Василий Лягоскин - Дома мы не нужны. Книга седьмая. И все-таки она вертится! Страница 3

Вот так же он вскакивал, когда ротный старшина ожесточенно орал, явно наслаждаясь своей властью над вчерашними школьниками:

– Рота, подъем! Сорок пять секунд…

Александр Николаевич, очевидно, тоже вспомнил то благословенное время. Он расхохотался; но напряженный огонек в глазах не погас. И Кудрявцев принялся рассказывать о перипетиях появления в этом мире ЕГО города; о жестоком солнце, и об аборигенах, приноровившихся к этому неизбежному злу. Второй полковник, вновь, вслед за Александром, севший в свое кресло, переживал и кровавую драму в городе, и беды аборигенов с совершенно невозмутимым лицом. Но своего двойника он обмануть не мог; теперь в его сердце невидимыми шрамами откладывалась вся боль и страдания, что так скрывал от своих товарищей полковник Кудрявцев-первый. Впрочем, он не смог сдержать своего нетерпения, и даже восторга, когда Александр приступил, наконец, к описанию ритуала Магии смерти. Казалось, он сейчас опять вскочит, и увлечет двойника вниз, к своему «Варягу», и дальше – к огромному шару, в котором поместился целый мир Города, с единственным приказом:

– Быстрее! Показывай быстрее, куда надо лететь, чтобы провести еще один ритуал; теперь с римскими детишками.

Два взгляда вдруг метнулись вниз – к Камням, разложенным перед гнездами. Артефакты словно тоже уловили то желание полковника бросить все, и умчаться к неведомому побережью… Они вдруг замерцали; теперь не только далекое солнце, но и его семь крошечных осколков разгоняли полутьму в комнате. Рука Александра Николаевича словно сама потянулась к внутреннему карману. Один за другим напротив солнечных камней выстроились семь других – невзрачных, коричневых; но тоже несущих в себе необходимую информацию. Это Александр почувствовал, даже не взяв их в руки.

Александр Николаевич первым решился примерить ключи к замку; вернее – к замкам, которых всего на столешнице было двадцать восемь. Ровно половину из них заполнили Камни. По двум рядам артефактов, едва торчащих на столешнице, стремительно пробежали огоньки. Словно какой-то невидимый музыкант пытался настроить инструмент, способный одарить мир волшебной музыкой. Увы – настроить «инструмент», в котором не было половины «струн», или других важных частей, было невозможно. Это Александры почувствовали по раздавшемуся в их душах чуть разочарованному вздоху. Словно целая планета, набиравшая миллионы лет этот глоток воздуха, осторожно выпустила часть его; в великом нетерпении. Полковники понимающе переглянулись. Два ряда темнеющих пустых гнезд говорили сами за себя. Первым рассмеялся Александр Николаевич:

– И как мы будем называть их; наших тройников, и… черт – не знаю, как обозначить четвертого!?

Он ткнул пальцем в отверстия, откуда выбивались чуть заметные лучи цвета морской волны; потом остановил руку над черными гнездами. Последние словно вбирали неяркий свет внутрь себя, и улыбка Александра Николаевича растаяла – будто тоже провалилась в эти гнезда.

– Не завидую тому полковнику Кудрявцеву, который сейчас живет в подобной тьме, – подтвердил его опасения Александр, – думаю, на помощь ему, и всему городу надо спешить в первую очередь. Тебе спешить, Александр Николаевич. Ваш шар побыстрее нашего «Варяга» будет.

– А дети? – чуть растерялся полковник-второй.

– А детей мы заберем с собой. Пусть это будет чуть подольше, но зато надежней.

Александр Николаевич вскинул голову с немым вопросом.

– Потому что еще надо будет уговорить Витальку, вождя русов, и других вождей провести ритуал. Не уверен, что тебе удастся это сделать.

– А тебе?

Этот вопрос заключал в себе второй: «Неужели аборигены смогут различить нас? Неужели я не смогу подменить тебя на побережье?».

– Я попробую. Нет – я постараюсь!

Ответ тоже был с подтекстом, значения которого Александру Николаевичу объяснять не требовалось. Об изумительном чутье дикарей он и сам знал; просто сейчас его толкало вперед, к побережью, отцовское чувство, которое он невольно перенес на маленьких римлян.

Александру такие чувства не были чужды; по мере рассказа Кудрявцева-второго он погружался в жизнь города, рухнувшего в болота, и это, как предполагали оба, могло создать какие-то проблемы. Он вдруг рассмеялся, вызвав у двойника недоумение:

– Это я представил себе встречу двух Анатолиев, – объяснил он свое неожиданное веселье.

