Василий Сахаров - Вариант Юг Страница 29

Однако с самого начала все идет совсем не так, как изначально намечалось, и выступление первого атакующего отряда произошло не в четыре часа утра, а в начале восьмого. Причина простая, телеги собрались у вокзала с большим опозданием.

Наступил хмарный и туманный рассвет 20 января. Отряд выступает из Каменской, по льду форсирует речку, проходит Старую станицу и выдвигается в степь. Походный порядок у нас такой, впереди Чернецов с десятком конных офицеров, и мы с Демушкиным входим в их число. За нами орудие под командованием полковника Миончинского и его юнкера-артиллеристы, все верхами. Следом основные силы, автомобиль, который постоянно оскальзывается на степном гололеде, телеги с пулеметами и пехота.

Мы торопимся вперед, но холодный туман плотной пеленой накрывает степь, и нам с Демушкиным вспоминается что-то общее из прошлой жизни, а именно ноябрь 16-го года и Эрзерумская операция. Тогда тоже подобный туман стоял, дождь мог неожиданно смениться метелью, а стоящих на постах пластунов частенько находили замерзшими на посту. Почти пятнадцать тысяч убитыми и более шести тысяч обмороженными потеряла наша Кавказская армия во время той операции и большинство из них, это казаки. Все как в старой песне: «Вспомним братцы, як бродили, по колено у снегах, и коней в руках водили, и навстречу шли врагам. Там вдали мелькают бурки и белеют башлыки, то не турки и не порты, то кубански казаки». Лихое было времечко и трудное. Тогда я считал, что хуже не будет, а сейчас это хуже, когда кровавая пелена и хаос накрыли всю бывшую Российскую империю, уже наступило. Поэтому осень 16-го года впоминается как плохая и суровая, но вполне терпимая.

Воспоминание о минувшей войне, негативное, конечно, и перед боем оно не к месту. Однако зимний промозглый туман, раз за разом возвращал нас с Демушкиным в те дни. Вроде прервемся в разговоре, хотим сменить тему, однако не получается. Возможно, что мерзкая погода вселила в меня какое-то беспокойство, а может быть, это было что-то иное, только в тот момент я почему-то понял, что нас ждет неудача. Постарался сам себе объяснить это мнительностью и предбоевым волнением, но получалось плохо.

Повернув своего вороного жеребчика, я направился в хвост колонны, и здесь увидел младшего брата, который, весело перешучиваясь с каменскими гимназистами, с винтовкой на плече, бодро шагал по мерзлой земле. Юность беспечальная. Жив, здоров, при деле, а более и забот никаких.

- Мишка, - подозвал я брата.

- Чего? - он подскочил ко мне и ухватился за стремя.

- Ты мне веришь? - спросил я его.

- Конечно.

- В бою и после него все время будь рядом. Делай, что знаешь, но находись неподалеку. Случись с тобой беда, мне перед дядькой Авдеем не оправдаться.

- Да ладно, я ведь уже был в бою и знаю, каково это, когда пули над головой летают.

- И все же, будь рядом. Ты меня понял?

- Хорошо, - Мишка усмехнулся, - постараюсь быть неподалеку и прикрою тебя в трудную минуту.

- Молодец, - из седельной сумки я достал свой «браунинг» и вместе с тремя уже снаряженными обоймами передал ему. - Держи, и спрячь, как я рассказывал.

- Вот спасибо, - брат подарку рад, и возвращается к своим новым товарищам-гимназистам.

Отряд продолжает движение. Проводник из местных путается, мы блукаем в степи и около 12 часов дня, далеко позади нас слышим характерные звуки артиллерийских выстрелов. Видимо, 1-я сотня уже в деле, а мы где-то за Глубокой. Конные офицеры тройками рассыпаются в стороны, и вскоре мы находим надежный ориентир, железную дорогу. Теперь-то не пропадем, выходим на нее и продвигаемся в нужную сторону. Стрельба орудий прекращается, и никто не знает, почему. Может быть, 1-я сотня отступила? Пока не доберемся до станции, этого не узнаем.

На высотах за станцией отряд оказываемся уже в сумерках. Впереди тишина, но в любом случае красногвардейцы настороже, и бой ожидается не легкий. Возчики телег и несколько коноводов остаются на месте и начинают разбирать железнодорожное полотно. Остальные партизаны, развернувшись в цепи, переходят в наступление. Метрах в трехстах от окраинных домов нас замечают, и начинают обстреливать из орудий. Это ожидаемо, но тут происходит то, чего предугадать никак нельзя. Во-первых, вражеские артиллеристы стреляют на удивление точно и с третьего снаряда накрывают наше единственное орудие. Во-вторых, позади нас вспыхивает перестрелка и как раз там, где остались наши лошади и телеги. Что делать, вернуться назад или продолжать атаку? Чернецов приказал не останавливаться и, обойдя заградительный огонь двух вражеских пулеметов, бьющих из крайних домов, уже в ночной темноте, пройдя перепаханное поле и перескочив наспех вырытые вдоль околицы пустые окопы, мы вступили в жестокую рукопашную схватку за первую улицу.

