Гарри Гаррисон - Путь Короля. Том 1 Страница 30

— Ты гораздо лучше, чем Ивар, чем Сигвард, чем все другие мужчины… — пролепетала Годива, зарывшись лицом в его плечо. — Я знала — ты придешь, уведешь меня… Я все время боялась, что они тебя убьют из-за меня.

Шеф потянул за край сорочки. Перевернувшись на спину, она просунула колени под его тело.

— Мы оба должны были вчера умереть. Как же хорошо жить, быть с тобой рядом.

— В наших венах ни капли общей крови… Отцы и матери у нас разные…

И в лучах солнца он овладел ею.

За всем этим из кустов наблюдала пара мутных от зависти глаз.

Спустя час, прорываясь сквозь листву дуба, солнце еще вовсю припекало. Обласканный теплом, Шеф раскинулся на мягкой траве. Он был недвижим и бестелесен. Но он не забылся. Даже если это и было забытье, сознание бодрствовало; он заметил, что Годива куда-то улизнула. Он вновь размышлял о завтрашнем дне, о том, куда они пойдут. Возможно, в болота, подумал он, вспомнив о ночи, которую они провели с королевским таном. Он все еще чувствовал тепло солнца на своей коже, упругость дерна под спиной. Только казалось — они не здесь, далеко отсюда, в лагере викингов…. Дух его взлетел над лесной пустошью, покинул тело, выбрался из застенков сердца…

Он услыхал голос — рокочущий, глубокий, исполненный величия.

«Ты похитил деву у могущественных людей!»

Шеф знал, что вместо него действует какой-то другой человек. Он был в кузнице. Вокруг все было знакомо: шипение тряпок, которыми он обертывал раскаленные рукоятки щипцов, ломота в спине и плечевых мускулах, когда он тащил раскрасневшийся металл из сердцевины горна, скрежет и шебуршание верхней части кожаного фартука, непроизвольное втягивание и взмахи головы, когда он хотел уберечься от ныряющих в волосы искр. Но кузница эта была не его, не эмнетовская; и не Торвинова, обнесенная рябиновыми гирляндами. Он не чувствовал подле себя границ; он стоял посреди огромной залы — безбрежной и такой высокой, что потолка было не видать: лишь могучие колонны, что, удаляясь, указывали дорогу наверх, где стелилась пелена дыма.

Он взял в руки большой молот и принялся ковать форму из безликой массы, что поблескивала на его наковальне. Ему еще не ведомо было, что он собирается выковать. А руки все знали наперед, споро и сноровисто вращали крицу, ворочали щипцами, колотили то слева, то справа. То был не наконечник копья, не топор, не лемех, не резак. Похоже, это было какое-то колесо, колесо с множеством зубцов, заостренных на концах, словно в собачьей пасти.

Зачарованный, Шеф смотрел, как диковина эта рождается после его ударов. Где-то в глубине души он сознавал, что сделать подобное невозможно. Ни один кузнец не сможет выковать такой предмет на своей наковальне. И тем не менее он знал, видел, как можно сделать такое колесо — выковать отдельно зубцы, а потом приплавить их к колесу, которое заготовил загодя. Но только к чему эта вещь пригодна? Может, если крутануть одно колесо снизу вверх, а другое колесо — иначе, вровень с землей, да так, чтобы зубцы на одном колесе сцеплялись бы с зубцами другого, то одно колесо начнет вращать второе.

Ну а дальше-тo что из этого? А то, что все это как-то связано вон с той громадной штуковиной, в два человеческих роста, которая стоит у стены и сейчас едва проступает из мрака.

Неожиданно, словно бы внутренним видением, ощутил он некое присутствие, чей-то прикованный к себе взор. То были существа необъятных размеров, под стать этой зале. Он не смог бы толком разглядеть их, да и не решался надолго отвести взгляд от наковальни, но присутствие их ощущал каждой частичкой своего существа. Они стояли друг рядом с другом и не спускали с него глаз. Даже обсуждали его. То были боги Торвина, боги Пути.

Ближе всех к нему громоздилась могучая фигура, немерено разросшийся Вига-Бранд. Выпуклые бицепсы перекатывались под рубахой с короткими рукавами. Должно быть, Тор, подумал Шеф. На лице его застыла брезгливая, враждебная, недовольная гримаса. А дальше виднеется другой бог — востроглазый, остролицый, пальцы подоткнуты под серебряную перевязь, и вот он про себя, втихомолку, явно любуется Шефом, словно бы присмотрел он себе на торгах жеребца, чистокровного, породистого, которого недотепа хозяин отдает по бросовой цене.

