Василий Кононюк - Шанс? Параллельный переход Страница 31

Волна черной ненависти ко всему живому поднималась внутри меня, смывая прочь остатки человечности. Вырвав из-за спины свои клинки, которые таскал целый день, ни разу не обнажив, с диким криком, полным ненависти и боли, бросился к лошадям, охваченный безумной жаждой рубить, уничтожать, лить кровь. Умные животные серьезно отнеслись к моему желанию и испуганно рассеялись по склону, удалившись от меня на безопасное расстояние. Рухнув на колени и вогнав клинки почти по рукояти в мягкую землю, я кричал в серое небо, жутко подвывая, единственную фразу, казавшуюся мне очень подходящей: «Гот фердамтес лебен, гот фердамтес лебен»,[12] — и злые слезы катились по моим щекам. Немного отойдя, но все еще полон черной злобы, начал разными голосами выкрикивать фразы, запомнившиеся из Керимова перевода, имитируя присутствие татар. Затем начал измываться над девушками. Страшно коверкая слова, заставил всех открыть рот и показать зубы, затем начал ощупывать, что в силу холодной поры и множества надетого сверху было чисто условным действием. Тем не менее мне удалось довести девушек до полуобморочного состояния, и, оставив их в покое, я пошел избавляться от трупов. Из лесу наконец-то показалась фигура, ведущая коня, нагруженного хворостом. По тому, как он постоянно скрывался за крупом коня, было понятно, что это Иван. Чтобы он меня сгоряча не пришиб, начал ему издали махать руками и орать что-то по-татарски. Опасаясь, как бы он не сказал по-русски, что он об этом думает, подбежал к нему и начал объяснять, как важно, чтобы девушки думали, что мы их отбили у татар, а куда казаки, что их умыкнули, подевались, мы ни сном ни духом. Презрительно хмыкнув и коротко объяснив мне, что никого не интересует, что думают дурные бабы, он на мои дальнейшие настойчивые уговоры сказал:

— Надорвался ты сегодня, Богдан, вот у тебя в голове и помутилось. Крови много пролил. Будь мы не одни, я бы тебе в лоб дал, связал и спать уложил. Еще добре вина выпить, чтобы дурь успокоить. Я такое уже видал. У многих молодых казаков после первого боя бывает. Кровь — она не водица. К ней привыкнуть надо. Но у нас другой наказ. Ты бери коня и огонь разводи, можешь там дальше по-татарски балакать, пока я тех двоих в лесу обберу и тела припрячу.

— Иван, ты это, коней собери, а то они от меня разбежались.

— Вот о чем я и говорю. Скотина — она первой чует, у кого в голове помутилось. Ты по сумкам поищи, может, у них вино есть, и хлебни маленько: сразу отпустит.

— Иван, а куда я поеду на ночь глядя, я ж дороги не знаю?

— Я тебе все расскажу. Вон туда на закат поедешь, там тропинка приметная есть. По ней шагов триста — четыреста проедете — на полянку выедете, там и ручей рядом есть. Там заночуете. С утра дальше той тропинки держись и на закат прямо держи, меньше чем за полдня к своей деревне выедешь. Тут не заблудишь. Тут любая тропа в вашу деревню приведет.

Оставив мне коня, Иван пошел обратно в лес. Разгрузив хворост и найдя на поясе одного из убитых кремень с кресалом, я заготовил растопку и, как всегда, когда не знал, что надо делать дальше, предоставил действовать Богдану, очистил сознание и взял в руки камень с кресалом. Руки привычно высекли искры на сухой мох, и вот уже, раздувая легкий огонек, подкладываю в него щепки и кусочки коры. Разложив огонь, вынул из костра горящую ветку и, описав ею три круга, пошел дальше раздевать убитых и вязать тюки. Стащив трупы вниз по крутому склону в сторону реки и затащив их в густой кустарник, прикрыл ветками и павшей листвой. Плоты уже плыли через реку, поэтому быстро разыграл под иронический смешок Ивана сценку нападения казаков на татар. Нагрузив лошадей законно награбленным имуществом, развязав девок и быстро посадив их на лошадей, под ободряющие возгласы, что татары могут вернуться с подкреплением, привязал всех лошадей к одной веревке и повел весь караван из восьми лошадей искать заветную тропинку на закате. Тропинка была достаточно широкой и натоптанной, и, уже не боясь потеряться в Дремучем лесу, мы весело въехали под сень деревьев. В лесу было тихо, темно и страшно, но тропинка еще серой лентой проглядывалась на земле. Понукая весь наш караван ободряющими окриками и щелканьем нагайки быстрым шагом продвигаться по тропинке, молил Бога, чтобы у Ивана был порядок с устным счетом.

