Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна Страница 32

— Это и есть твоя придумка? — спросила Всеслава, встав с санок и идя пешком.

— Только начало, — отвечал он, чутко вслушиваясь в интонацию голоса жены. Похоже, ночное бегство ей в самом деле нравилось. Вот тебе и изнеженная княжеская дочка.

Еще две версты по льду — и беглецы свернули в небольшой овражек к рыбачьей времянке — крошечной избушке с низкой дверцей, подпертой от зверей камнями и бревнами. Дарник открыл это пристанище два года назад, тоже в зимнее время, совершенно случайно, когда скакал с ватагой арсов мимо. Из любопытства заглянул внутрь и обнаружил кроме топчана и стола сложенную из камней печь. Много раз потом собирался приплыть сюда летом на лодке-дубице и побездельничать два-три денька.

— Что это? — опасливо поинтересовалась Всеслава, не решаясь подойти.

— Мое злодейское колдовское место, — серьезным голосом произнес он. — Где я приношу жертвы моим страшным богам.

Освобожденный от сбруи Пятнаш радостно носился взад и вперед, бесстрашно обнюхивая давно не посещаемое людьми жилище. Князь освободил дверцу и с кинжалом в руке всунулся в темный проем. Предосторожность была излишней — в избушке не оказалось никакой живности. Сверток с кресалом, кремнем, трутом он хранил на груди и прежде всего добыл нужный огонь и свет. С печью вышло канительней, сложенные у входа замерзшие поленья долго не хотели разгораться, наконец весело затрещали в языках пламени. От пятой зажженной свечи внутри стало совсем светло.

— Ты сам, наверное, здесь впервые, — заметила княжна, наблюдая за его действиями и для смелости держась за ошейник могучего Пятнаша.

— Давай, давай, работай, — скомандовал Дарник, скидывая в зарождающемся тепле полушубок. — А то никакого колдовства не получится.

Рассмеявшись, она тоже сняла свою кунью шубку и принялась ему помогать.

Несмотря на всю неказистость, времянка оказалась вполне сносным зимним жилищем, даже дверцу изнутри украшал прямоугольник из оленьей шкуры мехом наружу, не пропускающий холода из щелей. Через час их бревенчатую берлогу вообще было не узнать. На огне грелся чугунок с водой, топчан застелен был одеялами, под ногами лежала волчья шкура, на столе выставлена еда и небольшой бурдюк с ромейским вином.

— А подарок? — спохватилась Всеслава.

— Годовщина завтра, не сегодня, — покачал головой Муж.

— Уже ночь прошла, вот-вот солнце встанет, — княжна пытливо оглядела его висящий на стене полушубок и наполовину опорожненную котомку.

Они бросились к котомке одновременно. Случилась именно та шутливая свалка-игра, которой ему всегда так не хватало в чересчур правильной жене. Разумеется, он поддался и дал ей овладеть свертком с золотым ожерельем, усыпанным красными и зелеными камнями.

— Какая красота! — воскликнула княжна, примеривая ожерелье и в отчаянии не находя зеркала.

Дарник и это предусмотрел, непонятно откуда извлек плоский предмет, столь дорогой женскому сердцу. И опять веселая возня за овладение зеркальцем.

Спать действительно уже не имело смысла, и их бесконечное баловство продолжалось дальше. Просто пили, ели, целовались, прятались под одеяло, подбрасывали в очаг поленья и снова утоляли жажду, грызли орехи, обнимались.

В разгар веселья яростно зарычал на дверь Пятнаш, замерев, они услышали позади времянки скрип снега под тяжелыми шагами. Из оружия при Дарнике, кроме кинжала, были лишь топор и два наконечника сулиц. Вскочив на пол, он торопливо стал прилаживать наконечники к коротким и не очень подходящим палкам. Но шаги стихли, и он вернулся на топчан.

— Леший? — заробела Всеслава.

— Если бы. — Князь и хотел, и боялся нападения лесного гостя. Когда-то его мать в похожей ситуации убила такого вот медведя-шатуна, и ему всегда хотелось повторить ее выдающуюся схватку.

Утром следы подтвердили: вокруг времянки бродил именно разбуженный голодом медведь.

— Зря ты, мишка, это затеял, тут тебе и каюк придет! — пообещал Дарник.

— Только не вздумай с ним сражаться! У тебя и рогатины-то нет! — сильно обеспокоилась жена.

— Ну вот еще, буду я с ним сражаться, не княжеское это дело, — отшутился он. — Но шкуру мы ему попортим, это точно.

И радуясь, что кроме любовных утех есть еще конкретное стоящее занятие, князь взялся за изготовление медвежьей толкачки. Среди поваленных деревьев отыскал два толстых сукастых ствола, обтесал их как нужно топором, оставляя заостренные сучки, и неподалеку от времянки подвесил их стоймя на ветвь старого дуба. Княжна ходила хвостиком и все пыталась разгадать секрет будущей ловушки.

