-то на себя накладывать?

— Вперёд страшно, а потом я привыкла.

— Ну, поехали…

Борух Авраамыч отсутствовал. Приём вела пожилая высокая дама с благородной осанкой и шикарной седой косой, уложенной короной вокруг головы. Она внимательно оглядела странгуляционный рубец на шее старушки и, пренебрегая нашим сопроводительным листом, увлекла её в глубь приёмного покоя, поближе к чайнику и накрытой кружевной салфеточкой тарелочке с чем-то румяным и аппетитным.

Мы убыли во двор ожидать вердикта на свежем воздухе. Люси развлекала меня местными рассказками:

— …как покойник. Только дух сивушный кругом. Алёнка давай его глядеть, не в коме ли. Зрачки смотрит, давление меряет, ну и прочее. Хлопочет, а этот сидит у ящика, на неё таращится. Девчонка ладная, а погода жаркая, халатик коротенький на голое тело. Она так повернётся, сяк наклонится. Глазёнки-то у него поразгорелись, похоть взыграла, он ручонку-то шаловливую ей под халат и запустил. Больной вмиг ожил, хвать за топор и ну их по дому гонять! «Ах вы, изверги, — кричит, — я тут с ангелами уже беседую, а вы у моего смертного одра блуд учинили!» Насилу ноги унесли да давай нашу бригаду на помощь кричать, белая горячка, мол… А сходи-ка ты, Шура, посмотри, что там с больной, — спохватилась моя маленькая начальница.

Я нырнул в прохладу приёмного покоя. Беседа нашей старушки с доктором неспешно текла к обоюдному удовольствию. Дрожал янтарный чай в высоких стаканах, блестела на блюдечке горка колотого сахару. Бабулька прихлёбывала мелкими птичьими глоточками и погружалась всё глубже в дебри своей генеалогии. Похоже, перебирались уже четвероюродные заборы старушкиного плетня. Врач, согласно кивая, жевала пышный пирожок. Надолго обосновались.

Выбрел обратно, щурясь на дневное светило. Мышка вопросительно глянула на меня.

— Беседуют, — махнул я рукой, — толкуй, что там дальше было.

— Дальше-то? Да всё просто. Приехал Равиль. А фельдшером у него Гоша Грузило. Ежели четверых таких, как ты, сложить, навряд ли один Гоша получится. У Гоши стиль бесхитростный: вместо «здрасте» — кулаком в душу. А уж потом «зачем вызвали». Как они там беседовали, неведомо. Только вылез больной через сколько-то времени, на коленях к Алёнке ползёт и кланяется: «Извините, госпожа, Христа ради».

— Госпитализировали?

— Ага. В травму с сотрясением мозга. А девчонке позор на всю «Скорую», хоть беги.

— И вот вы, доктор, врёте всё, — вмешался неожиданно в разговор водитель.

— Ха, а я думала, ты там в газете вконец поселился и между строчек бегаешь. А уши-то, оказывается, снаружи остались!

— И всё равно врёте, — упрямо заявил пилот, — там и впрямь горячка была. Они шли на «плохо с сердцем», а тот на них — с топором. Всей и правды, что извиняться его заставили. А остальное Грузило, пустозвон, натрепал. Осрамил, дуб, деваху ни за что.

— Ты-то почём… — начала было моя начальница, но развитию спора помешало появление на крыльце привезённой нами старушки. Вид её был благостен, чистое маленькое личико светилось, будто вышла из храма. Она обернулась и истово поклонилась обшарпанной больничной двери, словно иконе.

— Благослови тебя Господь, госпожа доктор! — с чувством произнесла самоубийца-неудачница и направилась в нашу сторону. — Благослови и вас Господь, что привезли меня, скудоумную, сюда!

Мы разинули рты в немом удивлении.

— А и просветила меня госпожа доктор, а и на путь понаставила, возвышенно вещала бабка, — и от мыслей моих глупых рецепт выписала. Сделай, говорит, как написано, всё плохое отойдёт. Уж какая доктор душевная! Ну чисто андел Господен! — И, несколько сменив тон, попросила: — А вы, господа, не прочитаете ли мне, что за лекарство прописано? Я ить глазами слаба, самой не видать.

Мы оторопело приняли из слабых рук бумажку, развернули. На бланке с угловым штампом психиатрической лечебницы значилось:

«Felici domestici № 1

D.S. Для постоянного применения.

Подпись. Личная печать».

