Александр Кулькин - Ушедшее лето. Камешек для блицкрига Страница 3

— Даже зажигалка из-за границы!

Глубоко затянувшись, он немного успокоился и вновь подвинул мне коробку. Дождавшись пока я закурю, он спросил:

— Зачем же Сталинград переименовали?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Решение принималось в Москве и жителей города никто не спрашивал.

Проницательно посмотрев на меня, Золотарев понизил голос:

— А кто тогда был во главе государства вы, конечно, не помните?

— Зачем вам это? Этот человек жив, и он у власти, — я был очень спокоен, решив про себя что уже умер, и поэтому мне было все безразлично. — Поймите, лейтенант госбезопасности, власть у вас большая, но у него огромная. И вообще, во многом знании — много печали.

— О своей печали я сам позабочусь, — отрезал он и вопросительно посмотрел.

— Хрущев, — произнес я сакраментальное для любителей альтернативной истории имя и со злорадством отметил, как резко поменялось выражение лица моего оппонента.

Несколько минут в кабинете стояла тишина, и только табачный дым слоями поднимался над столом. Золотарев встал, подошел к окну и приоткрыл форточку, потом, не поворачиваясь, глухо спросил:

— Что-нибудь из ближайшего будущего помните?

— Да. Двадцатого июля ваш наркомат вновь сольют с НКВД. А завтра в Полесск приедет комиссия ЦК КП(б)Б организовывать филиал школы подпольщиков.

Сарказм в моем голосе заставил лейтенанта резко повернуться:

— А что вам не нравится в факте приезда комиссии?

— Да все мне нравится! Не нравится только дичайшая спешка. Ну не поверю я, что за два-три дня можно подготовить грамотного подпольщика.

Старая закваска взыграла в НКГБешнике:

— Откуда вы это знаете? Это же секретные данные.

— Сейчас да, более того, только завтра будет принят протокол номер семьдесят бюро ЦК. Но в моем времени эти данные совершенно открыты. — Я усмехнулся, — кроме документов вашего ведомства. У вас похоже, все документы хранятся без срока давности.

Лейтенант улыбнулся:

— Этот протокол нашей беседы тоже будет с грифом «Хранить вечно». Но все-таки интересно, у вас что, протоколы заседаний ЦК можно купить на каждом углу?

— Нет, — тоже улыбнулся я, — Только в книжном магазине. Но есть компьютерная сеть, в которой можно прочитать очень многое.

Только через приблизительно полчаса, и нескольких листов исчерканной бумаги, мы смогли вернуться к предсказаниям.

— И еще, завтра товарищ Сталин станет наркомом обороны.

К этой новости Золотарев отнесся спокойно и, сев за стол, стал доставать бланки.

— Надо оформить нашу беседу, — а заметив мою улыбку при прочтении шапки «Протокол допроса», извинился: — Других у меня нет.

Он долго писал, несколько раз задавал уточняющие вопросы, а я все думал, что делать дальше? Впрочем, от мрачных мыслей меня избавил следователь, предложив протокол на подпись. Он возмутился, когда я потянулся за ручкой, только пробежав текст глазами:

— Нет, вы обязаны все внимательно прочитать и подписать каждую страницу!

Во время моего чтения он курил у окна, и только когда я отложил ручку, подошел к столу. Внимательно просмотрев листы, сложил их в папку и помолчав, смущенно признался:

— Не знаю даже что с вами делать. Ваша история настолько фантастична, что вполне может оказаться правдой. В общем, так. Сейчас я вызову завхоза, вы переоденетесь, и поселитесь в доме комсостава. Доложу начальнику, тогда и будем решать окончательно.

Лейтенант госбезопасности Золотарев посмотрел на закрывающуюся дверь. Случай был абсолютно неправдоподобным, но все-таки на шпиона этот человек не похож. Приходилось их видеть, и немало. Да и документы, оперуполномоченный кинул взгляд на стол, такого не могли сделать даже в Берлине. Взяв в руки паспорт, он вновь провел пальцем по гладкой пленке: фотография была не наклеенной, а напечатанной. Впрочем, приедет Строков и пусть принимает решение, а пока за этим Листвиным присмотрят. С этими мыслями нкгбэшник собрал все лежащее на столе в пакет из плотной бумаги, внимательно осмотрел столешницу, и убрав пакет в сейф вернулся к своим делам.

Завхоз оказался пожилым евреем, и как все завхозы во все времена сразу стал жаловаться мне на свою полную беспомощность, периодически воздевая руки долу и восклицая:

— Всем надо, и всем надо срочно! А я не сын божий, чтобы пятью караваями накормить всех страждущих. Я бедный старый еврей, у которого огромная семья, которая ужасно хочет кушать. Уже и не говорю, что этого они хотят каждый день!

Впрочем, причитая, он аккуратно собрал всю мою одежду и сложил её в мешок, который тут же опломбировал. Потом, сверяясь с гроссбухом, выдал мне командирское обмундирование, придирчиво проверяя — за все ли я расписался. В последнюю очередь он отдал яловые сапоги, с такой миной, будто я их вырвал без наркоза вместе с половиной его челюсти.

Потом он вынул и положил на стол шесть рубиновых квадратиков и пару стрелковых эмблем. Но посмотрев на меня, вздохнул и упаковал кубари в плотный конверт. Оставив конверт на столе, он помог мне обмундироваться и, подведя к зеркалу, воскликнул:

— Не будь я Барский, если немедленно не запрещу гулять своим дочкам там, где будет ходить такой роскошный командир!

