Егор Чекрыгин - Хроники Дебила. Свиток 2. Непобедимый Страница 31

А помню, как старик Ундай возражал против нанесения на оружие моих тотемных животных! Опасался, что через это враги, попади мой протазан в их руки, смогут навести порчу не только на меня, но и на все племя. Потому как уж больно сильный магический предмет получается, и оружие, и знаки.

Единственный, наиболее правильный путь перехода оружия из рук в руки – это убийство его прежнего хозяина. Тогда духи оружия признают поражение и покоряются победителю.

В смысле, правильный, если этот хозяин был чужак. У своих можно брать, дарить и выменивать. Свои блохи не кусаются. А вот чужие… Помню, как Лга’нхи нос воротил при виде подаренного кинжала. И отчасти оказался прав. Из-за него-то мы и влипли во все эти неприятности.

Так что, если бы «меч» не был «волшебным», думаю, Лга’нхи к нему бы не прикоснулся. Но шестопер у него вызывал почти благоговейные чувства и эмоции, потому он схватился за него и сутки из рук не выпускал, нянча, будто своего первенца.

И не только у него он вызывал подобные приступы благоговейного почтения и поводы для самодовольства. Все наши, вновь увидев своего командира с сим грозным девайсом в руке, разразились восторженными воплями, и на их лицах появилась этакая высокомерная гримаска победителей и баловней судьбы. Еще бы, над нашим племенем вновь развеваются невидимые покровы защиты этого чудесного, магического оружия. И коли мы даже без него свершаем такие подвиги, то теперь нам не страшны ни демоны, ни верблюжатники, что уж там говорить о прочей шушере?

Думаю, многие из наших баб только в этот миг и узнали, что вся эта операция по частичному уничтожению и полному умиротворению их племен была предпринята исключительно с целью возвращения этой вот штуки. Не знаю, какие эмоции это вызвало у них, но их новые мужья ликовали.

А мне, блин, из-за этого ликования придется сидеть тут и возиться с цацкой, вместо того чтобы искать того гада, который так меня подставил.

Так что утром следующего дня первым делом напросился на аудиенцию к Митк’ококу, с глазу на глаз поговорить. И, оставшись с ним наедине, конкретно на него наехал. Претензия была, естественно, одна. Он нам на данное ему на время волшебное оружие порчу навел. Вон, глянь-ка сам, кровь проступает!

Затем я заявил, что подобная порча есть прямое оскорбление Улоту, который мы в данный момент представляем. А информация о подобном злодеянии и колдунизме, которым Митк’окок занимается с пребывающими под его покровительством вещами, будет доведена до каждого купца в гавани. Им, бедолагам, и так в дальнем пути нелегко, а тут еще и порча, наведенная на все их лодки и вещи. Ай-яй-яй, как нехорошо!

Митк’окок, ясное дело, ушел в несознанку, мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю и его даже рядом не стояло, когда кто-то застрелил Кеннеди.

– Шалишь, брат! Ежели Кеннеди ты не убивал, откуда кровь на шестопере? – Я говорил веско и со знанием дела. А проглядывающая кое-где кровь-ржавчина говорила сама за себя. – Просто так на оружии кровь сама собой не проступает! Или ты без нас тут им кого-то убивал? Нет? Значит, колдунизм чистой воды!

А за оградой дворца паслось две оикия ирокезов, причем я отобрал самых рослых и смотрящихся наиболее воинственно. (Поначалу я их вообще хотел во дворец провести. Но потом подумал, что, услышав про сознательно наведенную порчу, они могут не сдержаться и грохнуть обидчика, и мне не с кого будет требовать компенсацию морального и материального ущерба. Так что пусть остаются за оградой.)

Но и так вид с веранды, где мы вели беседу, на этих ребят как-то резко успокаивал читающееся на лице Митк’окока желание приказать своим стражникам вышвырнуть меня за ограду, а еще лучше – утопить в гавани, как дрисливого котенка.

Затем, во избежание недоразумений и непоняток, я предложил собрать консилиум из его лучших шаманов, которые осмелятся опровергнуть мои слова. Под присмотром уважаемых купцов, старейшин караванов и Вождей племен мы устроим магический поединок, и пусть его результат покажет, на чьей стороне правда.

Тут как раз и оказалось, что вот прямо сейчас во дворце пасется какой-то местный специалист в области волшебства с металлами, которого Митк’окок готов пригласить в качестве эксперта, дабы не тревожить уважаемых купцов и Вождей без особой необходимости.

– Медь зеленеет, бронза темнеет, – ответил нам приглашенный эксперт, право допрашивать которого я вытребовал для себя. По причине чего он так и не узнал о предъявляемых обвинениях, а лишь думал, что тут все просто-таки мечтают заслушать его веское мнение о непонятных пятнах на оружии. – Но вот чтобы кровь проступала из металла – такого я не видел. Шибко большое шаманство, однако!