Кудрявцев-двойник его смеха не поддержал; напротив, нахмурил лоб:

– Ты лучше представь, как встретятся две Оксаны!

Александр быстро прогнал в голове разные варианты такой встречи; решил, что проводить такой эксперимент надо исподволь, подготовив обеих израильтянок к сюрпризу. Потом перед глазами пронеслась целая вереница лиц; в основном женских, отличающихся изрядной ревностью. Конечно, никаких поводов для проявления таких острых чувств никто давать не собирался, но женщины…

Полковники понимающе переглянулись, и приступили к разработке плана поисков еще двух Александров Николаевичей Кудрявцевых; с учетом всех сопутствующих неожиданностей – приятных и не очень…

Глава 2. Виталька Дуб, вождь русов. Жди у моря непогоды

Весь мир племен издревле составляли несколько нерушимых частей – солнце, небо, горы с пещерами, необъятный океан. Здесь они жили, и здесь же черпали силы и неутомимую энергию. А еще – эти части привносили в жизнь ту необходимую частицу непредсказуемости, без которой жить было бы скучно, и неинтересно.

– Сюрпризы – как сказал бы Товарищ Полковник, – улыбнулся Виталька.

Он довольно оглянулся, обозревая внутренности самой постоянной из частей родного мира – племенной пещеры.

– Нет, – поправил он себя, – самое постоянное – это солнце. Даже в самый жестокий ураган оно есть. Там, за тучами. Ждет. Чтобы снова показать, кто главный в этом мире. Небо? Оно тоже предсказуемо. Его «сюрпризы» предсказуемы. Стада, несущие нам мясо и молоко бешеных коров. Дожди, которые питают источники в самых глубоких пещерах. Что еще? Так – по мелочам, как сказал бы друг Толька из Города. Но больше всего сюрпризов дает океан. Особенно после шторма.

Мысли вождя, неспешно текущие в его голове, когда-то принадлежавшей отцу Витальке-старшему, а сейчас одарявшей ласковыми взглядами жену, возившуюся в углу пещеры с ребенком, остановились. Именно на этом слове. Потому что за толщей камней действительно завывал, отдавая последние силы, свирепый шторм. Почему последние? Виталька и сам бы не смог сказать, что позволяет определять ему, как стихия, прежде полная сил, ревет подобно раненому зверю, и теряет кровь и саму жизнь.

– Теперь, – решил он, – осталось не больше одной руки малых кругов, и можно будет выходить наружу. Идти к берегу океана, и искать под ногами сюрпризы. Если их раньше не найдут мальчишки.

Он усмехнулся – вспомнил собственное детство; тот волнующий миг, когда вместе с Толькой, будущим Трактористом, нашли в глубокой луже, образованной очередным штормом, страшное чудовище с пучком длинных щупалец, которые угрожающе шевелились. А еще у этого чудовища-недоростка был единственный глаз, из которого на пацанов брызнуло свирепостью, и безысходностью. Виталька тогда пожалел это чудо; вместе с дружком, с Толькой, перетащил упругое тело морского гада в океан. Он даже сейчас, сквозь годы, был уверен, что детеныш чудовища сверкнул напоследок своим черным взглядом, и махнул самой длинной беспалой «рукой». В приветствии, и с благодарностью. И с обещанием: «Я обязательно расплачусь!».

От последнего Виталька, конечно же, сразу же открестился. От такого существа он не ожидал никакой благодарности. То, что он сам, или кто-то из близких окажется в открытом океане, где, собственно, и могла понадобиться помощь спрута, вождь не хотел даже представлять. Потому что издревле всем было понятно: океан – это смерть; более ужасная, чем в нутре подземного червяка, или от передоза молока бешеной коровы. Виталька непроизвольно потянулся всем телом, и блаженно прищурился. На губах словно полыхнуло огнем – это он вспомнил те редкие случаи, когда древние ритуалы разрешали использовать «огненное зелье». Во всех остальных случаях злоупотребление напитком, которое уносило в мир волшебных грез, а потом жестоко мстило непреходящей головной болью и жестокой ломотой в суставах, было под запретом. Табу. Скорее всего, потому, что любители тайком приобщиться к запретному питью уже не могли избавиться от пагубной привычки. Однако таких в племени было немного. На памяти самого Витальки не больше, чем пальцев на одной руке.

Вождь даже не захотел утруждать памяти именами изгоев. Потому что эти несчастные изгонялись из племени. Насовсем. Вместе с памятью. Не так было в других племенах. Те же еврогеи и африканы питие молока возвели в культ; создали даже отдельные ритуалы. И еще насмехались над русами, которые отказывали себе в «маленьких радостях жизни».