Алексей Волков - Штык и вера Страница 3

Допрос пленного не отнял много времени. Повешенные, застреленные и зарубленные трупы мужчин и детей, растерзанные тела женщин говорили лучше самого сурового прокурора. По существу, Аргамакова интересовал только один вопрос: все ли бандиты налицо? Узнав, что все, он махнул рукой, и последнего бандита отволокли в сторону. Почти сразу коротко треснул залп.

Гораздо больше времени заняли похороны. Оставить убитых жителей непогребенными было не по-христиански. Оба бывших с отрядом священника остались в Васькине, и пришлось обойтись без них. Всех жителей похоронили в одной могиле, поставили над ней крест, немного постояли, ощущая в трагедии свою долю вины.

– Ваше высокоблагородие! Дозвольте и мне с вами… – Заплаканный проводник навытяжку встал перед полковником.

Аргамаков смотрел на него оценивающе и молча. Последнему жителю Леданки было на вид лет тридцать.

– Вы не думайте, я почитай всю войну прошел. Раненый был, Егория имею. Куда мне теперь? Баба моя осталась здеся, и детишек трое. Мал мала меньше. Форма у меня есть. Только винтовку дайте, а я вам верой и правдой…

– Как зовут? – Аргамаков потеребил рукой светлую бородку. Он не считал себя вправе осуждать дезертира. Сколько таких, верой и правдой прошедших войну, после развала самочинно вернулись домой в надежде обрести тихое крестьянское счастье! И ведь вначале скрывают свое прошлое, словно боятся ответа за то, что они здесь оказались.

– Рядовой Федор Скворцов, ваше высокоблагородие!

– Так. Ладно. Петров! Забирай молодца!

Штабс-капитан дружески положил руку на плечо нового бойца:

– Пошли, солдат.

Майские ночи наступают поздно, но все равно к Васькину подъезжали ближе к закату. Солнце повисло почти над самым полем, а в противоположном конце небесного свода уже неярко белела выросшая почти до полноты луна.

– Стой! Кто идет?

– Свои.

– Пароль!

– Суворов. Отзыв?

– Победа. Здравия желаем, господин полковник!

– Вольно.

Отряд медленно втянулся в деревню. Аргамаков не успел войти в избу, как к нему подошел адъютант с бумагами.

– Что там?

– Дело об оборотнях.

Откровенно говоря, за трагедией Леданки полковник успел о нем напрочь забыть. Сейчас он быстро пробежал глазами составленный протокол и размашисто подписался под ним. В протоколе говорилось о вполне конкретных преступлениях и был подтвержден факт превращения. Это последнее заставило Аргамакова спросить:

– Что они сами говорят? Как у них это получается?

– Молчат, господин полковник. Павел Петрович пытался дознаться. Говорит, что это абсолютно невозможно, но все свидетели в один голос подтверждают, будто видели сам процесс превращения из волков в людей.

Аргамаков в задумчивости потеребил бородку.

– Так. Приведите их на площадь. Я сейчас туда подойду.

– Слушаюсь! – Имшенецкий козырнул и четко повернулся через левое плечо.

– А ты, Фомич, что об этом думаешь? – спросил Аргамаков у стоявшего рядом Збруева.

– Затрудняюсь ответить, Александр Григорьевич. – Прапорщик всегда тонко различал вопросы служебные и личные. – Никогда не верил в сказки, но теперь, по-моему, возможно все. Начиная со второго марта ничего хорошего ждать не приходится. Истинно, конец света наступил. Того и гляди с самим Антихристом встретимся. А то и с Сатаной, не к ночи будь помянут!

– Ничего, справимся и с Сатаной. На то у нас священники есть. Да и люди не подкачают. – Аргамаков невольно подумал, что встретиться с главным виновником катастрофы гораздо лучше, чем с многочисленными шакалами, воспользовавшимися подвернувшимся благоприятным случаем.

– Люди – орлы! Пусть их немного, зато самые лучшие, – убежденно подтвердил Збруев.

Вся человеческая накипь давно разбежалась, и, не считая примкнувших в разных местах офицеров, от полка остались две немногочисленные сводные роты. Но не всегда и везде все решает количество. Дух добровольцев был крепок, решимость – беспредельна, и с ними можно было смело идти до самого конца. Только бы знать, где же будет конец их походу.

– Пошли, Фомич. Посмотрим на этих оборотней.

Сумерки едва начинали свое неумолимое наступление на мир. Вместе с солнцем уходила привычная ясность; не только мозг, но и душа была готова признать существование злых чудес.

Впрочем, два связанных мужика на роль исчадий ада вроде бы не тянули. Их сопровождали Имшенецкий, доктор Барталов, отец Иоанн и караул. Несколько поодаль маячила кучка местных жителей из числа наиболее любопытных.

