Андрей Бондаренко - Аляска золотая Страница 3

По сходням забухало грузно и размерено — под тяжестью уверенных шагов, и знакомый раскатистый бас властно заявил:

— Молчать, вицеадмирал Бровкин! Молчать! У меня дело наиважнейшее, государево!

На василеостровский берег неторопливо и важно, грозно и многообещающе хмуря свои седые кустистые брови, сошёл сам князькесарь Фёдор Ромодановский — начальник царской Тайной Канцелярии.

— Здравствуй, Фёдор Юрьевич! — уважительно обратился к князюкесарю Егор. — Проходи к столу, гостем будешь!

— Извини, Александр Данилович! — прогудел в ответ Ромодановский. — Не в гости я приехал к тебе…. Извини, ещё раз. Указ царский у меня! — небрежно махнул рукой в сторону. — Давайка, отойдём на пару слов…

Князькесарь уселся на каменный парапет набережной (уже одна десятая часть береговой линии Васильевского острова была надёжно забрана в камень), задумчиво глядя на речные просторы, поведал:

— Знаешь, Данилыч, а я ведь давно уже подозревал, что ты — не от мира сего. Мне же — по должности моей важной и заметной — люди много чего рассказывают о том, что видели да слышали. Каратэ это твоё, японские метательные звёздочки, синяя глина, которую ты называл «кембрийкой», уменье откачивать утопленников, картошка и блюда из неё…. Ведь не было никакого пожилого индуса, который странствовал вместе с цыганским табором и обучал тебя в отрочестве всяким хитрым премудростям? Не было, чего уж там! Стал я внимательно присматриваться к тебе, и многое мне показалось странным: и речь твоя, и повадки, и поступки — иногда избыточно милосердные и глупые. Всё ломал я себе голову: где же та верёвочка, за которую надо дёрнуть, чтобы до конца распутать весь этот тайный клубок? А потом мне охранный офицер из Преображенского дворца поведал одну занимательную историю. Мол, перед самым отъездом на штурм шведской крепости Нотебурга генералгубернатор Меньшиков долго беседовал с Яковом Брюсом. И после этой беседы вышел означенный Светлейший князь Меньшиков из Брюсовых палат очень и очень задумчивым…. «Ага!», — смекаю. — «Вот же оно…». Подступил я тогда к Петру Алексеевичу, чтобы он отдал мне этого богопротивного и сумасшедшего Брюса. Государь долго мне отказывал, а потом сдался, отдал…. Только при одном условии: Брюса не пытать и на дыбу не подвешивать. А ещё при этом нашем разговоре вспомнил Пётр Алексеевич об одном странном басурмане по имени Алькашар, который томился в заключении — по тайному приказу всё того же генералгубернатора Меньшикова — в дальнем уральском остроге…. Что побледнелто так, Александр Данилович, голубь сизый?

— Знаешь, Фёдор Юрьевич, мне одно только не понятно, — проговорил Егор помертвевшим голосом. — Ведь всё то, о чём ты сейчас рассказываешь, происходило почти три года назад. Почему же ты только теперь — приехал по мою душу?

— Не всё так просто! — нахмурился Ромодановский. — Вопервых, с басурманом Алькашаром. Антошка Девиер, которого послали за арабом, по дороге приболел, всю первую зиму провалялся в горячке, руку ещё себе вывихнул — при падении с резвой лошади. Наступила русская распутица, то, сё…. Потом, когда этого длиннобородого, всё же, доставили в Москву и вздёрнули на дыбу, выяснилось, что Алькашар порусски не знает ни единого слова. Да и английский язык его…. Даже Пётр Алексеевич плевался во все стороны. Нашли, конечно же, толмачей с турецкого языка. Они такого перевели — хоть сразу вешайся! Мол, ты, Данилыч, и не Данилыч совсем, а некто Леонов Егор Петрович, посланный к нам сюда из далёкого и неведомого Будущего. Более того, он, Алькашар, должен был тебя вернуть обратно, в двадцать первый век, да ты не согласился и отправил его бедного в далёкий северный острог…. Иноземные доктора осмотрели тщательно басурмана, ознакомились с выдержками из его показаний. Все, как один, твёрдо заверили, что данный человек, безусловно, юродивый…. Что делать дальше? Тебя вызвать в Москву и тоже вздёрнуть на дыбу? Так — что предъявлять?

— Так у вас же ещё и Брюс был, — криво усмехнувшись, напомнил Егор.

— Брюс, Брюс! — пророкотал князькесарь. — Толкуто…. Не велено его было пытать. Вот он и молчал. Очень плохо было Якову в темнице — без его заумных книг, всяких хитрых штуковин и приборов, но крепился и молчал, сукин кот…. И вот тогдато я и догадался обо всём! — Ромодановский сделал многозначительную паузу. — Он многое помнил о тебе, охранитель, но и ты, наверное, знал про него чтото тайное и гадкое! За жизнь свою цеплялся Яшка, не хотел помирать. Понимал, что если он всё расскажет про тебя, то и ты не будешь молчать. А за ним, похоже, был великий грех, за который есть только одна достойная плата — плаха. Это — в лучшем случае…. Что, я не прав?