«Этот точно со мной заодно, — подумал Шеф. — Или он решил себе, что это я с ним — заодно…»

Сзади стояли еще двое богов: один был самый из них высокий, а последний, самый дальний, опирался на копье с трехзубчатым наконечником.

Шеф продолжал делать открытия. Оказывается, у него надрезаны поджилки. Если он и перемещался по кузнице, то не с помощью ног: они волочились за ним, как раздвоенный хвост. Весь свой вес он переносил на руки и, переставляя их, двигался от одного предмета к другому: от высоких стульев к вязанкам дров, и дальше к скамьям, которыми — как казалось, вне всякого порядка — была заставлена зала, хотя вскоре он понял, что на самом деле все было подчинено единственной цели: облегчить ему передвижение по ходу работы. Впрочем, он мог даже и подняться на ноги, использовать их как опоры, но сухожилий не было, ноги от бедер до икр были неуправляемыми кусками материи. И беспрестанная тупая боль свербила ему колени.

Сквозь дымчатую хмарь залы проступили очертания еще одной фигуры, не огромной, как фигуры богов, а совсем крохотной, словно то был муравей или мышь, что вытаращила свои глазки из щели между деревянными панелями. Да это же Торвин! Хотя нет, не Торвин. Это небольшой, щуплый человечек с продолговатым лицом и пронзительным взором. И то и другое подчеркивалось редкими длинными волосами, спадающими с высокого темени. Однако одет этот человек был подобно Торвину — весь в белом, с ожерельем из ягод рябины. Схожи они были также выражением лиц: глубоко вдумчивым, внимательным, но здесь была и какая-то осторожность, страх.

— Кто ты такой, юноша? Уж не пришелец ли ты из царства людей, забредший во дворец Велунда? Как ты здесь оказался и каким образом отыскал ты Путь?

Шеф потряс головой, делая вид, что желает только уклониться от сыплющихся в глаза искр. Он бросил колесо в лохань с водой и принялся за следующую часть работы. Три быстрых, легких удара, переворот, снова три раза опускается молот, и какой-то раскаленный предмет летит в ледяную воду, а на его месте немедленно оказывается другой. Шеф понятия не имел, чем он сейчас занимается, но занятие это переполняло его возбуждением, диким, необузданным восторгом, какой может испытать узник, узнавший о дне своего побега и не спешащий поделиться этой радостью с тюремщиком.

Вдруг он видит, как к нему направляется один из исполинов — тот, с копьем, который ростом выше всех прочих. Человек-мышь тоже увидал его и поспешно нырнул во тьму. Теперь от него осталось только бледное-пребледное пятнышко.

Палец толщиной со ствол ясеня вздернул вверх подбородок Шефа. Сверху на него взирал один глаз, посаженный на лицо, что напоминало лезвие топора: прямой нос, выступающий подбородок, борода клинышком, косые скулы. После знакомства с таким лицом можно было с чувством облегчения разглядывать физиономию Ивара — как нечто, по крайней мере, постижимое, выражающее вполне человеческие страсти, то есть злобу, ненависть, жестокосердие. Не то с этим лицом: если бы кому-то удалось прознать, что за мысли теснятся в этой голове, он бы до конца дней своих повредился рассудком.

И тем не менее лик этот выражал не одну неукротимую злобу, но и глубокую задумчивость.

— Тебе придется много дорог обойти, клопик, — проговорил он. — Хотя начал ты недурно. Молись, чтобы я не скоро тебя призвал!

— Но почему ты должен призвать меня к себе, Высочайший? — произнес Шеф, втайне поражаясь собственной дерзости.

Лицо сложилось в ухмылку. Будто отделилась от ледника и рухнула в пропасть льдина.

— Не спрашивай, — ответил он.

Мудрый муж не смотрит в щели,Не заглядывает в подпол, словно бобылиха.Волк голодный, видит он врата Асгарда.

Палец опустился, и, подгребая молот, наковальню, горн, скамьи, ведра, могучая длань вмиг смела их в небытие — и самого кузнеца вместе с ними, — как стряхивают с одеяла скорлупу от семечек. Шеф взмыл в воздух, совершил кувырок, другой, третий; сорвался и полетел в сторону фартук. Последнее, что осталось у него в памяти, это бледное пятнышко, напоминающее чье-то лицо…

Спустя мгновение он уже валялся на траве, на той самой пустоши под английским небом. Однако солнца больше не было и в помине; вместо него легли на его тело холодные, жуткие тени.