Удача сегодня решила упорно меня преследовать: не прошло и пяти минут, как мы выехали на круглую поляну. Отправив девушек таскать хворост, расседлав коней и сняв все тюки, отыскал в сумках котелок, кашу, соленое сало и вяленую буженину, пошел на звук искать ручей. Наполнив котелок, распалив костер и пристроив котелок над огнем, усадил девушек готовить ужин, а сам пошел обустраивать место для ночлега. Нарубил лапника с ближайшей ели и постелил вокруг костра, на него уложил потники и попоны, поставил под головы седла. Затем притащил все, что могло служить в качестве одеял. Обнаружил в одной из сумок подозрительно пахнущий бурдюк, в котором оказалось красное натуральное вино — слабенькое, но вполне сносное на вкус. По дороге к ручью лежало подходящее нетолстое сухое дерево, которое, привязав к коню, притащил на поляну. Пока варилась каша, обрубил ветки, тонкую часть ствола и с чувством выполненного долга разлегся на приготовленную постель. Девушки, помешивая кашу струганой палкой, бросали на меня испуганные взгляды. По всему было видно, что они воспринимают меня как нового рабовладельца.

Чтобы как-то их растормошить, начал расспрашивать, как они попали к татарам, из чьих лап мы их мужественно освободили. Они одновременно начали рассказывать мне свои истории в твердом убеждении, что я все понимаю. Стараясь быть достойным столь высокого мнения, вслушивался в эти три потока информации, пытаясь со скоростью компьютера рассортировать ее по трем файлам. Умыкнули их троих в пятницу в Киеве, среди бела дня, работали грубо, но эффективно. Двое были из близлежащих сел — приехали с родителями и односельчанами на ярмарку. Одну с братом заманил в шатер какой-то старичок, торгующий недорогими поделками для девушек. Чем-то он ей напоминал одного из казаков, которые их везли к татарам. Что было дальше, она помнила смутно, но шишка на голове объясняла недосказанное. Вторая со своим женихом ходила по ярмарке, пока не забрела в малолюдное место, ну а когда пришла в себя, на голове у нее образовалась шишка. Третья жила в Киеве, ее утащили прямо со двора, когда она кормила кур и гусей. Вдруг залаял пес, и когда она обернулась, к ней, широко улыбаясь и что-то говоря, подбегал молодой казак, тоже один из четверки, ну а дальше она ничего не помнила. В их рассказе фигурировали возы, в которых их везли, привалив кучей барахла. За Киевом, в корчме, усадили на лошадей и три дня везли по лесам и полям. Сегодня уже никуда не спешили, выехали, когда солнце высоко поднялось, ну а затем они уже добросовестно пересказывали представление, которое было мною разыграно.

Со своей стороны, мной было уточнено, что с ними были трое татар на конях, которых мы побили стрелами. Меня с ними отправили в село, а казаки пошли по следам искать остальных басурман: не могли они втроем здесь быть. Поев каши в тишине и запив ее красным вином прямо из бурдюка, который пустили по кругу, велел девушкам ложиться спать спиной к костру, а сам с трудом затащил подготовленное бревно толстой частью в костер, оставил его потихоньку тлеть. Теперь оставалось вовремя просыпаться и подтягивать на угли оставшуюся часть. Девушки отказывались засыпать, пока им не прояснят их дальнейшую долю. Тут мне пришлось красочно описать, как им сказочно повезло, что они попали к нашему атаману, как у нас много холостых казаков, мечтающих взять их в жены, какую богатую добычу мы привозим и бросаем к ногам своих женщин…

Как легко верят люди в красивые сказки и как трудно их убедить в том, что они видят перед собой каждый день! Под мои истории, взятые, если можно так сказать, «из жизни», девушки умиротворенно уснули, а мне пришлось еще зарядить на всякий случай арбалет и попытаться подышать дымом болиголова. Самокрутки мои скрошились в труху, но, не растерявшись и придвинув к себе тлеющий уголек, накрылся с головой овечьими шкурами и начал медленно сыпать порошок болиголова на тлеющий уголек и вдыхать подымающийся дым. Пошаманив так пару минут, пока действительно не начала болеть голова, я решил, что лучше раньше, чем позже, ссыпал остатки зелья в мешочек, лег на седло и отключился. Ночью меня несколько раз будили испуганным храпом кони, жмущиеся поближе к костру. Приходилось вставать, подбрасывать веток в огонь, а потом бросать их, горящие, в кусты, благо, в лесу было по-осеннему сыро и устроить пожар не удалось бы даже при желании. Ни одной цели, по которой можно бы было стрельнуть, мне увидеть не удалось, поэтому, пододвинув бревно в костер, ложился спать дальше.

Утро встретило нас не прохладой, а проникающим во все щели дубарем, от которого не попадал зуб на зуб. Как обычно, к тому времени догорело бревно, ветки, щепки и другие горючие предметы. Поднял всех на ноги, и вскоре костер горел, мы выпили горячего вина, упаковались и двинулись дальше. Как и обещал Иван, заблудиться было трудно, и мы выехали практически к мостику через реку возле нашего села. Спустившись ниже по реке и перейдя брод, пошли вдоль реки, скрытые зарослями ивняка, пока не вышли напротив Илларова огорода, и, въехавши во двор через заднюю калитку, коротко сообщил тетке Тамаре, что все наши живы и здоровы, победа за нами, передал наказ атамана все привезенное добро сложить отдельно, коней держать в конюшне, девок спрятать в доме и никому пока о них не говорить. Вывел из конюшни свою заводную лошадь, доставшуюся мне в наследство от Ахмета, уложил на нее вместо седла накидку из овечьих шкур, поехал по селу разносить радостные вести. Дотошные односельчане пытались выведать у меня военные тайны, и приходилось отмораживаться и отвечать так, чтобы было место для полета фантазии.