— Прав! — покорно согласился Егор. — Но, давай, Фёдор Юрьевич, всё же, перейдём к моей скромной персоне. Чего о покойниках рассуждать?

— Это верно, про покойников! — скупо улыбнувшись, поддержал Ромодановский. — Имто, точно, уже ничем не помочь. Короче, я так рассудил. Если Брюс узнает, что ты безвозвратно и окончательно умер, то, наверняка, станет гораздо сговорчивей.…Объявили Якову, так, между делом, что ты, Данилыч погиб. При штурме шведского Нотебурга. Мысли мои были просты и бесхитростны: нет тебя больше, следовательно, и Брюсу нечего опасаться — вскрытия ответной тайны…. Чего заулыбалсято, бродяга? Одобряешь? Правильно, что одобряешь…. Брюс, надо ему отдать должное, сперва не поверил. Но мы на восточном подмосковном кладбище выстроили твою могилку, Данилыч. Ты уж — извини! Настоящую могилку, славную, с памятной табличкой и мраморным памятником. А ещё молоденькую дворянку нашли, которая похожа на твою жену, прекрасную Александру Ивановну. Ростом, стройностью, фигурой, волосами пышными да серебристыми…. Яковто к этому времени слухом сделался слаб, да и зрение его единственного глаза ухудшилось. Всё и прокатило — как по маслу. Встретился Брюс — около твоей, Данилыч, могилы — с твоей же безутешной «вдовой», ну, и поверил…. А после этого и рассказал про всё, что знал, более ничего уже не опасаясь. Главным образом про фосфорные спички и про подлого французского доктора. Сразу же взяли и достославного господина Карла Жабо, вздёрнули на дыбу…. Сознался он во всём, конечно же. Как ты подговорил его, ещё в 1695 году, государя коварно обмануть. Когда об этом доложили Петру Алексеевичу…. Тебе про это лучше не знать, охранитель! Даже я лишился любимого переднего зуба. Да, и поделом: не досмотрел в своё время…. Очень уж государь убивался и сожалел. Не, это я не про тебя, Данилыч, а про русских баб и девок, которые — по твоей гадкой милости — прошли мимо государевой постели…. В горячке Пётр Алексеевич повелел: отрубить всем подлым ворогам головы. Это я про Брюса,[6] Карла Жабо и араба Алькашара. Отрубили, понятное дело, чего уж там…. Теперь по твоей мерзкой персоне. Сперва и тебя государь хотел казнить: четвертовать, предварительно оскопив, ободрав кожу и выколов глаза. А жену твою, прекрасную княгиню Александру, отдать на солдатскую жаркую потеху…. А потом, вдруг, царь передумал. Может, просто пожалел тебя, а, может, и не просто…. Короче. Вот тебе, господин бывший генералгубернатор, письмо от государя, — протянул обычный тёмнокоричневый конверт. — Прочти. Только торопись, охранитель. Время пошло. Тебе уже отплывать скоро. Ничего сейчас не спрашивай, в Указе, который я вскоре оглашу, всё будет сказано.

«Не ждал я от тебя, Алексашка, такого гадкого обмана!», — писал царь. — «От всех ждал, но чтобы от тебя…. Мерзавец ты законченный! Пожалел для законного государя — жены своей…. Тьфу! Что, убыло бы от неё? А скольких утех сладостных я был лишён по твоей подлой милости? Никогда не прощу! Никогда! Злыдень ты первейший…. Да, ещё, по поводу золотишка. Хахаха! Если этот Алькашар не соврал, и ты послан к нам из Будущего, то для тебя это — дела пустяшные…».

«Вот они — Властители! Нельзя им верить!», — от души возмутился памятливый внутренний голос. — «Сколько раз тебе, братец, Пётр клялся — в своей братской дружбе? Мол: — «Я твой, Алексашка, вечный должник, век не забуду…». И перед Санькой нашей неоднократно рассыпался в благодарности жаркой и бесконечной. А теперь вот — получите и распишитесь…. Да, коротка ты, память царская! Хорошо ещё, что казнить не надумал. С него сталось бы…».

— Ну, охранитель, всё прочёл? — вкрадчиво и недобро спросил Ромодановский. — Тогда пойдём к остальным, я зачитаю Указ государев…

К причалу, тем временем, уже подошли женщины, облачённые в праздничные платья, нестерпимо сверкая драгоценными каменьями золотых украшений, а дети удивлённо и восторженно разглядывали неподвижно замерзших у кромки воды солдат Московского полка.

— Дядя Николай! — обратился Егор к Уховустаршему. — Отведика всех ребятишек в дом, пусть там поиграют. Займи их чемнибудь интересным.

Дождавшись, когда старик — в сопровождении нянек и денщиков — уведёт детей в центральное здание усадьбы, Егор попросил Ромодановского: