Анатолий Логинов - Рокировка Сталина. СССР-41 в XXI веке Страница 3

Азовское море. Траверз г. Мариуполя.

Осипов Сергей, безработный браконьер-предприниматель.

«Ночь — самое лучшее время суток летом. Это вам каждый скажет, кто в наших краях хоть пару лет прожил. У нас ведь как, летом, если градусник меньше тридцати показывает — то, считай, холода и близкая зима. А на солнце если, то асфальт плавится на раз-два. Ах, да! Ночь еще чем хороша — море не бликует. Иной раз ведь как бывает: глянешь на гладь морскую, а она, зараза, вся будто огнем пышет — так сверкает. Ну ее в пень. Насмотришься — глаза целый день болят. Разве что спать лечь. Только куда там спать… На Центральном рынке с утра не протолкнешься. А надо рыбу отволочь, на точку сдать, все перевесив не один раз, с „санитаркой“ договориться. Как раз до вечера тягомотины. И второй момент, крайне положительный. Ночь ведь для чего? Чтобы спали все. И Рыбинспекция чтобы спала, и экологи, и водная милиция пусть сны видит о взятках неполученных. Конечно, на берегу могут пограничники ждать. Те из породы вечно неспящих созданий, но у них хоть совесть осталась. Много не берут, если не нарываться. Вот если нарвешься, то могут и по ушам надавать. Вон, Андрюха Урусов, тот сразу „расслабляющий“ ботинком в пах шарашит и пистолетом по загривку добавляет. Очень способный юноша, что и говорить… Но и с ним договаривались не раз», — Серега Крот, он ведь не первый год в море ходит. Считай, лет тридцать уже при рыбацком деле. К тому же пеленгас вяленый у него получается лучше всех на Песчанке. Каждый знает! А потому особо и не прессуют, но все равно неприятно…

Когда мысли в голове хороводом ходят, работа спорится в разы быстрее. Так, за немудреными рассуждениями, и не заметил, как вторую версту сетки дотрусил. Конец с легким бульком ушел под воду, а Сергей потянулся, распрямляя затекшую спину…

Со стороны украинского берега вдруг вспыхнуло все. Словно выросла из моря огненная стена. Выросла и растворилась, разлетелась в невесомые клочки под напором ветра. Резко испортилась погода. А это было очень плохим знаком. Вдобавок ко всему в той же стороне несколько раз подряд ощутимо грохнуло, будто артбатарея залп дала. Ладно, упремся — разберемся. Главное — в шторм не попасть.

«Прогресс-4» очень хорошая лодка. И тянет до полутонны, и утопить невозможно — пенопластовые накладки удержат на поверхности… Но вот самоотлива нету и в помине, и борта не особо высокие — каждая волна по морде брызгами хлестанет. А значит, надо дергать отсюда, и как можно быстрее!

Грохотать перестало. Он кое-как перелез через наваленные мешки на корму, к мотору. Да, к старенькому «Вихрю» — «тридцатке». А что? Ходит Крот далеко и надолго. Но домой не спешит. Дома жена, три дочки и любовница. Две. А от погранцовского «Калкана» и на «Джонсоне» — «два по сто да полста» не уйдешь. Вот и пользуется проверенным движком. Ровесником старшей дочери. Хрипит, рычит, матом ругается, зато работает. Не подвел движок и сейчас. Правда, отозвался только на третий рывок стартера. Заурчал, затарахтел. Катер ощутимо дернуло вперед. Ну все! Поехали! Как обычно, непослушный катер на первых порах норовил боднуть волну носом, но, чуть разогнавшись, «вышел на редан». А при таком режиме волнение сразу же теряло свою остроту.

На воде никаких следов стены не осталось. Видимо, и вправду показалось от общей задолбанности организма. Но, чем ближе катер подходил к городу, тем все больше нехороших подозрений заползало в душу. И скреблось там острыми когтями. Сразу же в глаза бросилось резкое затемнение Мулякино. Обычно набитый отдыхающими поселок светился днем и ночью, будучи отличным ориентиром при походах «под Россию». Сейчас же на берегу тускло поблескивал от силы десяток фонарей. А когда катер подошел поближе, то добавился еще один повод для удивления. Нет, блин, даже для изумления. Было очень похоже, что кто-то очень большой взял не менее великанские ножницы. И урезал «Мулякино» раза в три, выбросив к чертям собачьим всю гроздь пансионатов, тянущихся на добрые пятнадцать километров вдоль берега. А еще Портовского не было почти. Десяток домиков от села, и все. Сергей верующим не был — все же советской закалки человек. Но перекреститься захотелось и молитву какую вслух прочитать. А руки сами делали привычную работу, и катер, оставляя за собой пенистые «усы», шел все ближе к родной Песчанке. Лишь бы она на месте осталась…

Осталась. Не стало гаражей лодочного кооператива, больше не маячили вылезшие прямо на пляж особняки. И волнолом порта словно бы просел на несколько метров вниз. Протерев очки, присмотрелся. Ночь уже почти ушла, и все детали стали достаточно различимы. Нет, не просел волнолом. Просто лишился забора из бетонных плит. И пропала вышка охраны на оконечности.

