Дмитрий Тараторин - Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф» Страница 29

Убедив Лаврентия Палыча в том, что под воздействием лазерных, пси-и прочих вверенных ему излучений запасы волшебной крови могут приумножиться, он получил к драгоценной емкости доступ. Предположить злодейский умысел нарком не мог, ибо в этом сосуде жизни заключалось и обещание вечности для самого Харина. Однако истерзанная душа ученого уже не подчинялась банальной логике. С криком «Гитлер акбар!» он произвел каким-то загадочным образом полную аннигиляцию емкости с кровью и себя самого.

А тем временем обстановка на поверхности становилась все более угрожающей. В Кремле царила паника. Различные группы влияния грызлись напропалую. А их главарей приструнить было абсолютно некому. Трагизм ситуации усугублялся тем, что все ближайшие соратники Лаврентия Палыча были вовсе плохи. Они в буквальном смысле разлагались. Соответственно курировать некомпетентную и ограниченную ораву силовиков, приведенную ими к власти, было некому. Эти персонажи были вполне эффективны, только будучи направляемы невидимой, но непоколебимо властной рукой. В ее отсутствие они только хищно пилили реквизированные у олигархов активы, ни о чем ином не заботясь.

Только до всего ли этого было Берии теперь? Утратив после безумной выходки Харина остатки доверия к подземным обитателям, он общался теперь только с бегемотом. Но, даже теряя нить сознания, он сохранял мстительную свою природу. Обливаясь холодным, предсмертным уже практически потом, он настырно тыкал в морду благодушной скотине фотографии подозреваемых в организации нападения на мутантоприемник.

Даже толстокожему провидцу было отнюдь не просто вычислить Шуршалина (он давно был у Берии на смутном подозрении). И все же, помотав в тяжком раздумье тяжелым своим черепом, Хаусхофер уткнулся слюнявой мордой в портрет генерала. Благодарный Лаврентий Палыч зарылся лицом в складки шкуры серого гиганта и зашептал: «Подсказал бы ты, звереныш бессловесный, выжить мне как?»

Шептал он довольно долго. До тех пор, пока в мозгу как бы сама собой не зашевелилась, казалось бы, дикая, но, с другой стороны, вполне перспективная мысль. И он из последних сил потащился в лабораторию, где хранились колбы с препаратами, синтезированными из биоматериала доисторических долгожителей.

Он знал, что вакцина из крови Хаусхофера в ходе испытаний проявляла себя наилучшим образом. Мелькнуло, правда, воспоминание о незавидной участи академика Петрова, пошедшего фактически по тому же рискованному пути. Но иного выхода его разлагающийся мозг уже не усматривал. Под угрозой немедленной ликвидации трепещущий лаборант сделал Лаврентию Палычу инъекцию.

Мутировать Берия начал уже на следующий день. Стала на глазах дубеть кожа и распухать конечности. Но вместе с тем прорезывалась потихоньку и прозорливость глубинная — явно позитивный симптом. Агония прекратилась, сменившись бурным, даже неистовым развитием всех проявлений его обновленного организма.

Глядя на себя в громадное зеркало, прежде отражавшее, пусть несколько полноватое, но тем не менее такое милое ему тело, Лаврентий Палыч видел теперь не обретшего пока окончательной формы мутанта в лохмотьях лопнувшего френча. «Ну что ж, пусть хоть так», — подумал он. «Только вот с бабами теперь как?» — опечалился он сразу же, увидав чудовищно раздувшийся член свой, торчавший из разодранных в клочья галифе. «Ладно, приспособимся как-нибудь, — ободрил он сам себя. И тут же решил: — Однако двух бегемотов Евразии не прокормить». И, хищно оскалившись, побрел во тьму лабиринта, где некоторое время спустя разыгралась кровавая драма.

Палач ждал казни. Теперь, как он когда-то на горной полянке постиг, его черед стать жертвой настал. Все случилось буднично просто. Хасан сдал его Мусе Аль-Закарийи, известному бенладеновскому подручному, развлекавшемуся в последние месяцы отловом на территории Ирака иностранных граждан.

Федора, усыпленного Басаврючьими чарами, взяли без сопротивления. Сам же демон, конечно, не растерялся и, выскочив из спортивной сумки, лежавшей на коленях Глебова, привычно уже, колобком покатился по пустынному бездорожью. Исламисты дали по подозрительному самодвижущемуся объекту залп из гранатометов. Но поднятая чародеем песчаная буря помешала прицельной стрельбе. Басаврюк ускользнул.

