Механизм времени - Андрей Валентинов Страница 3

Однажды полоснул бритвой по венам…

— Наконец‑то! Ты где пропадал, пропадал, Огюст?

Зверь бежал на ловца. Вот он, Николя Леон — пухлый, румяный, довольный собой. И, как обычно, слова без нужды повторяет. Не иначе, чтобы его лучше поняли, поняли. Ради грустного дня с лица исчезла вечная улыбка. Уголки губ то и дело пытались дернуться, но Н. Л. честно соблюдал траур. Темный сюртук, черная повязка…

— Я тебя тоже искал.

«Кто из нас лжет?» — подумал Шевалье. В эти дни он не искал Леона. Но в штаб Общества забегал регулярно. Заходил и в Латинский квартал, к университетским знакомым Галуа. Николя там не было. Его никто не видел, не встречал.

Где же ты искал меня, пухлый Леон?

— Смотри, сколько наших пришло, пришло! Смотри, смотри! — короткопалая ладонь тыкала в толпу. — Мы им еще покажем, покажем! Мы!.. Мы!..

Хотелось уточнить, кто это — «наши», а заодно и «они», кому следовало «показать». Пистолет Шевалье пристроил за поясом, по‑разбойничьи, накинув на плечи старомодный редингот, одолженный у соседа. Не слишком удобно, но терпимо. Если не станут обыскивать, не заметят.

У ворот вышла заминка. Катафалк отвели в сторону, компания крепких, одинаково одетых парней подошла к гробу. Взяли, понесли…

— Галуа! — громким шепотом отозвалась толпа.

И перешла на крик:

— Галуа! Республика! Га-лу-а!!!

Огюст Шевалье молчал. Слишком похожи были те, что несли гроб. Слишком слаженно орали незнакомцы. Взгляд зацепился за человечка в куцем фраке, с раскрытой тетрадью в руке. Репортер?

— Галуа! Республика и генерал Лафайет!!!

Человечек во фраке крутил головой, привставал на цыпочки. Свинцовый карандаш тыкался в бумагу. Огюст заметил еще одного, с тетрадкой. Темные окуляры, цилиндр надвинут до бровей. Ну, с этим все ясно.

Пистолет тянул вниз, к земле. С запоздалым сожалением Шевалье сообразил, что не взял шомпол. Оружие заряжать не стал, боясь остаться без ноги. Изделие Гастинн-Ренетта — не драгунский короткоствол, такое за поясом носить опасно. Пули взял, сунул в карман пороховницу.

Шомпол!.. эх!..

— Галуа! Смерть тиранам!

— Кто они? — не выдержал Огюст. — Николя, ты их знаешь?

Спросил — и пожалел.

— В каком смысле? — удивился Николя Леон. — Вот что, Огюст, Огюст… Давай отойдем.

У ворот началась давка. Гроб неспешно плыл поверх голов.

— Республика или смерть!

Двигаясь за сутулой спиной Леона, Шевалье подумал, что графоман ни разу не дал почитать ни одной своей пьесы. Пересказывал, декламировал куцый отрывочек про графиню, страдающую возле чаши с ядом… Этак каждый — Дюма! Кто ты, Н. Л.?

Откуда?

Возле каменной стены, отделявшей мир живых от царства мертвых, Леон остановился. Резко повернувшись, шагнул вперед, на Огюста.

— В последнее время ты задаешь слишком много вопросов! Обо мне спрашиваешь кого попало, попало. Зря, Огюст!

В спину ударил очередной крик: «Лафайе-е-ет!» Покойник Галуа не выносил Лафайета, считал его предателем и трусом, из-за которого Республика не родилась в 1830‑м. Именно Лафайет поддержал Короля-Гражданина, вместо того чтобы отправить наглеца к ближайшей стенке. Но Эварист уже не возразит — о молчании позаботились.

— Были причины, Николя.

— Ну конечно, — кивнул Леон. — Галуа написал не тебе, а мне. Мне! А ты заметил, что все наши не хотели тебе отвечать, отвечать? Смотри внимательно, повторять не буду.

Он протянул широкие ладони, словно за милостыней. Миг — и пальцы сложились странной, похожей на птицу фигурой.