Аргамаков подошел к осужденным. В последнем солнечном луче сверкнул беззвездный полковничий золотой погон на плече и эмалевый крест на груди.

– Так. Есть что сказать в свое оправдание?

Мужики молчали. Старший смотрел на офицера угрюмо, младший отвел глаза. На его лице отчетливо читался страх, а тело колотила крупная дрожь.

– От отпущения грехов отказались. Святой крест не вызывает у них ничего, – с некоторым оканьем заметил отец Иоанн.

Крест! Если бы все было так просто! Люди забыли Бога, и Бог, похоже, в отместку отвернулся от них. Одни только тени вытянулись до предела, потихоньку скрывая и людей, и оборотней.

– А вы что скажете, Павел Петрович?

– Наука отрицает превращение человека в зверя. Я не говорю про фигуральный смысл фразы. В этом смысле многие вернулись, так сказать, к истокам. Вероятно, они творили преступления в своем человеческом естестве, но чрезмерная беспричинная жестокость заставила крестьян уверовать, так сказать, в звериную природу преступников.

– Ладно. – Навалившаяся усталость вызвала безразличие к философским вопросам. – В обличие или без обличия, но вина их доказана. Расстрелять!

Последнее слово заставило осужденных встрепенуться. Младший обмяк, лишился последних сил, старший же, наоборот, дернулся и внезапно всем телом сбил с ног ближайшего солдата.

При этом он сам не удержался, упал рядом, а дальше…

Дальше очертания тела расплылись, потеряли присущие им формы. Присутствующие с невольным изумлением наблюдали, как исчезает человек, а на его месте возникает матерый хищник. Конечности превратились в лапы, лицо – в вытянутую морду, сзади образовался хвост…

Превращение заняло полминуты, в течение которой люди лишь оторопело смотрели на то, что считали невозможным. Эффект был настолько велик, что никто не сделал даже попытки схватиться за оружие. Рассчитанные на человека веревки не могли надежно удержать зверя, однако тот потратил еще несколько мгновений, дабы окончательно избавиться от них.

Люди застыли, не в силах поверить своим глазам. Лишь истошно завизжали стоявшие в стороне бабы, да Имшенецкий судорожно схватился за кобуру, пытаясь выхватить наган.

Волк завертелся на месте, и тут командовавший караулом поручик Зелерт, опомнившись, изо всех сил рубанул хищника саблей. Волк завизжал, как обычная собака, а Зелерт торопливо ударил его еще раз и еще…

Кто-то из караула справился с замешательством, грянул выстрел, потом – сразу два, а следом начали стрелять практически все. Что бы там ни говорили о серебре, обычные трехлинейные пули оказались не хуже. Оборотень забился в агонии и вдруг стал принимать человеческий образ. Исчез хвост, лапы вновь превратились в руки и ноги, а морда – в оскаленное смертной гримасой лицо.

Снова истошно завизжали бабы. Кто-то из наиболее нервных пустился наутек. Остальные продолжали в изумлении смотреть на вполне обычный окровавленный человеческий труп, не в силах поверить собственному зрению и памяти.

И тут что-то приземистое бросилось прочь. Большинство не успело ничего осознать, но Збруев уже выхватил винтовку у ближайшего солдата и, поминая чью-то мать, бабушку и прочую родню, торопливо передернул затвор.

Грянул выстрел. Молодой хищник полетел кувырком, попытался было подняться, но вторая пуля ударила ему в голову.

Случайно или намеренно, но владелец винтовки зарядил ее разрывными. Некоторый запас этих пуль, предназначенный для борьбы с аэропланами, был найден на одном из складов и захвачен с собой.

Оборотень или нет, эффект был одинаков. Часть черепа разлетелась, брызнули мозги и кровь – между прочим, с виду вполне обычная, красная, – и зверь забился в последней агонии. И вновь превращение тела, настолько быстрое, что, когда к нему подбежали солдаты, перед ними валялся окровавленный человек с наполовину снесенной головой.

– … … …! – Барталов впервые на памяти Аргамакова загнул такой оборот, что полковник посмотрел на него с еще большим изумлением, чем на превращение оборотней.

Часто и суетливо крестился отец Иоанн. Его примеру последовал кое-кто из солдат, и даже бравый прапорщик сплюнул и осенил себя крестом. Со всех сторон торопливо бежали привлеченные выстрелами солдаты и офицеры, и Аргамаков поневоле принял свой обычный строгий вид. Что бы ни случилось, командир не имеет права выглядеть перед подчиненными растерянным, иначе какой он командир?