— Теперь пойдем за приманкой, — сообщил ей муж.

Из кусков гниющей древесины он наковырял зимующих личинок, пешня для пробивания лунок во льду и рыбная снасть отыскались в самой времянке. Вскоре оставалось лишь выбрасывать из проруби на лед разнообразных рыбин: мелкие для ухи, крупные для приманки. Время словно повернуло вспять — Дарник снова был в родной землянке за пределами изгнавшей их с матерью Бежети, снова, чтобы выжить и торжествовать, призывал весь свой ум и физическое умение. И рядом находилась пусть не совсем еще помощница, но благодарная зрительница, поощряющая его на любые достижения одним своим присутствием.

К исходу дня князь начал все чаще да поглядывать вниз по реке, ожидая прибытия арсов. Среди них имелись такие охотники-следопыты, что могли взять след даже летом на речной гальке, не то что зимой на снегу. Неужели их побег из посада или Островца не видала ни одна живая душа?

Пешней он выдолбил небольшую ямку под висящими бревнами и закопал в них пять рыбин так, что снаружи торчали одни хвосты, залил яму для прочности речной водой, а от времянки до рыбьих хвостов проложил дорожку из рыбьих внутренностей.

Едва наступила ночь, опять зарычал и стал бросаться на дверь Пятнаш, но все оружие лежало перед Дарником на изготовку: две небольшие пики, пешня, топор и кинжал, так что он сам мог спокойно откушивать наваристой ушицы. Приступа опять не случилось, а чуть погодя со стороны старого дуба раздался громкий медвежий рык, быстро перешедший в неистовый с малыми паузами рев.

— Я все равно ничего не понимаю, — призналась княжна. — Он что там, с другим медведем дерется?

— Лишь бы не с нами, слабосильными, — посмеивался муж.

Впрочем, и эту вторую ночь они не спали вовсе не из-за медведя. И в княжеском доме, и в походном шатре Дарник всегда стеснялся много заниматься любовью, все казалось, что снаружи стоит кто-то и ведет подсчет его постельной доблести, да и самому не очень хотелось выходить к посторонним нетвердой походкой. Сейчас же все неиспользованные запасы любовного пыла без остатка выплеснулись наружу, превратившись в ненасытную бурю желаний. Время от времени Всеслава пыталась его хоть немного остановить, но это лишь добавляло масла в огонь. Какие там усталости, какие опустошения! Не умея произносить ласковых нежных слов, он мог доказывать свою любовь только таким образом.

Под утро они все же немного забылись в полудреме-полуяви. Серое рассветное пятно в дымоходном отверстии и мирно посапывающий под топчаном Пятнаш напомнили им о некоем незаконченном интересе. Стоило Дарнику спустить ноги на волчью шкуру, и княжна тоже была тут как тут:

— Я с тобой.

Выйдя из времянки, они направились к толкачке. Снег вокруг рыбин и нижние части сукастых стволов были в крови и медвежьей шерсти. Кровавые следы вели и дальше в лес. А три из пяти рыбин по-прежнему сидели в земле.

— Объясни, наконец, — почти жалобно попросила жена.

Вместо ответа он толкнул кинжалом один из стволов, потом второй, те, откачнувшись, вернулись назад, ударив друг друга. Еще несколько тычков кинжалом — и стволы стали раскачиваться так, что Дарнику с княжной пришлось отступить на безопасное расстояние.

— Как просто! — изумилась она.

Пройдя по кровавому следу, они нашли издохшего от ран молодого медведя.

— Был бы он старый и опытный, сразу бы ушел, а этот все хотел наказать своих обидчиков, — с сожалением определил Рыбья Кровь.

Шкура у медведя была настолько испорчена, что не стоило ее снимать даже на половую подстилку. Князь, правда, хотел вырубить часть медвежатины на еду, но жена воспротивилась. Так и оставили властелина леса на растерзание воронам и куницам.

Арсов по-прежнему не было, и это уже вызывало тревогу. Дарник вспомнил про бесчисленные санные следы, оставленные на льду реки близ Липова, и подумал, что никому в голову просто не могло прийти проследить след полозьев детских санок. Но хоть дальние конные разъезды во все стороны они могли послать? Быстрян наверняка сообразил бы. Не посвящая жену в свои досадливые мысли, он продолжал делать вид, что все в порядке — несколько дней праздного отдыха им рассчитаны как надо. Взятые с собой окорок, сыр, хлеб и крупа между тем подходили к концу. Короткие толстые пики вновь переделались в легкие сулицы, но, сколько он ни прочесывал с ними окружающий лес, вспугивал лишь недоступных рябчиков да тетеревов. Поставленные на зайцев петли тоже результата не дали. Одна уха уже порядком надоела. Всеславу возникшие трудности только развлекали и как перемена обстановки, и как новая ступень отношений с мужем.