Изменить судьбу. Вот это я попал - Олеся Шеллина Страница 29

ты привез мне командира для моих преображенцев? А то я Трубецкого хочу Андрею Ивановичу посоветовать, чтобы теми ротами специальными командовал. Да, когда сватать пойдете, скажите Никите Юрьевичу, что никому он окромя тебя и меня подчиняться не будет. А ежели кто соберется приказ ему отдать, то может без раздумья прямо в рыло и к тебе в застенки на правеж тащить. — Я только что дал Трубецкому и Ушакову карт-бланш в отношении собственного фаворита. По тонкой улыбке Ушакова было ясно видно, что он думает: мол, император слегка заигрался и не просчитал последствий. Это он, конечно, зря, вот что-что, а просчитывать последствия самых разных действий — это, пожалуй, единственное мое преимущество перед всеми ими.

— Полкофника Мельгунофа Петра Наумофича хочу предложить, государ, — отозвался Миних. — Я, собстфенно, и приехал сюда, чтобы его сопрофодить и предстафить.

Ага, ну я поверил, чего уж там. Конечно, генерал-губернатор полковника сопровождать приехал, чтобы полковника императору представить, ну а как же иначе.

— С полковником Мельгуновым я переговорю, как только сочту, что время для этого вполне подходящее, — я смотрел в упор на Миниха, специально не выпроваживая Ушакова, чтобы тот уши слегка погрел. — Так что на самом деле тебе нужно, Христофор Антонович?

— Пакетботы «Курьер» и «Меркурий» нуждаются в починке, государ, — вздохнул Миних.

— Почта, значит, — я отвернулся от них и посмотрел в окно. Небо было затянуто облаками, было морозно, но, похоже, вот-вот должен был пойти снег. — Почта — это хорошо. А почему у нас своей почты нет? Пакетботы есть, а почты нет?

— Не можем знать, государь, — и Ушаков, и Миних синхронно развели руками и переглянулись.

— Чини свои пакетботы, я разрешаю, и подумай насчет почты. Собственная почта — это очень хорошо, — я снова повернулся к своим собеседникам. — Ну что же, не смею вас дольше задерживать. У вас много дел и забот предстоит, это я могу книжки почитывать, а у вас скоро времени, чтобы облегчиться, не будет. Да, Андрей Иванович, верните этим недотепам оружие и накажите, чтобы в другой раз не озорничали, — я махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена.

Они убрались, коротко поклонившись перед тем, как покинули комнату. М-да, не встречал я пока здесь людей, готовых рассыпаться в поклонах, наверное, плохо искал.

— Митька!

— Что хочет изволить государь? — на этот раз он зашел, а не всунул в щель голову.

— Садись, — я махнул рукой, показывая, что слуга может где-нибудь умостить свой зад.

— Ну что ты, государь, как можно-то? — На его лице промелькнула паника, и Митька остался стоять.

— Ну хоть поближе подойди, нечего у дверей выстаивать, — приказал я, откинувшись на спинку кресла. — Ты в казармах бывал?

— Как не бывать, бывал, по твоему приказанию, Петр Алексеевич, — тут же ответил Митька.

— И что говорят? — Я прикрыл глаза. Никогда не думал, что это так трудно, постоянно думать на государственном уровне. У меня уже мозги закипали от напряжения, а мозги у меня хорошо тренированы, а вот, смотри ты, не справляются.

— Много чего говорят, — Митька задумался. — Но больше говорят, что Трубецкой Никита Юрьевич хороший командир, а Иван Алексеевич, значица, зря так с ним поступает. Нехорошо это. Также говорят, что, мол, похоже, император из отрока в мужчину перековывается и оставляет забавы перед делами государевыми. Плохого ничего не слышал.

Это хорошо, это просто замечательно. Когда Ушаков определится со своей Академией, или как он в итоге назовет институт подготовки шпионов, заставлю его Митьку обучить. Он парень смышленый, быстро всю науку освоит.

— Отлично, молодец, держи за службу, — и я бросил ему рубль, который Митька поймал на лету, улыбаясь во всю морду. — А теперь позови ко мне Мельгунова.

— А чего его звать? Он тут с утра сидит, ждет, когда ты, государь Петр Алексеевич, его к себе призовешь.

— Тогда пускай заходит, — я махнул рукой на Митьку и его заморочки. Как хочет, пускай так и разруливает очередь перед моим кабинетом, главное, что пока без нареканий особых обходилось.

Вошедший военный мне понравился. Высокий, статный, с открытым честным лицом. Понятно, почему он особо высоких вершин не достиг.

— Здравия желаю, ваше императорское величество.

Ну, тоже ничего. До него, наверное, не дошло пока, что я предпочитаю более старые обращения всего лишь потому, что терпеть не могу громоздких словесных конструкций, не несущих особого смысла. За что меня признают ярым противником дедовых реформ, не больше, не меньше.

— И тебе здравствовать, Петр Наумович. Знаешь ли ты, — я отметил, что Мельгунов передернулся, когда я к нему на «ты» обратился. Ничего, пускай привыкает, если хочет со мной работать, — Петр Наумович, зачем тебя Христофор Антонович с собой позвал?

— Я не знаю деталей, ваше императорское величество. Мне было только сказано, что для меня предполагается работа. Но вот какая и в чем она заключается — то неведомо мне.

— Нужно принять командование у полковника Трубецкого над расположенными здесь ротами преображенцев. У Никиты Юрьевича новая задача появилась, и он не сегодня-завтра уедет в Санкт-Петербург.

— Да, но… — полковник слегка подзавис. — Преображенцы редко хорошо принимают над собой пришлых.

— Их никто не спрашивает, кого главнокомандующий приказывает назначить над ними командиром, — я привстал, слегка повысив голос. Затем более примирительно добавил: — Я, может быть, и согласился бы вызвать кого-то знакомого им, но Москва дальше находится, чем Петербург, и уж такие особенности даже наши непробиваемые вояки должны понять. А сейчас идите к Трубецкому и принимайте командование.

Вот ей-богу, лучше бы приказал Миниху пару рот ингерманландцев притащить, чем сейчас проблемы, из пальца высосанные, на месте разбирать. Хотя, судя по рассказам Митьки, особых проблем быть не должно.

Тут дверь распахнулась, и в кабинет без предварительного уведомления вполз, старательно подволакивая больную ногу и сильно опираясь на трость, Остерман. Он так старательно делал вид, что ему невыносимо больно, что он так страдает, но только из-за меня идет на такие муки, что я даже оценил его усилия. Подскочив в кресле, я бросился к своему наставнику и принялся так же старательно, как он страдал, хлопотать вокруг него, едва ли не насильно усаживая в кресло.

— Андрей Иванович, как же радостно видеть тебя снова на ногах. Садись, друг мой, садись. Не стой, не утруждай ногу, коя еще не совсем зажила, я же вижу, что через силу идешь ты.

— О, не стоит, государ. Я фсего лишь ничтожный тфой слуга, чтобы фместо того чтобы тебе служить, фынуждаю сфоего господина помогать мне.

Но я только отмахнулся от его неубедительных попыток, потому что действительно был безумно рад тому обстоятельству, что Остерман все-таки решил поправиться,