Я внимательно стал рассматривать того, кому придется жить, обязательно воевать и может быть погибнуть за двадцать лет до моего рождения.

Из зеркала на меня так же внимательно и немного грустно смотрел немолодой мужчина с морщинами на лице, с тускло-серыми глазами и полуседой неуставной шевелюрой. Усы такого же цвета «соли с перцем» требовали, чтобы их подстригли. Да и щетину неплохо бы сбрить. Хотя новенькая форма делала из этого типа кого-то похожего на человека.

В дом комсостава, который располагался в этом же парке, меня проводил молчаливый пограничник. Он же и устроился со мной в небольшой комнате, где стояли две солдатские кровати, две тумбочки и стол. На стене висела столь памятная по фильмам «тарелка» радио.

Пожилая женщина с любопытством посмотрела на мои «чистые» петлицы, но взглянув на сопровождающего, вопросов задавать не стала. Прочитав направление из ГБ, она переписала фамилии в книгу и выдала ключи. Устроившись в комнате, я обеспокоился тривиальными вопросами жизни. На что жить? Портмоне осталось у Золатарева, да и вряд ли мне продадут что-либо за билеты Национального банка Республики Беларусь. То есть купить не на что, нечего и даже побриться нечем. Завхоз выдал мне две пачки «Казбека», явно по приказу лейтенанта ГБ, но такому куряке как я, надолго этого не хватит. Выложил из карманов небогатое содержимое и задумчиво на него уставился. Кроме трёх коробков спичек ничего не было. Да и спички были явно из стратегических запасов завхоза, потому что на каждом из них, мускулистый рабочий угрожал солидным кулаком буржуину. Надпись информировала — что это «Наш ответ Чемберлену». Сержант посмотрел на мои страдания, поднялся и, попросив меня никуда не уходить, вышел из комнаты. Я проводил его взглядом, что и говорить: «Береженого бог бережет. А не береженого — конвой стережет». Конечно, Золатарев мне поверил, потому что я ещё жив, и нахожусь почти на свободе. Но и присматривать за мной отправил человека, может быть для моей безопасности. Стянув сапоги, я стал вспоминать премудрости накручивания портянок. У завхоза я их намотал, совершенно не задумываясь, а вот сейчас обнаружил, что немного ошибся. Впрочем, потренировавшись минут десять, с радостью обнаружил, что крепко усвоенное — не забывается. Советская Армия учила жестко, но навечно.

Тем временем вернувшийся сержант принёс ведомость и пачку денег. Я расписался, машинально отметив прочерк в графе «Звание, занимаемая должность», и с интересом вскрыл банковскую бандерольку. Новенькие серовато-зеленые купюры с решительно ступающим красноармейцем и надписью «Три рубля» составляли в общей сложности триста рублей. Интересно, много это или нет? Сержант еле заметно улыбнулся и, предупредив, что он будет провожать меня в город, унёс ведомость.

Глава 2

Выйдя из калитки, мы свернули не направо, как я собирался по привычке, а налево. По привычке, потому что в мое время именно справа располагалась площадь Ленина, и по советской традиции, все главные магазины. Сейчас же мы шли на площадь Горького, кажется в это время она ещё называлась Базарной. Впрочем, сегодня базара не было, да и вообще только сейчас я осознал, что идет война. Знал-то я это знал, но вот понять смог только сейчас. В пятницу, теплым летним вечером, в городе было очень мало народа. В основном женщины, и все, время от времени, с тревогой посматривали на небо. Я тоже посмотрел на такое чистое, безоблачное небо, которое, как понял только с недавних пор, стало врагом. Невольно ускорил шаг, провожатый который невозмутимо шел рядом, возле одного из магазинчиков вежливо придержал меня за рукав. Дверь скрипнула, пропуская нас в небольшой зал промтоварного магазина. Было где-то часов шесть вечера, кстати, телефона-то больше нет, так что надо купить часы. Несмотря на скромные размеры, выбор в магазине был богатый, впрочем увидев цены, я понял почему. «Но живем только однава», — усмехнулся я, и, заплатив сто двенадцать рублей тридцать пять копеек, стал обладателем карманных часов и опасной бритвы. С опаской покосившись на хищную сталь бритвы, я истратил еще восемь рублей, приобретя квасцы и пару носовых платков. Зайдя также в продовольственную лавку, приобрел десять пачек «Казбека», килограмм «Краковской» колбасы, полкило печенья, спичек, и хлеба. Всё это сложил в предоставленную пограничником холщовую сумку. Деньги исчезали со свистом. Но бутылку водки я все же купил, залюбовавшись на залитую сургучом пробку. После приобретения одеколона, мыла и банки крабов, в кармане отчетливо обозначился «финансовая дыра». Я серьезно задумался о смысле жизни, и о возможности существования в этом времени. Тем более, что желудок уже освоился и, стал предъявлять свои требования на колбасу. Меланхолично топая за сержантом, рассматривал брусчатку под ногами, по детской привычке стараясь не наступать на границы плиток, и когда он резко остановился, то чуть было не сбил его с ног. Вернее, чуть было не упал, так как он мягко скользнул в сторону. Я поднял голову, и сразу захотел бросить сумку. Передо мной стоял капитан ГБ Строков. Я никогда не видел его портрета, но кто, кроме начальника областного НКГБ, мог носить в петлицах три шпалы?