Прусское наследство - Герман Иванович Романов Страница 30

— И кто же будет моим женихом? В покорности моей, дорогой дядюшка, не сомневайся — я подчинюсь вашему решению.

Анна Иоанновна наклонила голову, присев в книксене — страшна улыбка монарха, более похожая на оскал. И в том, что король себя скоро покажет в своей природной свирепости, молодая женщина нисколько не сомневалась. Ведь началась большая коалиционная война супротив Речи Посполитой, вся Курляндия сейчас была наводнена ливонскими и русскими войсками. И хотя зимой обычно не воевали, но союзники торопились, им нужно было как можно скорее расправиться с поляками. Причем совершенно необоснованно, и герцогиня это хорошо знала. Польские и литвинские магнаты со шляхтой вообще всеми способами старались избежать участия в войне, что тянулась уже без малого почти двадцать лет, и началась по решению их короля Августа, но как курфюрста Саксонии.

Однако известно, что те, кто оказался между позором и войной выбирают первое, рано или поздно всегда получат второе!

За двадцать лет враждующие стороны окончательно разорили всю Речь Посполитую от края до края. Да и само панство приняла в этом самое активное участие, привычно разделившись на враждующие между собой партии, держа сторону того или иного монарха в начавшейся междоусобице. А счетов друг к другу у них накопилось преизрядно, а частные армии весьма многочисленные, позволяли надеяться каждому на благополучный исход в общей сваре. И началось «веселье» — все против всех, и каждый нашел себе по противнику, приобретя походу и союзников.

— Супругом твоим станет Фердинанд, дядюшка твоего покойного супруга. Данилыч его из Данцига везет — убедил как-то, и тот согласился снова герцогом стать, но токмо через твою постель. Так что постарайся наследника или наследницу зачать как можно быстрее — это зело необходимо. Я сам все удостоверю своим присутствием.

Анну Иоанновну будто молотком по голове ударили этими словами — герцогиня от растерянности только рот открыла, а вот закрыть забыла. Петр Алексеевич надавил ей пальцем на челюсть — по-родственному так сказать. И боль вернула ей способность рассуждать.

— Так он же старый, ничего не сможет, — промямлила женщина, щеки накрыл багрянец — стало неимоверно стыдно от того, что ее цинично подкладывают под единственного оставшегося из Кетлеров. А еще осознание того, что за «вступлением в супружеские права» будут наблюдать. Стыд-то какой невыносимый, как на вещь смотрят.

— Снадобья есть, как молодой петушок будет, — фыркнул Петр презрительно, к племяннице он относился с нескрываемым пренебрежением, а теперь после смерти Катерины, единственной ее покровительницы, даром что простая чухонка, вообще не скрывал своего пренебрежения. А что старый муж «супружеский долг» долг выполнять будет при свидетелях, прикрытый тонкой тканью балдахина, неважно, все можно принести в жертву ради государственных интересов. О чем он ей тут же с нескрываемым цинизмом и поведал, встопорщил свои кошачьи усы:

— У стариков семя дурное, дите можешь и не зачать. Так что с камергером своим Эрнстом Бироном потрудитесь на славу — ради интересов державных. Хотя этот вестфалец к французским дюкам примазывается, уж больно имя у него неродовитое — фон Бюрен. А ежели и он не сможет, то выберешь одного из моих гвардейцев, что рожей на парсуну Кетлеров похож. Трое таковых имеется, подходящие вроде.

Анна чувствовала, как от невыносимого стыда «горят» у нее щеки, но встретившись с глазами с «дядюшкой», омертвела. Какое может быть роптание, если на нее так взирает сама смерть!

— Курляндия будет моей — ландтаг как изгнал Фердинанда, так и принял его обратно, стоило Алешке о том дворянам сказать, да стрельцами здание окружить. Враз свои хвосты поджали, а теперь вообще дрожат — мои полки Инфлянсткое воеводство занимают. То моя исконная вотчина, наследие Ливонского ордена, что поляки себе захапали. Кончилось их время — Фердинанд мне вассальную присягу даст, как и ты, а потом и дочку твою пристрою, али сына, если родишь. А ежели праздной останешься, то будешь к животу тряпки подвязывать, будто понесла, потом подушку, а там и «разродишься», хи-хи. Данилыча твоим «чревооберегателем» поставлю, да на уединенной мызе спрячем на время «родов». Нужно так, Анна, не противься!

— Я в полной твоей власти, герр Петер, повинуюсь, — герцогиня склонилась перед ливонским королем, что возвышался над ней на две головы, нависая глыбой. Какое там перечить!

Она на него смотреть боялась. Ведь собственной рукой убьет, и не поморщится. Люди рассказывали, как дядя пяти стрельцам головы топором отсек, и собственноручно так пытал, что опытные каты считали его достаточно умелым в палаческом ремесле.

— Теперь Курляндия и Инфлянты мои, и всю Жемайтию под свою руку возьму, дабы владения свои объединить единой полосой. Немцев немного, а чухонцы все покорны мне будут, ганзейцев они ненавидят, как рабы нерадивых господ. Ничего, опора на русских будет, да славянского корня одноплеменников — так мы силу немалую обретем. Они мне заплатят, за все заплатят — не прощу, никогда не прощу…

Анна все поняла — дядя убирал сразу два препятствия. Поражение поляков и литвинов означало не только резкое ослабление их позиций в Курляндии, и без того шаткое в последние годы. Нет, Литва потеряет Жемайтию, населенную жмудью, а Польша Инфляты, где половина жителей латтгалы, а другая русские. И все они ненавидят польскую шляхту, что с ними не церемонится. А вот чухонцы королю покорны будут в Лифляндии с Эстляндией, и в Курляндии — немцев тут боятся и ненавидят, ведь везде их замки возвышаются. А в городах ганзейцы правят — в ту же Ригу латышей просто не пускают, до сих пор рабами считают, и по праву — покорили, и крестили огнем и мечом, вырезав всех непокорных, и оставив в живых послушных. Вот только сейчас все наоборот повернуться может, и местные бароны опять познакомятся с редукцией — только уже не от шведского короля…

Речь Посполитая в начале 18 века уже была достаточно «разложена» собственным панством, ревностно отстаивавшим собственные «вольности». Дело за малым — соседи своего не упустят, если они достаточно сильные…

Глава 25