Евгений Витковский - Павел II. Книга 3. Пригоршня власти Страница 3

Четвертого. В „Правде“ — стишки Асеева. Умилен тем, что Сталин сказал „друзья мои“, призывает во имя этого сплотиться! Во имя этого! Холуй проклятый. Так в два счета от страны ничего не останется. Меня пока никто не ищет. Подоходный налог увеличен на двести процентов, но денег и так нет.

Десятого июля. Раня говорит, что, кажется, ждет ребенка. Боже, благослови! Баллоны заграждения на всех бульварах. Спасают Кремль, хоть это понимают. Из лавок исчез сахар.

Двадцать четвертого июля. Завтра ухожу на фронт. Как жаль, что Раня ошиблась. Может быть, в этом месяце повезет. Шанса может больше не выпасть. Разбомблены Спиридоновка, Поварская, разбомблен дом Грибоедова, осталась цела только мемориальная доска с его удивленным лицом. Всюду, даже в комиссариате, бардак. В четырнадцатом году такого не было. На что младшие родственники были недоумки, а и то такого бы не допустили…»

Негр все читал, мысли у Софьи мелькали привычные, она-то документ знала наизусть: где все-таки она еще слыхала про «дом Грибоедова»? Почему это ее мама, Рахиль Абрамовна, принадлежала к такой нации, которая не нравилась фюреру? Во всех газетах ясно наисано, Софья не помнила в каких, но где-то читала, что фюрер действовал в союзе с мировым сионизмом и вообще состоял у евреев на жаловании: они ему платили, чтобы он всех недовольных сионистской агитацией уничтожал. Что в этом неправдоподобного? А как точно назвал отец всех других Романовых — «недоумки»! Как точно: ну прямо братец Пашка!

Софья стала отвечать на вопросы. Да, безусловно считает наследницей, да, только себя и еще раз только себя. Да, всех потомков императора Николая Павловича — узурпаторами, он и сам никаким императором не был, проиграл войну в Крыму и отравился, сын его быдло всякое освободил, так его же и убили, внук его вообще алкаш был, насчет правнуков даже отвечать не будет, российскому престолу все это седьмая вода на киселе. Последнее выражение негр перевел с особым вкусом, он любил русские идиомы, находил в них элементы колдовства.

И никаких у нее чувств — ни кузенных, ни кузинных. Ну и что, что покойному Кириллу — пятиюродной кузиной? Тут Софью озарило: она гордо выпрямилась и заявила, что питает родственные чувства только к великому русскому народу, а дружеские — только к друзьям великого русского народа. С этого момента кое-кто из корреспондентов стал с пресс-конференции исчезать: эта фраза вполне годилась в качестве шапки-заголовка. Негр смягчал слова Софьи при переводе, но ее злобища буквально висела в воздухе и отбивала у возможной наследницы престола немало симпатизирующих. А тут еще кто-то вспомнил родную душу, лондонскую тетку Александру; тут мужчины в зале, особенно белые, совсем приувяли. Кажется, феминисток побаивались. Это вселило в Софью уверенность, и она повторила, что родственные чувства у нее только к русскому народу, а тетушка Александра наверняка их разделяет.

— Княгиня Александра пока что заявляла лишь о любви к русским женщинам и ждет их помощи в борьбе с мужчинами… Ваши комментарии? — подал голос кто-то.

Софья представила себе мерзкое мурло, муженька Виктора, потом ублюдка-братца Павла, других подонков и решительно ответила, что княгиня Александра совершенно права, что русские мужчины все, что могли, уже совершили, — потом вспомнила очаровательного восточного мальчика и добавила, что без русских мужчин можно обойтись и в делах государственных, и во всех прочих. В зале немедленно пошел шорох, число присутствующих убавилось еще раз. Софья так и не могла понять: есть в холле русские монархисты, или нет их вовсе, и понимают ли они всю пропасть, разделяющую гнилых дореволюционнных Романовых и настоящих, старших, которых она, Софья, возглавляет, и коих тетка Александра в Лондоне, похоже, является достойной представительницей. Софья осмотрела поредевшую аудиторию и с удовольствием констатировала, что женщин тут немало, хотя они и мужиковатые какие-то, Софья же во всех женщинах, кроме себя, ценила изящество.