Неожиданно зачихал мотор. То ли горючка кончилась, то ли снова жиклер забило от паршивого бензина. Впрочем, что совой об пень, что пнем по сове. Канистру в гараже забыл, а в карбюраторе копаться посреди фарватера — последнее дело. Надо доставать весла, ставить уключины в пазы и грести, грести, грести… Наконец нос катера ткнулся в песок. Самое время выпрыгивать за борт и по колено в воде вытягивать резко потяжелевший «Прогресс». Не успел и трех раз проклясть собственную жадность, как сбоку за поручни ухватилось еще несколько рук. Береговые мальчишки на помощь пришли! Ну, святое дело! Такого помощника никак нельзя «хвостом» пеленгаса обделить! Дружными усилиями катер выволокли на берег. Крот плюхнулся на песок, пытаясь перевести дыхание. Не мальчик все-таки, и бессонная ночь позади. Ну ничего, сейчас отдышусь и ребятам спасибо скажу. Так, а куда это они воробьями порскнули?

— Доброго утра! — раздалось вдруг над самым ухом. — Сержант Прокофьев. Предъявите, пожалуйста, документы.

«Блин! Вляпался все-таки. Очки на нос, рукой за пазуху… Оп-па… Что за бал-маскарад?! Вроде как не девятое мая сегодня, чтобы реконструкторы шалили», — перед Кротом оказался именно такой. Синие галифе, белая гимнастерка, фуражка с бирюзовым околышем. Только тут все кусочки мозаики сложились в одну картину…

— Э, гражданин, кончай придуриваться! — затрясли за плечо. — Тоже мне, вздумал сознание терять при виде сотрудника органов! Так, а что это у тебя по карманам такое… — раздалось сквозь вату, заложившую плотной пробкой уши. И как-то совсем отстраненно почувствовалось, как опытная ладонь вытаскивает из нагрудного кармана ксерокопии документов, замотанные в целлофановый пакет.

— Ах ты ж, в бога душу мать, через три перехлеста клюзом поперек! — Неожиданно расплывающиеся перед глазами круги сменились песком, и на зубах мелко и противно заскрипели куски ракушек. Прострелило болью заломленную руку. — Шпион!

В сознании, которое все не могло определиться, уходить ему или возвращаться, всплыли некоторые мелкие детали. Типа надписей по-украински в бумагах на лодку или обозначения «BG-15» на обоих бортах «Прогресса»…

Польша, трасса на подходе к белорусской границе.

Ефим Осипович Фридлендер, крупный бизнесмен.

Фима был помешан на станках.

Нет, в детстве ничего не предвещало неприятностей. Как всякий еврейский мальчик из хорошей семьи, он занимался музыкой с трех лет, а шахматами с пяти. И очень примерно себя вел. Воспитательницы в детском саду нахвалиться не могли.

Папа говорил с сыном по-английски, мама на иврите, все бабушки на идиш. И лишь благодаря деду Фима знал русский. К шести годам он бегло читал на трех языках. (Идиш не считаем, кому он нужен в конце двадцатого века? Разве что потом немецкий легче учить.) И на всех трех мог без ошибок написать свою фамилию и адрес. И возвести двадцать пять в куб за время сидения на горшке в детсадовском туалете. Заметим, что Фима жил на улице имени Серго Орджоникидзе и носил фамилию Фридлендер. И то и другое не всякий взрослый напишет без ошибки даже на одном языке.

А поскольку умудренный жизненным опытом папа закономерно боялся, что любимого сына, умненького, но маленького и толстенького, будут бить в школе, Фиме в четыре года пришлось познакомиться с самбо. К великому ужасу мамы: «Учить драться!!! Фима же приличный мальчик! Он же играет на скрипке и будет вторым Давидом Ойстрахом или Ицхаком Перельманом».

Как папе удалось добиться, чтобы четырехлетку приняли в секцию, и как тренер умудрялся работать с ним, без единого спарринг-партнера в хотя бы близкой весовой категории, — тайна, покрытая мраком.

Но уже через два года не только ровесникам, но и пацанам на пару лет старше связываться с Фимой не стоило. Заодно он перестал быть толстеньким, хотя маленьким и умненьким так и остался.

А еще через год первоклассник Фима увидел в кабинете труда сверлильный станок (ручной, еще дореволюционного выпуска, тот самый «Станокъ Феникса»). И пропал для окружающего мира.