Наш напор силен и большевики бегут. Мы от них не отстаем и сходу врываемся на перрон местного вокзала. Однако на железнодорожных путях стоят два вражеских эшелона, двери теплушек открыты, и нас встречают настолько плотным огнем, что отряд сразу теряет десять человек. Кто ранен, кто убит, не ясно. Всех забрать не можем и снова откатываемся на окраину. И пока мы бегаем из одного конца Глубокой в другой, отряд рассеивается, и с Чернецовым остается только сотня бойцов. Горячка боя отступает, мы голодны, замерзли и устали. Где юнкера Миончинского? Где основная часть 2-й сотни, в которой командование принял каменский подполковник Морозов? Где 1-я сотня? Где конники Грекова? Где коноводы? Сплошь вопросы, а ответов нет, и хорошо еще, что Мишка не потерялся и неподалеку.

Вскоре высадившиеся из теплушек красногвардейцы переходят в контратаку и под их натиском мы уходим из Глубокой. Опять в чистом поле и оказываемся на тех же позициях, с которых начинали наше наступление. Здесь встречаем Миончиского и его конных юнкеров-артиллеристов. От них узнаем, что коноводы вместе с возницами были обстреляны из проходящего в сторону станции эшелона. После чего они растеряли лошадей и вместе с отступившим отрядом Морозова ушли в Каменскую.

Дела наши плохи, и что делать не очень-то ясно. В это время объявляется наш проводник, крепкий семидесятилетний старик. Он рассказывает о судьбе отряда Грекова, который обнаружили задолго до того, как он подошел к Глубокой, и пустили на него полторы сотни конников. Где кубанец сейчас, старик не знает. Но местные жители говорили ему, что красная конница гнала Грекова на север, в сторону горы Почтарка.

Тем временем зимняя ночь все больше вступала в свои права. Отряду требовался отдых, и старик отводит нас на хутор Пиховкин, который расположен неподалеку от станции, и здесь мы останавливаемся на ночлег. Мне выпадает час отстоять в карауле, и после полуночи, зайдя в небольшую хатку, где ютилось двадцать человек, вместо сна, у масляной лампады под божницей, я принялся разбирать свой вещмешок. Выкинув все лишнее, одежду, ложку, кружку и средства гигиены. А потом достал тяжелый Маузер К-96, который достался мне от комиссаров, примерился к нему и принялся мастерить под своим полушубком петлю. Мимоходом посетовав на тяжесть и неудобность немецкого пистолета, из одежды откроил кусок крепкой ткани, и подшил ее вдоль подклада. Примерился, пистолет входит туго, при беге выпадать не должен и выхватить легко, а достать его просто, рванул ткань посильней и ствол в руке. На всякий случай, через пистолетную рукоятку протянул шнур, а затем и его к подкладу пришил. Может быть, я мнительный, но у нас таким образом есаул Никита Наливайко спасся. Он попал в плен к курдам, и те его не обыскали, а когда горцы расслабились, казак троих убил, захватил коня и умчался в горы.

Утром Чернецов построил личный состав отряда. Наши силы невелики: 108 бойцов, три сестры милосердия, две брички и восстановленное за ночь орудие. Атаковать Глубокую не можем - силы неравны. Поэтому полковник принимает решение отходить на Каменскую.

Спустя час, проходя мимо наших исходных позиций, с которых вчера начинали атаку, останавливаемся, и наше орудие дает несколько шрапнельных выстрелов по станции. Просто так, от досады за неудачный приступ.

Пока красные не опомнились и не открыли ответный огонь, сворачиваемся и продолжаем отступление. Нас не преследуют и, кажется, что вскоре мы будем в относительной безопасности. Однако верстах в четырех от Глубокой, перевалив очередной заледеневший косогор, мы сталкиваемся с перешедшими на сторону красных казаками изменника Голубова. У войскового старшины более пяти сотен конницы, шесть орудий и пулеметная команда. В чистом поле против такой силы нам ничего не светит, и шанс на спасение - мирные переговоры.

Вперед, держа над головой кусок белой запасной рубахи, идет хорунжий Сафонов, все же он из местных. Но в него начинают стрелять, и он возвращается. Ясно одно - голубовцы настроены серьезно и без боя нас не выпустят. Если так, то остается подороже продать свои жизни или прорваться.