Сергей Шхиян - Ангелы террора Страница 3

Не знаю, глядели ли мужики в темное, закрытое низкими облаками небо, но мои доводы их начали убеждать.

— А кто отвезет меня на станцию, тот на водку получит, — внес я элемент материальной заинтересованности в наши налаживающиеся отношения.

Мужики отошли в сторонку и долго совещались. Потом вернулись и подняли меня со дна телеги. Я огляделся, снега на земле еще не было, и в осенней, густой темноте лица людей были почти неразличимы.

Я вел себя нарочито спокойно, не дергался и терпеливо ждал, пока с меня снимут путы.

— Ты уж, ваше степенство, на нас не серчай, — сказал мой ездовой. — Мы люди темные, увидели, что ты с неба упал, испужались, думали — нечистый.

Меня развязали, я попробовал вылезти из телеги, размять затекшие ноги, но тело так занемело, что меня повело, и пришлось остаться сидеть на сене.

— До деревни далеко ли? — спросил я хозяина своей повозки. Ехать ночью на железнодорожную станцию не было никакого смысла, это резоннее сделать утром.

— У нас село, — не без гордости ответил он, — а далеко ли, не скажу, может верста, а может, и боле.

— Звать-то тебя как?

— Еремеем кличут.

— Переночевать в селе место найдется?

— А чего ему не найтись, хоть у меня ночуй, если не побрезгуешь. Сам-то, из каких будешь, не учитель ли?

— Скорее врач, то есть доктор.

— Это дело хорошее, у нас на земстве тожеть дохтур есть. Оченно важный, осанистый дажеть.

— Лечит хорошо? — поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

— Это само собой, премного мы ими довольны.

Мужики разошлись по своим телегам, и мы тронулись.

— А что же ты сено не везешь? — спросил я, разглядев, как тяжело нагружена другая телега.

— Так мы ж тебя споймали, как ты упал, вот и еду порожним.

— А почему вы так поздно за сеном поехали? В такую темень?

— Днем-то, слышь, молотили.

Мы замолчали. Телега поскрипывала осями и стучала железными шинами по разъезженной, мерзлой дороге. Лошадь, прибавляя шаг, спешила в теплую конюшню. Запахло печным дымом и конским потом.

— До Москвы от вас далеко? — спросил я, нарушая молчание.

— Далече, — ответил Еремей, — ежели пешком, то и за день едва дойдешь.

— А на поезде? Ну, на паровозе?

— Это на машине-то, что ли? — уточнил он.

— Ну, да, на машине, — подтвердил я, вспомнив, что до массового появления автомобилей так называли паровозы.

— На машине-то, какой разговор, враз домчит. А тебе, барин, не страшно было на шару-то летать?

— Страшно.

— Вот я и кумекаю, что ни в жисть бы не полетел, боязно.

— Ну, а за сто рублей полетел бы? — поинтересовался я.

— За сто полетел бы, — подумав и взвесив, ответил Еремей. — Все от Бога, коли не попустит, так и не убьешься. Эх, грехи наши тяжкие, — непонятно по какому поводу промолвил мужик и перекрестился. — Так дохтур, говоришь?

— Доктор, — подтвердил я.

— А я слышу, вроде речь у тебя не мужицкая, а барская, вот тебе, думаю, и споймали варнака.

Постепенно наш неспешный разговор «закольцевался» и пошел по кругу. Мне надоело слушать и говорить одно и то же. Село все не показывалось.

— Скоро доедем? — поинтересовался я. И километр, и два мы давно проехали.

— Так уже, почитай, доехали. Вон и церква наша видна.

Я вгляделся в кромешную темень и различил что-то еще более темное, вероятно, церковь. Мужик остановил лошадь и перекрестился. Я, чтобы не вызывать подозрений, последовал его примеру, что возница тут же отметил:

— А я-то, думаю, ты вот давеча сказал, что православный, а сам не крестишься… А вот и моя изба, — показал он куда-то в сторону кнутовищем.

Мы проехали еще метров двести, и лошадь остановилась возле худых, щелястых ворот. Крестьянин соскочил с облучка, я вслед за ним выбрался из телеги. Была поздняя ночь, в селе не видно было ни одного огонька, и пришлось присматриваться, чтобы различить избу и подворье.

— Ты, ваше благородие, поди, продрог, пойдем в избу.

Однако, прежде чем проводить меня, он распряг лошадь и отвел ее на конюшню. Только после этого взял меня, как слепого, за руку и повел в избу. Из открывшейся двери дохнуло теплом и кисловатым запахом хлеба. Еремей подвел меня к невидимой лавке, помог сесть. В глубине избы началось движение, и женский голос спросил:

— Ты, что ль, Еремей.