Аль-Закарийя обычно выдвигал какие-нибудь нереализуемые требования стране — родине своей очередной жертвы. Хотел было, узнав от Хасана национальность пленника, и от России потребовать вывода войск со всего Кавказа, а заодно и Поволжья. Однако тут в очередной раз подтвердилось русское народное наблюдение о тесноте мира. В бригаде, возглавляемой этим международным террористом, сражался, отличаясь бесстрашием и беспощадностью, чеченец Лом-Али. И родом был он как раз из того аула, за бесчинства в котором и получил Федор свое погоняло.

Не узнать убийцу своего дедушки молодой ваххабит, конечно же, не мог. А Аль-Закарийя не мог, в свою очередь, отказать одному из лучших своих муджахедов в просьбе подарить ему для лютой расправы этого неверного пса. И вот теперь, бесчеловечно избитый мстительным Ломом-Али, Палач валялся на земляном полу какой-то глухой партизанской норы и слушал, как «злой чечен точит свой кинжал».

Вспомнилось некстати, как покойный ныне отец читал ему в детстве стихотворение Лермонтова с этими зловещими строками. Тогда в немыслимо теперь далеком далеке они пугали маленького Федю, а вот теперь страха у него не было вовсе. Не было и липкой карамазовской жажды жизни (когда-то он был начитанным юношей, и теперь литературная хрень непрошено и настырно всплывала из глубин).

Поразительно, но даже не приходила ему в голову одна давняя установка. Опять-таки в детстве он увлекался подвигами героя Октябрьской революции Котовского. И ребячье воображение потрясло, что, ожидая в царских застенках казни, тот целыми днями делал силовые упражнения. И вовсе не для того, чтоб отвлечься. Он вполне прагматично рассчитывал, что, если убить ударом кулака палача, второго сыщут не сразу. Маленький Федя когда-то решил, что, попади он в такую беду, поступит так же. Ан, вот не поступал. Хоть и связан он был по рукам и ногам, но воин всегда найдет, как врага с собой взять, чтоб не зазря пропадать. Если надо, зубами загрызет.

Однако же теперь только одна тема, вытесняя все прочие, реально беспокоила Палача. Он снова и снова доискивался — должен же быть во всем с ним происшедшем какой-то смысл. Этим он и изводился в последние свои минуты на земле. То ли разбитая в кровь Ломом-Али башка не позволяла, то ли морок Басаврючий спал не до конца, но тяжко ему приходилось. Тем не менее он, стиснув зубы, упрямо отсекал внешнее и все глубже и глубже погружался в свои внутренние глубины. Там были тьма и муть. Они клубились. Но Палач чуял, что нечто за ними уже брезжит.

Лом-Али тем временем завершил зловещее свое дело — наточил до неимоверной остроты кинжал свой фамильный, дедом завещанный. Скрежеща зубами и матерно ругаясь, он вошел к Палачу. И тут Федор увидел отца Николая и понял: еще немного, и все прояснится.

Когда ваххабитское колено грубо вдавило Глебова в пол, а лезвие заиграло у него перед глазами (Лом-Али желал, конечно, не просто жизни его лишить, а попытать да поглумиться), так оно и случилось. Молчаливо и смутно видневшийся Кузнецов вдруг вспыхнул слепящим белым светом и отчетливо произнес слово, разом и открывшее Палачу мучительно чаемый смысл: «Искупление».

ЧАСТЬ II

Трафик Троцкого

Свежевырванное сердце он стократно отточенным жестом взметнул к солнцу. Оно смутно и безжизненно маячило за оконным стеклом. Брызжущая кровью плоть неприятно вибрировала в ладони. Как-то по-заячьи буквально тряслась.

«Ну вот, блин, опять второго сорта попалось, а может, и вовсе третьего», — опечалился Генрих и с тревогой взглянул на подернутый дымкой солнечный диск. Но светило не подвело — ответило яростной вспышкой. Тучи разлетелись в клочья. Неистовые протуберанцы пробили атмосферу и долбанули по головам обитателей Земли и их хитроумным электронным приборам, внося сумятицу с неразберихой в те и другие.

— Показатели, быстро! — скомандовал Феликс. Но в ответ услышал только плотоядное чавканье из соседней, погруженной в мерцающую тьму комнаты. Заглянув в нее, он при свете компьютерного монитора увидел отвратительную и предельно неприглядную сцену. Майор увлеченно присосался к рассеченной груди только что умерщвленной жертвы, совершенно позабыв о своих ассистентских обязанностях.

— Вот ведь упырь долбаный, — не выдержал жрец. — Да очнись ты, Серега, потом пообедаешь.

— Ну че ты пиздишь не по делу? — раздраженно отозвался майор. — Много ты понимаешь, потом уже совсем не то будет. Сейчас же самый свежачок. А показатели твои нарастают. Где-то треть уже от проектных величин.