Наши рты уже не закрывались. Мы глядели то на бумагу, то друг на друга. Наконец Люси вымолвила:

— Я вижу то, что вижу, или меня сюда пора? — Жест в сторону приёмного покоя. Я покивал:

— Похоже, я вижу то же самое. Может, это у нас коллективное?

Бабулька занервничала:

— Что там, милые? Скажите, не томите старуху!

— Бабуль, — объявила мышка, — мы в латыни не сильны, прости. Вот мы сейчас профессора разбудим. Она тебе скажет.

— Молода чтой-то она для профессора, — засомневалась старушка.

— Профессор, профессор, бабка. Это тебе сослепу кажется. Шура, буди.

Мы невежливо, в две руки и две лапы, растолкали Дженифер и сунули под её мутные со сна глазки рецепт.

— Читай и переводи! — хором приказали мы с Люси. Дженни зевнула и, ничего не понимая, зачитала: — «Возьми. Кошку домашнюю одну. Выдай. Обозначь. Для постоянного…»

Старушка засияла радостно:

— Ай и правда. Вот уж дело так дело! Заведу себе котёночка, будет хоть с кем поговорить. Всё душа живая!

И заторопилась прочь, сияя и прижимая к сердцу драгоценный рецепт.

— Ну, хоть кого-то вылечили…

— Шура, — неожиданно заявила мышка, — а та история и впрямь Гошкины враки. Но ведь враньё — смешно, а правду скажешь, никто и не улыбнётся.

— Вот приедем когда-нибудь на базу, расскажешь чистую правду про рецепт.

— Да кто же поверит?!

Глава двадцать вторая

Те же. Перекрёсток. Автомобиль — на обочине. Мы — на травке. Жуём, что бог послал. Послано от души — пышный богатый каравай, головка нежнейшего сыра, изрядный мешок колючих жёлтых овощей с запахом и вкусом отменного огурца. Овощи конфискованы у впавшего в слабоумие алкоголика, который готовил их к засолке на закуску. Я иезуитски заставил бедолагу волочь их в машину, а при выгрузке клиента овощи, само собой, забыл. К дружному удовольствию бригады.

Поглаживая наполненное брюхо, обращаюсь к основательному ломтю сыра, из которого торчат задние лапки и хвостик начальницы:

— А меня вроде на перевозку поставить собирались…

Хвост покачался из стороны в сторону, из сырных глубин раздалось глухо и недовольно:

— Тебе плохо со мной работать?

— Да нет, что ты!

— Ну и помалкивай.

Люси прогрызла кусок насквозь и явилась с другой стороны.

— А что есть перевозка? — философски вопросила она, очищая элегантными движениями усики. — Перевозка, если вдуматься, есть перемещение ненужного тебе груза из одного места в другое. Нет?

— Ну, можно и так определить.

— Так чем ты не перевозка?

— Вон Дженифер третьи сутки катаем, а проку? Объесть она нас не объест, но, — скупердяйски сощурилась мышка, — взятку ведь дадут, делиться придётся.

Деваха обиженно надула губы:

— Это вообще-то моя машина, между прочим. Вы у меня в гостях, а не наоборот.

— Все мы на этом свете в гостях, — отмахнулась Люси, — а транспорт казённый.

И вновь принялась трудиться над сыром не хуже землеройного снаряда.

— За что она со мной так? — недоумевала Дженни.

— Не обращай внимания. Думаю, она просто ревнует.

— Ну и целуйся со своей мышью! — отвернулась та.

Ещё этого мне не хватало! Бабьи дрязги на бригаде!

— Не, ну ты послушай, что в ихнем парламенте творят! — возгласил водитель.

Рат снова вылупилась из сыра, значительно возрастя в поперечном объёме и став несколько благодушней.

— Если в сыре много дыр — значит, вкусный этот сыр, — возвестила она народу, — если в ем одна дыра — значит, вкусным был вчера!

— Ну, дыр-то ты насверлила от души, — не удержался я от замечания.

— В здоровом теле — здоровый дух, крепкий сон и аппетит за двух!

— Ой, насчёт духа и сыра, — оживилась Дженифер, — там, в психушке, один чудак есть, так он постоянно рассказывает, что мы все на сыре живём.

— Идея-то не глупа, — раздумчиво протянула Люси, ковыряя былинкой в зубах, — только как тебя в дурку занесло?

— Я прежде с доктором ездила — объяснила Дженни, — так он туда попал. Не знаю, как это по-вашему называется, а по-моему, просто с тоски по дому умом повредился. Он не один там такой. Ну, я раньше иногда заходила его проведать. А тот чудик сырный с ним рядом лежал.