— А то, — кратко ответил хозяин.

— А кто с тобой?

— Их благородие, дохтур, у нас переночуют. Постели, ежели что.

Женщина вышла из глубины дома, зажгла от еле теплившейся лампады лучину, и в ее неверном свете начала стелить мне на лавке у окна.

— Ложитесь, — пригласила она и деликатно ушла в глубь избы.

Я не стал чиниться и лег, сняв только ботинки. После непонятного обморока и тряской езды на телеге меня мутило, болел бок, который я, вероятно, ушиб при падении. Еремей ушел на улицу, как я подумал, прибрать упряжь и телегу, а я провалился в сон.

Проснулся я, как только за маленькими, тусклыми окнами начал сереть рассвет. Спину ломило от жесткой лавки, к тому же еще чесалось все тело.

В избе, вероятно, еще спали, и я, чтобы не будить хозяев, решил не вставать. Однако, долго полежать мне не удалось, по мне в разных местах что-то ползало. Я забыл о приличиях и как ужаленный вскочил с лавки. О существовании такого важного элемента обыденной стародавней жизни, как клопы, стоит только пожить в изнеживающих условиях нашего века, начисто забываешь. Однако, как только доведется вновь встретиться с этим народным средством против гипертонии, становится понятным, что у бытовой химии есть и положительные стороны, и травит она не только людей.

Мои резкие телодвижения никого не обеспокоили. В глубине избы по-прежнему было тихо, и я понял, что хозяев в ней уже давно нет. За время, что мне не доводилось посещать крестьянское жилище, оно не очень переменилось. Только, что стала более объемной русская печь, и на стенах появились картинки из народных сытинских календарей. Изба у Еремея оказалась новая, тесанные и струганные деревянные стены не успели закоптиться, и было заметно, что хозяин он «справный».

Я вышел в сени с чисто метеным полом, нашел бадейку с водой и напился. Когда я ставил на место ковшик, входная дверь тихо скрипнула, и в сени вошла молодая женщина с простым, приятным лицом. От неожиданной встречи она немного испугалась, но быстро оправилась и без смущения поздоровалась:

— Здравствуйте, как спалось?

— Спасибо, хорошо, — ответил я. — Извините, что вчера ночью разбудил вас.

— Пустое, — улыбнувшись, сказала хозяйка. — Скоро зима, тогда и отоспимся.

По речи и по тому, как молодая женщина улыбалась, она никак не походила на забитую, темную крестьянку.

— Вы раньше жили в городе? — задал я не очень тактичный вопрос.

— Почему вы так думаете?

— Мне так кажется, вы совсем не похожи на крестьянку.

— Вы правы, я жила в Москве, в… — она на секунду замялась, — в горничных.

Какими в начале двадцатого века были горничные, я представлял нечетко, но, как мне показалось, на горничную хозяйка не походила. Во всяком случае, разговаривать с ней на «ты» и фамильярничать мне было дискомфортно.

— Пойдемте в горницу, я накормлю вас завтраком, — прервала женщина затянувшуюся паузу.

Я посторонился, пропуская ее вперед. В избе стало уже совсем светло. Женщина принялась хлопотать по хозяйству, собирая на стол. Получалось у нее это не очень ловко, хотя выглядела она ладной и легонькой. Пока я ел ломоть свежего хлеба, запивая его молоком, хозяйка уронила ухват, чуть не выбив оконное стекло. Потом пустая обливная керамическая крынка выскользнула у нее из рук. Я инстинктивно кинулся помогать собирать разлетевшиеся по полу черепки, и мы столкнулись головами.

— Какая же я неловкая, — пожаловалась женщина, когда мы оба, потирая ушибленные места, встали друг против друга.

— Бывает, — сказал я, добавив сентенцию: — Чего в жизни не случается. Давайте, знакомиться, коль уже лбами столкнулись.

— Давайте, — улыбнулась она немудрящей шутке. — Меня зовут Наталья Александровна.

Я тоже представился своим новым именем.

— Василий Тимофеевич Харлсон.

То, что молодая женщина назвала свои имя и отчество вместо крестьянского уничижительного прозвания «Наташка», как и ее неловкость, утвердили меня в мысли, что она, скорее всего, не настоящая крестьянка.

— Давно изволите жить в деревне? — витиевато, в старинном стиле поинтересовался я.

Наталья Александровна вскинула брови, удивленно глядя на меня.

— А почему вы решили, что я не деревенская? Может быть, я местная, просто работала в городе горничной.

— Мне кажется, деревенские девушки так, как вы, не разговаривают, — ответил я.

Наталья Александровна подозрительно посмотрела мне в глаза:

— Сударь, вы, случайно, не филер?