Цви Прейгерзон - Неоконченная повесть Страница 30

Теперь Шоэль мог не заботиться о пропитании – в пекарне хлеб сам шел к нему в руки. К тому же больная нога пока не позволяла заниматься тяжелой работой. И вот свежеиспеченный булочник приступает к своим новым обязанностям: получает и взвешивает муку, соль, хлеб, ведет учет, выписывает счета. Работа хоть и не слишком тяжелая, но тоже требует головы на плечах. Слава Богу, трудиться парень умеет: это качество Шоэль унаследовал от отца. Он работает более чем успешно и постепенно завязывает с товарищами по работе дружеские отношения.

В письме к родителям Шеилка в шутливой форме отчитывается о своих одесских достижениях. И вот приходит ответ: вначале пишет Фейга, затем продолжает Йоэль, а в самом конце добавляет свои несколько строчек и сестричка Мирьям. Взволнованный Шоэль держит в руках письмо из родного городка, родины его предков, перечитывает полные тепла и сердечности строки. Родители зовут своего отколовшегося от семьи сына приехать летом домой. «Сколько можно скитаться?!» – сердится Фейга. Йоэль пишет, что дела идут неважно. Правда, поговаривают о какой-то новой экономической политике. Если это окажется правдой, то, по мнению Йоэля, столовую можно будет снова открыть. «Но потребуются помощники!» – многозначительно добавляет он. Свой голос подает и Мирьям, и вот что она пишет: «Шеилка, не забывай, что у тебя есть сестричка, а у нее – подруги, а у подруг – их подруги. Да и много других девушек в местечке, на любой вкус. Так что, давай, приезжай, будет весело!»

Ну, на этот раз Мирьям попала пальцем в небо. Что ему за дело до других девушек? Шоэль уже вытащил свой жребий, и свою двадцать первую весну он встречает в Одессе с Ханой.

Итак, весна, чернеет и тает снег, все больше голубеет небо. Подули свежие ветры – они несут надежду и обещают радость. Эти ветры приходят со стороны моря, рождаются меж волн, чтобы принести нам хорошие вести. А порой налетают степные ветры – такие же мощные, но сухие и пыльные. Мир пробуждается от зимней спячки, отряхивается, как вылезший из берлоги медведь – еще полусонный, но уже готовый к действию.

С праздником вас! Адар и нисан[98] шагают плечо к плечу! Открывается бесконечный простор, слышатся трубные звуки наступающей весны, начала жизни. Молодые чувства обострены, душа готова объять весь мир – от земли до самих небес! На лице играет беспричинная улыбка, ты готов петь и радоваться юности и счастью. Ты весел, как молодой необъезженный жеребец, мчащийся по степи. Жизнь бурлит в тебе, вскипает и выходит из берегов. Душа твоя распахнута миру, земной шар вращается под тобой – быстрее, шар, быстрее! – ты ускоряешь его инертное вращение своими нетерпеливыми ногами, устремляясь еще дальше – к золотой звезде. Потому что весна – смысл жизни! И в самом центре его – Шоэль и Она, его любовь.

Мир исчез, он умолкает и теряется где-то за горизонтом, со всеми своими звуками и красками.

– Ты изменился в лице, Шеилка… Ты спал ночью?

– Нет, я не спал. Я не могу спать, когда Хана – перед глазами, когда она тянется ко мне и ресницы ее нежно подрагивают на моем лице…

– Смотри, Шеилка, ты не ешь, не пьешь и не спишь, и этому нет конца…

– Я ем и пью Хану, я сплю, когда просыпаюсь, я бодрствую, когда сплю, и нет покоя в душе моей…

В воскресенье с утра Шоэль спешит к Хане. Уже на лестнице он слышит ее голос: любимая что-то напевает. Услышав его шаги, она бросается открыть дверь, чтобы опередить свою мать.

– Сколько можно тебя ждать? Почему ты опаздываешь?

Но на самом-то деле он пришел вовремя, даже на десять минут раньше. Ну и что? Кажется, целая вечность прошла после их вчерашней встречи. В последнее время у Ханы вошло в привычку: если должен прийти Шоэль, она до его прихода не притрагивается к еде. Мать сердится: хотя бы стакан чая выпей! Но нет, ни в какую. Вот ведь упрямая какая – жизнь ей не в жизнь без этого Шоэля!

– А если не придет твой Шоэль? – в раздражении спрашивает мать. – С голоду помрешь?

– Я не голодна, мама! – успокаивает ее Хана своим мелодичным, звенящим от счастья голосом.

Она-то знает: придет Шоэль, непременно придет, никуда не денется. А вот и он, тут как тут. Хана готовит завтрак, в голове ее назойливо вертится смешной мотивчик, песенка об одесской свадьбе: «Ужасно шумно в доме Шнеерсона…» – затасканный шансон тех дней, шуточная грубоватая песня.

В доме пекаря Ицхак-Меира не умирают с голоду, но завтрак нынче довольно скромен: эрзац-кофе с молоком и хлеб. Хана выливает в стакан Шоэля почти все молоко, оставляет себе совсем чуть-чуть. Она не отходит от него, пока Шоэль не приканчивает весь свой завтрак. Софья Марковна кисло взирает на это безобразие. У нее ничего не осталось в жизни, кроме Ханеле. И вот она, того и гляди, уйдет к этому парню, у которого за душой ничего нет, кроме темных глаз и больной ноги. Боже, откуда он только взялся на нашу еврейскую голову?

Они кончают завтракать.

– Мамочка, мы уходим! – радостно говорит Хана.

Лицо ее светится. Она бросает на себя взгляд в зеркало: хороша ли? Хороша, еще как хороша, можно идти! Настала пора ее счастья. Весеннее утро, они идут по Херсонской улице. Куда идут? Что значит куда? Куда угодно! На восток, на запад, на север, на юг! Весь мир зовет их, в помощь им – попутные ветры со всех сторон, а из каждого окна выглядывает и подмигивает веселая Одесса-мама! Впрочем, нет, ветер, ты тут лишний – третий лишний. Найдут они и без тебя укромный уголок – много в Одессе удобных скамеек для тех, кого полюбила любовь. Впереди еще длинный-длинный день – до самой полуночи, но даже в полночь, когда Шоэль провожает Хану до дверей ее дома, день кажется им чересчур коротким. Влюбленные прощаются долго, отрываясь друг от друга так неохотно и мучительно, словно расстаются на десятилетия, а не на короткую весеннюю ночь. Души их поют в такт сияющим звездам.

Зато как печально на душе у бедной Софьи Марковны! Ворочаясь без сна в своей постели, она допоздна ждет дочку, прислушиваясь к звукам снаружи. Наконец слышится щелчок замка, дверь тихо приоткрывается, и Хана, стараясь не шуметь, снимает пальто и на цыпочках пробирается в свою комнату. Софья Марковна напрягает слух: так и есть – после долгого дня у дочки разыгрался хороший аппетит. Хана в момент проглатывает оставленную ей еду, затем быстро раздевается и ложится, не помня себя от счастья.

В комнатах тихо. Ицхак-Меир спит праведным сном хорошо поработавшего человека. Обычно он не храпит, а посапывает, издавая звуки разного тембра в определенном ритме: вдох – тонкий свист – громкий выдох, и сноваздорово. Софью Марковну раздражает этот сольный концерт, она вздыхает, охает, и муж просыпается.

– Что с тобой, Соня?

И Соня в который уже раз начинает свою привычную ночную жалобу на злодейку-судьбу, обрушившуюся на семью Шульбергов. Сначала гибель Бори, а теперь вот еще и недостойное поведение дочери. Софья Марковна ругает Шоэля, плачет и клянет его.

– Успокойся, Соня, – зевает муж. – Шоэль порядочный парень!

Но нет покоя разошедшейся Софье Марковне. Она снова заводит ту же пластинку. Не нравится ей этот Шоэль, чует материнское сердце: испортит он Ханеле жизнь. Тут на память ей снова приходит Боря, погибший сыночек, и муж долго еще слышит тихие сдавленные рыдания. Ицхак-Меир вздыхает. Постоянный ночной сюжет, просто наказание! Что же теперь делать? Надо как-то утешить бедную Сонечку! Стряхнув с себя остатки сна, он слезает с кровати и идет к ней – своей подруге в юности и в горе, пытается успокоить и утешить. Наконец в комнату приходят спокойствие и тишина. Ицхак-Меир снова погружается в сон, и снова в том же механическом ритме чередуются вдох – тонкий свист – выдох… Но Софье Марковне уже ничего не мешает – она спит.

Вообще-то, ее можно понять. Ханеле завела теперь моду возвращаться слишком поздно. Да, она счастлива, сердце ее ликует – она любит и любима, пришла лучшая пора ее юности. Хана даже научилась напевать одесские песенки с неприличными словами, которые сочиняют уличные рифмоплеты. Нечего сказать, подходящее пение для молоденькой девушки! Честно говоря, у опасений Софьи Марковны есть весьма веские основания. Уж больно повзрослела Хана, уж больно сильно бурлит в ее венах бешеная одесская весна… Как бы все это не кончилось неприятностями…

Теперь Хана задумала новую затею: она хочет отпраздновать новоселье Шоэля. Вот уже два месяца пролетели, как Шоэль приехал в Одессу и получил жилье на Арнаутской – как же не отметить такое событие? И Хана берет инициативу в свои руки – похоже, она всерьез собралась стать хозяйкой в доме! Но прежде следует получить разрешение родителей. Начинаются прения сторон, разговоры, претензии. Софья Марковна яростно сопротивляется. Ицхак-Меир взывает к ее сердцу, Хана и так и эдак подбирается к матери, пуская в ход все свои средства – но нет! Нет и нет!

Между тем, это уже не та Софья Марковна, которая когда-то столь безоговорочно руководила своей семьей. Что-то сломалось в ней за эти тяжелые годы, и кажется даже, что в последнее время наметились перемены и в ее отношении к Шоэлю. Да, парень явно умеет нравиться людям. Но дело не только в этом. О, Господи! Софья Марковна, умевшая командовать и наставлять, не терпевшая никаких возражений – за прошедшие годы она потеряла не только свой прежний большой живот, но и прежнюю большую силу! Ее словно бы одолела предательская слабость, подчинив женщину себе, превратив ее из всемогущего диктатора в несчастную, похоронившую сына мать…