– Порча. Порча однозначно! – завелся я в стиле Жириновского, едва Митк’окок одной лишь своей недовольной рожей и легким жестом выпроводил обиженного таким непочтением мастера восвояси. (Он ведь не хрен собачий, а Великий Шаман по бронзе, а его будто какого-то там землепашца прогоняют.) – Пока мы, героическими усилиями, – продолжал блажить я, – всего-то полсотней бойцов, громим многие тысячи врагов по поручению самого Митк’окока, он гадит за нашими спинами. Как это низко, нехорошо и не по-пацански! Об этом должен узнать весь мир и лично товарищ Леокай! Никакая вира-компенсация не сотрет подобной обиды.

Ну, услышав слово «компенсация», Митк’окок наконец-то ожил, почувствовав пусть и зыбкую, но все-таки почву под ногами. И, наверное, уже в стотысячный раз прокляв тот день, когда связался с нами и нашими волшебными побрякушками, начал торговаться.

– А чего там торговаться? – удивленно спросил я. – Ты ведь хотел забрать все наши лодки и сестру, прежде чем согласиться на Волшебный Меч? Вот и мы за порчу заберем у тебя двенадцать лодок, набитых товарами, и дочь! Нету дочери? Сына заберем. Первенца. Самого любимого. А еще Лга’нхи за обиду надо, ага, еще двенадцать лодок товаров. И еще двадцать четыре Царю Царей Улота, потому как Царь Царей Улота будет малость побольше Вождя Вождей Лга’нхи. Потому и нанесенная ему обида больше, в смысле, оценивается дороже, и какими-то паршивыми двенадцатью лодками от него не отделаешься.

Ага, и того сорок восемь лодок товаров и любимый сын в качестве гребца на них всех. И это я еще по доброте душевной свои обидки не посчитал. Впрочем, чегой-то я такой стеснительный сегодня? И мне, пожалуй, лодок шесть-семь. За обиду и труды по исправлению принесенного ущерба!

Нет? Так нет! Ай, смотрите, люди добрые, чего делается-я-я-я!!!!! Средь бела дня-я-я да порчу наводя-я-ят на безвинные шестоперы-ы-ы!!! Ау!!! Все слышали? Или мне еще раз сто прокричать?!

Митк’окок включился в торг, призвав меня к тишине и благоразумию, побив на жалость тягостным рассказом о суровых временах, подлых нравах, упущенной выгоде и роящихся вокруг него, как мухи над куском говна, полчищ жадных дебилов. А что ты там говорил насчет исправления ущерба? Может, как-то того, в разумных пределах и к всеобщему удовольствию решим этот вопрос?

Ах ты, мой дорогой взяткодатель! Ну, уважил! Прям слезы из глаз! Скока лет в Москве жил, хоть бы одна сволочь взятку предложила! Что с экранов, что по радио, все только и говорили про то, как люди взятки дают-берут. А мне ни одна сволочь и завалящей копейки в качестве взятки не сунула! А тут целых двадцать лодок с товарами предлагают!!! Как это не двадцать??? Как это четыре? Четыре – это как-то не серьезно. Это не взятка, а подачка какая-то. Ну вот, сам рассуди, мне ведь придется мастерские строить. Важных шаманов, тайнами превращения бронзы владеющих, приглашать, да с ними совет держать. А они, сам знаешь, жрут, что твои лошади, быки, я имею в виду. И просят – просят – просят…

Да, уважаемый Царь Царей Митк’окок, я все понимаю. Времена действительно суровые. И твою сиротскую долю уважить готов. Потому как сам практически такой же, вона мне сколько ртов кормить. Псины две, намедни тапок сгрызли. Жена вон, опять же, молодая. Ты ее видел? Не видел? Твое щастье. Увидал бы, какая она у меня тощенькая, ты бы мне и сам по доброте душевной к тем пятнадцати еще бы лишних пять-семь лодок, набитых гуманитарной помощью, всучил бы. Скока не кормлю былиночку свою, не в коня корм! Худющая, хоть анатомию изучай. Да не шепчи ты отговоры, «анатомия» – это не проклятье такое. А совсем даже наоборот.

Нет, менять жену не буду. Да мне по фигу, что у тебя толстые есть. У меня тоже одна толстая жена есть, в Олидики меня дожидается, с голоду небось пухнет. Двух толстых мне уже точно не прокормить. Даже если ты мне на бедность мою десять лодок зерном набьешь! Ты про Олидику слышал? А про тамошние мастерские? Вот там я свое крылатое копье изготовил. Мастера там знатные. Только тоже жрут много, и жены у них толстые.

Совесть? Совесть у меня есть. На чужие сокровища порчу не навожу. А мог бы, между прочим. Про Иратуг слышал? Вот там меня как-то обидели, и теперь в том Иратуге все очень печально! Говорят, народ собственного Царя Царей, благодетеля своего и защитника, под нож пустил и на тонкие ломтики, как финский сервелат, покромсал. Да не дергайся ты, «финский сервелат» это тоже не страшно. Это очень вкусный зверек такой, его, чтобы на всех хватило, приходится резать очень тонкими пластиночками. Да. Точно, очень редкий. Не все про него слышали. А ты говоришь, пять лодок в самый раз будет.