Конечно, задали Софье вопрос о том, как именно собирается она возвратить себе законный престол предков. Претендентка без размышлений отвечала, что у нее есть точный и продуманный план, которым не настало еще время делиться с прессой. Это опять впечатлило, это должно было уйти в печать — и еще раз сократило число присутствующих на конференции. И вопросы о будущем России Софья без ответа не оставляла — ни секунды не колеблясь, заявила она, что отныне, начиная с ее, Софьиного правления, и до скончания веков, останется Россия неограниченной монархией без всяких глупых конституций, которые людям только голову мутят. Демократией кое-кто в зале тоже был сыт по горло слушателей убавилось еще раз. Представители солидных газет пытались дальше этого вопроса не идти, но тут монашествующий недоумок из «Оссерваторе Романо» поинтересовался, каковы перспективы на введение в России католичества, а потом другой недоумок из американской «Гей уорлд», на лацкане которого красовались изображение голого мужика в позе статуи Свободы, стал допытываться, чего именно может ждать в новой России представляемое им меньшинство, и пошло, и поехало, и посыпались вопросы о Ближнем Востоке и Крайнем Севере, о любимых звездах бейсбола и фаворитах скорпионьих бегов, о последнем «Мистере Антиное» и последней «Мисс Юнион», — и тут негр как-то сразу устал. Софья сослалась на сильную ограниченность во времени, и негр с ее благословения пресс-конференцию закрыл. Софья чувствовала себя как выжатый лимон, но корреспонденты этому лимону были явно благодарны за то, что из него вообще хоть что-то вытекло.

Софья вернулась в спальню. У постели на столике возвышались папки с вырезками, мальчик, видимо, весь вечер их сюда таскал. Мальчик тактично отсутствовал, что сейчас Софье было приятно, она не могла придумать, как ему элегантней давать чаевые, валюту на них тратить было очень жалко. Слыхала она, что в Непале можно чаевые карандашами давать, но то ли возьмут здесь карандаш, как валюту, то ли нет, да и не прихватила она из России достаточно карандашей, не до того было.

Сразу поразило Софью то, что папки были заготовлены лично для нее, притом очень давно: надписи на внутренней стороне каждой обложки ясно сообщали, что данный экземпляр подобран до востребования лично Софьей Федоровной Романовой, в морганатическом браке — Глущенко, и подбор материалов начат полтора года тому назад, то есть тогда, когда она еще и Брокгауза-то не распотрошила! Не жалея средств, неведомые доброжелатели вкладывали в папки даже не копии материалов, а подлинные вырезки. На обороте первой же из них Софья обнаружила цветное изображение значительной части некоей хорошо загорелой девицы, которая эту самую свою часть тела демонстрировала так, чтобы у зрителя и мысли не было о девственности. Софья, может быть, даже покраснела бы, но не умела. Вырезка была из журнала, издаваемого на немецком языке почему-то в Норвегии. Но обратная сторона загорелой девицы содержала не что иное, как давнее интервью с теткой Александрой, Софья слабо знала язык, толком ничего не поняла. Но приятно, что и старухе кто-то уделил внимание. Девять десятых вырезок было, увы, на непонятных языках, но по-русски читала Софья свободно, и французский тоже помнила. И видела Софья огромный интерес мировой печати к Романовым, то есть к своему крайне правому делу.

Сперва Софья поискала: нет ли каких-нибудь специализированных изданий у русских монархистов. И сразу наткнулась на прихваченные скрепкой листки брюссельского, не очень типографского на вид журнальчика «Правофланговый». Здесь опять-таки с первых же строк немыслимыми помоями окатывался распреподлый масон Александр Первый, лицемерно вместе со своим прихвостнем Кутузовым делавший вид, что воюет с Наполеоном, а на деле употребивший все силы, чтобы корсиканскую падлу спасти: ведь всем известно, что к вящему посрамлению веры Христовой Наполеон собирался восстановить синедрион, объявить себя Мессией, собрать евреев и повести их на полное искоренение христианства. Александр не только затравил св. Фотия, в миру Павла Спасского, не только задушил дарование Аракчеева, но и пора вообще разобраться с его личностью, а был ли Александр в действительности Александром, а если был даже, то воистину ли Романовым? Ведь еще в 1776 году, за тринадцать месяцев до рождения Александра, государь Павел Первый произнес свои великие слова: «Я желаю быть лучше ненавидимым за правое дело, чем любимым за дело неправое» — и уехал от жены в Гатчину, и тринадцать месяцев с ней не виделся, так что отцом так называемого Александра Первого был, конечно, кто-либо из жидов, масонов, конюхов, либо всех сразу. Но вот уж зато что было совершенно точно известно рубакам из «Правофлангового», так это то, что весь 1795 год государь провел буквально не сходя с ложа государыни, ибо ждал с часу на час кончины матушки Екатерины. Ну, потом жена родила ему единственного законного сына, грядущего императора Николая Первого, ну, еще через четыре месяца августейшая мамаша приказала долго жить, царь Павел снова возжелал быть лучше ненавидимым за правое дело и на ложе к супруге более не восходил ни единого раза, так что самый младший сынок, Михаил, был опять-таки зачат при помощи цельной масонской ложи старошотландского обряда во главе с кем-то из гнусных просветителей-русегубителей. Вот посему-то и запретил государь Николай Первый, лишь взошел на престол в 1826 году, все масонство как таковое, чем и отметил пятидесятилетие исторического желания своего отца быть ненавидимым за правое дело.