— Понял?

— Да.

Тайный знак — пароль, показанный Шевалье в день приема в Общество. Знак его тезки Огюста Бланки, Командора. Зеленого новичка, взятого исключительно благодаря протекции старшего брата, Мишеля Шевалье, строго предупредили: запомни, и если увидишь…

— Время года — осень. Месяц?

— Вандемьер, — выдохнул Шевалье. — Месяц вандемьер, сбор винограда…

Про «осень» знал только Командор.

— Я отвечаю за безопасность Общества. Заменяю Командора, пока он в крепости. Галуа хотел написать письмо Бланки. Я дал совет не упоминать вождя. Вождя! В. Д. — это Виктор Делоне, он мне помогает.

Огюст отвел взгляд. Все ясно — Эварист Галуа соблюдал дисциплину. Мог бы, конечно, и другу написать…

— Что вы раскопали? Это была дуэль?

— Дуэль, — Леон поморщился, глянул в яркое летнее небо. — Один пистолет на двоих, шесть шагов, по жребию. Убийство в рамках дуэльного кодекса. Эвариста вызвали Александр Дюшатле и его приятель, национальный гвардеец. Да, гвардеец. Все?

— Дюшатле… Он дружил с Галуа! Из-за него Эварист попал в тюрьму…

Галуа судили за сущую глупость — незаконное ношение формы Национальной Гвардии. Надел он ее на демонстрацию в защиту арестованных товарищей, в том числе и Дюшатле. Форма была предлогом упрятать парня за решетку. Перед этим Галуа пытались судить за то, что он на банкете помянул королевское имя, держа нож в руке.

Не получилось — слишком глупо.

— С Дюшатле говорили?

— Не можем найти. Найдем, не волнуйся. Нам пора, начинают.

Шевалье оглянулся. Процессия втягивалась в ворота.

— Из-за кого случилась дуэль? В письме говорится, что из-за «кокетки»…

— Какая теперь разница, разница? Стефания дю Мотель, дочь врача лечебницы Фолтрие. Дюшатле — военный, усы до ушей. Что еще девице требуется? Галуа — парень горячий, не сдержался. Наговорил всякого… Пока мы не разобрались, Дюшатле поминать не будем. Пустим байку для газет, намекнем на аристократа, записного бретёра… Такое съедят с удовольствием. Видел крепких ребят — у гроба? Из военной школы, сами вызвались. Растем! Пусть полиция знает. Иногда полезно качнуть мускулом.

— Я хочу вам помочь, Николя!

— Мы к тебе обратимся, обратимся. После…

* * *

Все похороны похожи — в пригороде Нима, в Парижском Пантеоне, на Новом Южном. Огюст Шевалье имел печальный опыт: ребенком стоял у гроба бабушки, подростком хоронил отца. Две недели назад провожал своего несостоявшегося учителя — великого Жоржа Кювье. Первооткрыватель допотопной жизни обещал зачислить Огюста, представленного академику, в штат лаборатории. Бодр, весел, никто и предположить не мог…

Кювье умер в шестьдесят три, проболев два дня. Не возраст для ученого. Однако шестьдесят три — не двадцать. Вон, отец и мать бедняги Эвариста — с серыми лицами. Окаменел от горя Альфред, младший брат. Ему‑то каково! Родители не успели к смертному одру, успел он. Рассказал обо всем друзьям, полиции — та даже не заинтересовалась случившимся. Был человек, нет человека… А ведь Галуа официально считался заключенным, числился в тюремных списках.

Из Сен-Пелажи никто не пришел констатировать смерть.

Кюре отсутствовал. Не было и депутатов Палаты. Зато политики-лилипуты суетились, строясь в очередь. Записные болтуны, сами не знают, чего хотят: Республику или порцию бланманже. Один протолкался к гробу, снял шляпу, сурово нахмурил брови.

— Сограждане! Французы! Сегодня мы провожаем…

Шевалье вздохнул — этот надолго. Жаль, не смог прийти Командор. Говорят, просил начальника тюрьмы, чтобы отпустил под конвоем. Отказали.